Ковчег для Кареглазки (СИ) - Наседкин Евгений
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— С крыши переберись на пожарную лестницу, — попросил я Кареглазку, остановившись на последнем этаже. — Сможешь уехать на машине к штабу. Наверное, тебе будет лучше туда.
— Что?! Я без тебя никуда не пойду! — возмутилась Лена.
— Я приду, — успокоил я любимую, погружаясь в карамельную патоку ее глаз. — Я задержу эту тварь. Сброшу в шахту лифта. И приду. Просто ты должна знать, что делать, вдруг меня не будет, — я запнулся. — Я смогу его остановить, я уверен, — соврал я. — Иди! — и подтолкнул ее, деловито взвешивая в руке Кракобой.
Кареглазка хотела что-то сказать, замялась, а затем впилась губами в мой рот. Аромат жасмина забил дыхалку, и мне очень сильно захотелось сбежать вместе с ней. Это было бы максимально по-менаевски… но я прекрасно понимал, что вдвоем мы однозначно погибнем.
— Жаль, что нельзя повернуть время вспять, — прошептала Лена. — Эти дни мы могли провести совсем иначе… — и она скрылась в двери, ведущей на крышу.
Я же грустно присел на ступеньке, поджидая своего врага. Фактически, это я привел его сюда. Наши пути пересеклись и не разойдутся, пока один из нас не сгинет.
Поэтому, едва Охотник достигает моей лестничной площадки, я обрушиваюсь на него так неистово, насколько способен — сцепив зубы и превозмогая боль. Кракобой пролетает рядом с ящером, но тот изловчается и избегает удара. Тогда я врезаю ему ногой, сбросив на несколько ступеней, и в этот раз мое орудие находит его макушку. Слышится хруст костей, и я с упоением бью, бью…
Супермонстр сшибает меня, но натыкается на пистолет, громыхнувший ему прямо во чрево. Он падает, и я едва вылезаю из-под мерзкой туши.
В щиколотку вонзаются когти и подтягивают меня… перевернувшись на спину и задрав гвоздодер над собой, я с размаху накрываю им Охотника — и штыри пронзают его череп.
Он истошно верещит, трепыхая надо мной разодранной пастью.
В нем открывается большая резаная дыра, ножевая рана — и я затыкаю ее гранатой.
Взрыв сотрясает эбеновую громаду, вытряхивая потроха, и поверженный неоморф валится — но при этом загоняет когти так глубоко, что они вспарывают меня насквозь. Яростное бесстрашие мгновенно выветривается. Остается лишь призрачная надежда, что Кареглазка сбежала…
Охотник лежит недолго — уже вскорости он поднимается и направляется на крышу. Да, я его хорошо вздрючил, но убить не смог. С крыши доносятся крики, и я понимаю, что Лена не успела сбежать. Конечно, это было так глупо… она и не могла успеть! Нет, нет — НЕТ! Несмотря на свое умирание, пытаюсь ползти, но кровь хлещет, как в дырявое сито. Нет — я не позволю убить ее!
Ты будешь прекрасной мамой
С глазами из янтаря,
Окутаешь волосами
Любимых детей, и меня.
Согреешь любовь руками,
Наполнишь миры мечтой,
И вечность уснет между нами.
И жизнь возродится вновь…
Сверху доносится шум, и что-то тяжелое падает рядом. Последнее усилие дается с безумным страданием — я поворачиваю голову и вижу ее.
Кареглазка лежит с располосованным горлом, и кровь бьет фонтаном. Мои глаза встречаются с ее — они уже застыли стеклышками, прекрасными мертвыми бриллиантами. Я кричу, и мой крик тонет в хаосе резни…
****
Афродита находилась под медчастью, когда Король краклов на крыше метнулся к Крыловой, и она выронила ребенка. Чудом брюнетка подхватила младенца и замерла, ощутив странное величие момента.
Озарение сообщило, что мальчик — необычный. Это пришло из ниоткуда — как из видений — но видений ведь больше не было. Дита пришла в себя лишь тогда, когда неоморф спрыгнул, подняв пыль своим приземлением. Он меня не тронет, он меня не видит, — подумала она, прижав хныкающего младенца. Ей показалось на мгновение, что ребенок мог бы быть ее… что за чепуха!
Супермонстр оказался рядом, и девичья голова исчезла в его пасти. Череп треснул, испуская вязкий кисель, и перед Божьей невестой застыли изумрудные глаза Абракса.
Охотник искромсал ее грудную клетку, оторвал ноги, затем — отделил руку… дитя заорало, упав на землю, и он отбросил изувеченное туловище брюнетки.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})Некоторое время Охотник держал мальчика за загривок, а затем фыркнул и вспорол животик. Он выбросил младенца умирать… ведь ребенок имеет слишком мало общего и с ним, и с Марой. Это обман, и он разгневан. Люди забрали у него все, и он еще поквитается с ними.
В то время, как Король краклов взбирался на самую высокую башню среди огня, дыма и людского отчаянья, призывая всех едоков для абсолютного уничтожения человечества — Афродита умирала в кровавой луже. В последние минуты жизни в ее голове застыл вопрос:
— Как же так?! Я победила Сурового Бога, я — Саморожденный! Или нет?!
Глава 25. Хомо новус
Илион встретил рассвет тлеющими руинами и бесчисленными изувеченными трупами. Земля была усеяна гильзами и патронами. Падал пепел — густой, как серый снег.
Куб горел, из него еще доносились вопли и стрельба. Парадная дверь раз-другой дернулась. Под ней протекла тонкая алая струйка. Потом дверь все же распахнулась.
Из штаба вывалилась перемазанная кровью Наталья Акопян. Она с трудом сползла по ступеням. Из темноты дверного проема на нее смотрел морф, ранее бывший Иваном Свинкиным, в первых лучах света поблескивала титановая протезированная нога. Избегая солнца, он отошел внутрь, скалясь и фыркая.
Спустившись с крыльца, Ашотовна скрутилась в комок. Лицо повернулось к встающему светилу, и солнечные зайчики заплясали на заплаканных черных глазах, выхватывая грязь на подбородке и свежий багровый укус на шее.
****
Мой разум живет отдельно от тела, даже не пытаясь достичь чего-то большего. Я его и не виню, фактически, заставить сейчас организм функционировать было бы чрезмерным требованием. Это как взлететь до Луны, раскачавшись на качели.
Тело не подчиняется по объективным причинам. Ощущение, что мои конечности вообще вывернуты под неестественными углами. Я сломлен настолько, насколько может быть сломана пластмассовая кукла — а ее можно кромсать почти до бесконечности.
От боли я периодически теряю сознание, а в те минуты и мгновения, когда разум возвращается, оцениваю обстановку. Это трудно, так как я, наверное, сошел с ума. В голове — голоса, я слышу мурчание и стрекот, мышиный писк и детский плач, звук покидающих трупы миазмов. Со мной разговаривают боги, а это — прямой симптом шизофрении. И в этом присутствует даже толика логики — я просрал все, что можно было. Вся моя бестолковая жизнь, стремящаяся к неизвестному высшему предназначению, оказалась просто бессмыслицей. Кареглазка и ее дочь, Цербер, Мануйлов, Таня, Мама… я не уберег ни одного человека, наоборот, убивая все, к чему прикоснулся. И даже сейчас, когда все мертвы, я до сих пор жив — хотя и ненадолго, я думаю.
Я рыдаю тихо-тихо, чтоб вскоре сорваться в жалкий рев, который разносится эхом. Я плачу взахлеб и не могу остановиться, как двухлетний ребенок, который находится в плену отчаяния… Мне стыдно, но я отбрасываю это позорное чувство — здесь никого нет, никто не будет издеваться.
Где я? Судя по всему — это какая-та пещера или подземелье, сырое и холодное. Только вот нахожусь я не на полу — мое ложе располагается на мягкой куче из трупов, на самой вершине пирамиды из мертвецов.
Сколько времени я здесь, понять трудно. Целую бесконечность я уверен, что из живых рядом только крысы. Как вдруг это изменилось — я слышу крик ребенка. Милана? ШИЗА, ТЫ?!
— Кто здесь? — шепчу я.
Несмотря на боль, активирую руку, пытаясь найти опору, и ладонь проваливается во что-то вязкое. Вытаскиваю, щупаю — это дыра в трупе, вероятно, легкие или кишечник. Я блюю как проклятый, меня выворачивает от отвращения, и израненное тело прошибает волной адских страданий. Я едва не отключаюсь, чудом сохраняя сознание. Если где-то там Милана, я обязан ей помочь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})Я лезу поверх мертвых тел, иногда их распихивая, ноги не слушаются, руки тоже — для передвижения я извиваюсь, как змея. Груда трупов валится подо мной. Рывком перемахиваю через последний барьер, скатываясь на бетон в запекшейся крови и сильно ударяясь головой.
