Смерть не выбирают (сборник) - Григорий Глазов

– Спасибо, Анатолий Филиппович.

Уже уходя, мужчина поймал на себе взгляд Скорика, и тот заметил, как едва сдвинулись к переносице его брови. Что-то странное было в этом человеке, какая-то пружинистая сила ощущалась в нем, ее выказывала свободная походка. А странным, как понял Скорик, было лицо: совершенно лысый череп, непривычного цвета загар – не сезонный, что ли, а вроде постоянный, заполнивший каждую складочку, каждую морщинку, ну а главное зубы – ровные, белые, один в один, а десны по-юношески розовые, не осевшие от пародонтоза, не изувеченные никотином, – именно это прежде всего бросилось в глаза. Скорику показалось, что где-то он видел похожее лицо, а может именно этого человека. И когда тот, вежливо попрощавшись, вышел, Скорик вспомнил: в кабинете у старшего помощника прокурора области три-четыре года назад. Скорик зашел тогда по какому-то вопросу. Тот читал, листал бумаги, а человек этот сидел напротив. Скорик ждал, пока коллега освободится и разглядывал странное лицо визитера.

"Хорошо. Будем разбираться", – сказал помпрокурора, подняв голову, а когда посетитель ушел, пробурчал: "Сперва сажаем, потом выпускаем".

"Кто это?" – поинтересовался Скорик.

"В сорок пятом, после войны посадили за сотрудничество с немцами в Богдановске. А дело-то вот, – похоже, дохлое, – он показал тоненькую папку. – Буду сочинять представление в суд. Комиссия по реабилитации рассмотрела"..

– Светлана Васильевна, что за ключи вам принесли? – спросил Скорик. Сколько их вообще от приемной и кабинета?

– Три пары. Эти, – она указала на только что возвращенные, – всегда находятся у вахтера, запасные. Одна пара у меня. И еще одни постоянно у Елены Павловны. Личные.

– А этот человек, который принес?..

– Анатолий Филиппович? Наш ночной вахтер.

– Как его фамилия?

– Сердюк…

Запыхавшийся, быстро вошел Лагойда, – коренастый, плотный, пригладил светлые волосы над высоким лбом с глубокими залысинами.

– Заходите, Юрий Игнатьевич, – поднялся Скорик. – Я буду делать обыск в кабинете Кубраковой. А вы и Светлана Васильевна – в качестве понятых. Не возражаете?

– Чего уж тут возражать, как говорят, понятой – не нанятой, – слегка улыбнулся Лагойда, не заметив, как неодобрительно нахмурилась Света…

Скорик тщательно перебирал и просматривал каждую страничку – и те, что лежали на столе, и те, что в целлофановых папочках, выдвигал ящики, рылся в них. Лагойда и Света сидели рядом, сперва наблюдали за Скориком, затем о чем-то тихо переговаривались. Ничего не найдя, Скорик прошелся по кабинету, обозревая его, вернулся к столу и взялся, как за увлекательное чтение, листая перекидной календарь, начав с февраля. Все странички были исписаны памятками, зачеркнутыми быстрым росчерком шариковой ручки. Прочитывая их, Скорик удивлялся разнообразию всего, чем занималась и во что вникала Кубракова, но для него все это было чужим и чуждым, неинтересным. И только в одном месте – на листочке за 12-е мая заключенная в овал красным фломастером незачеркнутой осталась запись: "Вячину". Если рядом с другими записями имелись слова-комментарии "позвонить", "выяснить", "договориться", "встретиться" и прочие, то в этом случае значилась только фамилия. Вырвав листок, Скорик положил его в карман…

Закончив и исполнив все формальности, Скорик вышел из кабинета в сущности с пустыми руками. Опечатывать его больше не было смысла. Поблагодарив и отпустив Лагойду, он только спросил:

– Юрий Игнатьевич, где вас найти, если понадобитесь?

– Этажом выше, комната 27, – Лагойда вышел.

– Светлана Васильевна, вы Вячина знали? – спросил Скорик.

– Конечно, он у нас много лет проработал технологом.

– А где сейчас?

– В кооперативе "Астра".

– Какие у него были отношения с Кубраковой?

– Нормальные.

– Он появлялся у вас после ухода в кооператив?

– Очень редко.

– Вообще в институте или именно у Кубраковой? Когда последний раз они виделись?

– За день до ее отъезда в Германию. Он буквально поймал Елену Павловну на улице возле института, мы уже с нею шли домой. Хотел о чем-то поговорить, но она спешила и сказала, что после ее возвращения. Второй раз пришел, когда она была в Германии, справлялся, не вернулась ли еще.

– Не была связана Кубракова с Вячиным какими-нибудь институтскими делами? – он достал из кармана листок календаря. Видите – "Вячину". Это ее рукой написано?

– Ее. По-моему, Елена Павловна никаких дел с кооперативом Вячина не имела. Хотя утверждать не берусь.

– Вы не знаете, в каких кооперативах Лагойда и Назаркевич?

– Кажется, вместе с Вячиным.

– Спасибо, Светлана Васильевна, – поднявшись, Скорик направился к двери.

– Что же все-таки случилось с Еленой Павловной? – робко спросила Света.

– Пытаемся понять, – ответил он, глядя ей в глаза. – У вас красивые волосы, – улыбнулся Скорик, уводя собеседницу от расспросов.

– А что хорошего? Рыжие. В школе дразнили.

– Это от зависти… До свидания…

Поднявшись этажом выше, он прошел по длинному коридору, отыскивая комнату N_27. Постучавшись, вошел. Небольшой кабинетик, скорее каморка с одним столом, два стула и дешевый фанерный шкаф с выбитым стеклом, заполненный какими-то бумагами, папками. За окном хозяйственный двор института.

Лагойда предложил сесть.

– Юрий Игнатьевич, вы с Назаркевичем в одном кооперативе?

– Да.

– У Вячина?

– Да.

– Что производит "Астра"? – Скорику показалось, что Лагойда удивился, когда он произнес название кооператива. Проявил эту осведомленность Скорик умышленно.

– Много хороших вещей, – и Лагойда перечислил.

– Вы давно знакомы друг с другом?

– Давненько.

– Друзья?

– Ну как сказать… Вроде приятели, – Лагойда был в сиреневой сорочке, рукава закатаны, сильные руки поросли до локтя светлыми волосами. Во время разговора он поглаживал правой рукой левую, порой обнажая под волосами красивую татуировку – попугая, сидевшего на кольце. Заметив взгляд Скорика, накрыл попугая ладонью. – Баловство.

Это была не мальчишеская неумелая татуировка, а исполненная профессионалом.

– Вы не знаете, когда Назаркевич вернулся из Богдановска: в тот же день или на следующий? – спросил Скорик.

– Вот этого не знаю.

– У Вячина в кооперативе есть телефон?

– Телефон-то есть, только самого Вячина нет. В командировке.

– Где?

– В Польше.

– Давно уехал? Надолго?

– Уехал… – Лагойда задумался, – по-моему, в прошлый четверг. Завтра-послезавтра должен вернуться.

– Как думаете, Юрий Игнатьевич, кто может занять место Кубраковой?

– Это уж не моя забота! Не вникаю.

– Я в том смысле, что кто-нибудь лелеял такую мечту?

– Мое дело – энергетическое хозяйство, а в сферы Кубраковой я носа не совал, мне это, как говорят, до одного места.

– До лампочки? – подмигнул Скорик.

– Можно и пониже.

– Раз так, тогда и закончим.

– Я провожу вас.

– Спасибо, не надо. Я найду дорогу…

Около пяти вечера Скорик позвонил на квартиру Кубраковым. Трубку взял брат:

– Можете приезжать. Я подготовил маму. Только вы постарайтесь без особого усердия. Сами понимаете ее состояние, – не стесняясь, предупредил он.

– Постараюсь. Я ведь к вам не в гости с балалайкой собираюсь, – в тон ответил Скорик.

– Понятно, понятно. Приезжайте…

Скорик увидел то, что и ожидал в этом доме, построенном в начале века: большие комнаты, потолки почти четыре метра, в углах изразцовые печи с подведенным газом, высокие окна с овальными фрамугами.

Кубраков усадил его на стул, сказал:

– Посидите, я позову маму.

– Одну минутку, Александр Павлович, – остановил его Скорик. – Я не собираюсь делать обыск, просто хочу осмотреть комнату Елены Павловны, письменный стол и задать несколько вопросов вашей маме. Не исключаю, что мне еще раз придется наведаться в комнату Елены Павловны для более тщательного осмотра, – избежал он слова "обыск". – Я предварительно позвоню.

– Нас здесь не будет. Я забираю маму к себе в Сокирцы, пусть поживет у меня какое-то время. Я дам вам ключи от квартиры, ключи сестры.

– Доверяете? – улыбнулся Скорик, стараясь расположить хозяина к непринужденному разговору.

– У нас воровать нечего.

– А если мне надо будет что-нибудь изъять? Без вас и понятых не смогу.

– Позвоните мне в Сокирцы заранее, я приеду.

– Куда звонить?

– Я райвоенком в Сокирцах.

– Александр Павлович, ваша сестра умела плавать?

– Очень хорошо. Она ведь родилась на Волге, в Саратове…

– Как зовут вашу маму?

– Ольга Степановна.

– Пожалуйста…

Седая, с бледным осунувшимся лицом, в длинном байковом халате, она показалась Скорику сейчас много выше, нежели тогда, на кладбище. Села напротив, положив белые старческие руки на стол, сцепив пальцы, но дрожь в них унять не могла.