Мировые религии. Индуизм, буддизм, конфуцианство, даосизм, иудаизм, христианство, ислам, примитивные религии - Хьюстон Смит
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если ключ к достижениям евреев скрыт не в их древности и не в масштабах их территории и истории, тогда где же он? Это одна из величайших головоломок истории, для которой был предложен ряд решений. Мы рассмотрим следующее предположение: евреев вырвала из безвестности и вознесла к непреходящему религиозному величию их страсть к смыслу.
Смысл в Боге
«В начале сотворил Бог…» С самого начала и до конца поиски евреями смысла коренились в их представлениях о Боге.
Каким бы ни было мировоззрение народов, в нем должен приниматься во внимание «другой». Этому есть две причины. Во-первых, никто не будет всерьез утверждать, что возник сам собой, следовательно, и другие люди (будучи такими же человеческими существами) не могли создать себя сами. Отсюда следует, что человечество взялось из чего-то отличного от него. Во-вторых, каждый в тот или иной момент обнаруживает, что его силы ограничены. Например, когда камень оказывается настолько тяжелым, что его невозможно поднять, или когда цунами смывает деревню. Стало быть, к Другому, из которого возник человек, прибавляется универсальный Другой, подчеркивающий чьи-либо ограничения.
Объединяя этих двух неизбежных «других», люди гадают, есть ли в этом смысл. Четыре характеристики могут стать препятствием: приземленность, хаотичность, аморальность или враждебность. Триумф еврейской мысли заключается в ее отказе подчинить смысл какой-либо из этих альтернатив.
Приземленности евреи сопротивлялись, персонифицируя «Другого». В этом случае они были заодно со своими древними современниками. Концепция неодушевленной, грубой, неживой материи, управляемой слепыми обезличенными законами, – более поздний проект. Для древних народов солнце могло дарить благо или обжигать, земля – быть плодородной, дождь мог быть и ласковым, и страшным ливнем, и тайну рождения вместе с реальностью смерти не следовало объяснять как сгустки вещества, подчиняющиеся законам механики. Они представляли собой компоненты мира, насквозь пронизанного чувствами и намерениями.
Легко посмеиваться над антропоморфизмом евреев древности, способных вообразить высшую реальность в виде того, кто по утренней прохладе гуляет в Эдемском саду. Но мы, пробиваясь сквозь поэтическую конкретность этих взглядов к утверждению, лежащему в их основе, – что в конечном итоге высшая реальность скорее некто, чем нечто, скорее разум, нежели машина, – должны задать себе два вопроса. Первый: каковы свидетельства против этой гипотезы? Их отсутствие выглядит настолько полным, что даже такой осведомленный философ и ученый, как Альфред Норт Уайтхед, смог принять эту гипотезу безоговорочно. Второй: действительно ли эта концепция по своей природе менее возвышенна, чем ее альтернатива? Евреи стремились к самой возвышенной концепции Другого, какую только могли себе представить, – Другого, олицетворяющего такую неисчерпаемую ценность, ко всей полноте понимания которой никогда бы даже не начали приближаться человеческие существа. И обнаружили в людях больше глубины и тайны, чем в любых других находящихся поблизости чудесах. Как они могли хранить верность этому убеждению в ценности Другого, кроме как расширив и углубив категорию личного, чтобы охватить его?
Чем евреи отличались от своих соседей, так это не тем, что воображали Другого как личность, а тем, что сосредоточили его персонализм в единой, верховной, превосходящей природу воле. Для египтян, вавилонян, сирийцев и меньших средиземноморских народов того времени каждая значительная сила природы была отдельным божеством. Гроза была божеством грозы, солнце – божеством солнца, дождь – божеством дождя. Если же мы обратимся к еврейской Библии, то окажемся в совершенно иной атмосфере. Здесь природа – это проявление единого Господа всего сущего. Как писал один авторитетный специалист по политеизму Древнего Ближнего Востока,
Когда мы читаем в Псалме 18, что «небеса проповедуют славу Божию, и о делах рук Его вещает твердь», мы слышим голос, высмеивающий верования египтян и вавилонян. Небеса, которые для псалмопевца были свидетельством величия Бога, месопотамцы воспринимали как само божественное величие – как верховного бога Ану. Для египтян небеса означали тайну божественной матери, от которой родился человек. В Египте и Месопотамии божественное подразумевалось как имманентное: божества пребывали в природе. Египтяне усматривали в солнце все, что человек может узнать о творце; месопотамцы воспринимали солнце как бога Шамаша, гаранта правосудия. Но для псалмопевца солнце было преданным слугой Бога, который, подобно жениху, выходит из брачного чертога и «радуется, как исполин, пробежать поприще». Бога псалмопевцев и пророков не было в природе. Он превосходил природу… По-видимому, евреи в неменьшей степени, чем греки, отказались от способа строить предположения, превалировавшего до того времени[217].
Несмотря на то что еврейская Библия содержит упоминания о богах помимо Яхве (во многих переводах неверно прочитанного как Иегова), это не опровергает утверждения, согласно которому основным вкладом иудаизма в религиозное мышление Ближнего Востока был монотеизм. При вдумчивом прочтении текста выясняется, что эти другие боги отличались от Яхве в двух отношениях. Во-первых, своим происхождением они были обязаны Яхве – «вы – боги, и сыны Всевышнего – все вы» (Пс 81:6). Во-вторых, в отличие от Яхве, они были смертными – «вы умрете, как человеки, и падете, как всякий из князей» (Пс 81:7). Эти отличия, несомненно, достаточно важны, чтобы поместить Бога Израилева в особую категорию, как отличающегося от других богов не только количественно, но и качественно. Они не соперники Яхве, они подчиненные Бога. С давних времен, возможно, с самого начала библейских записей, евреи были монотеистами.
Значение этого достижения религиозной мысли в конечном итоге заключается в фокусе, который оно привносит в жизнь. Если Бог – то, чему отдаются безоговорочно, иметь больше одного бога – значит вести жизнь в состоянии рассредоточенной преданности. Для того чтобы жизнь была целостной, чтобы не приходилось целыми днями метаться от одного космического бюрократа к другому, выясняя, кто в этот день главный, – иными словами, если существует способ прожить жизнь последовательно, стремясь к реализации, если есть способ, который можно отыскать и стараться соответствовать ему, то поддерживать этот способ должна единственность Другого. То есть в этом и заключалось основание еврейской веры. «Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един есть» (Втор 6:4).
Остается еще вопрос, был ли Другой, ныне воспринятый как олицетворенный и высший, либо аморальным, либо враждебным. В любом из этих случаев тоже нарушался бы смысл. Межличностные отношения явно складываются более гладко, когда люди придерживаются морали, но если высшая реальность не подкрепляет подобное поведение, если мир устроен так, что
