Похождения Гекльберри Финна (пер.Энгельгардт) - Марк Твен

Утром мы пошли к дровяному штабелю, чтобы разрубить там медный подсвечник на куски, которые Том положил вместе с оловянной ложкой себе в карман. После того мы отправились в хижины к неграм, и пока я беседовал с Натом, Том засунул кусок под свечника в самую середину маисовой лепешки, предназначавшейся для Джима. Мы пошли вместе с Натом, чтобы удостовериться в доброкачественности такого способа передачи арестанту необходимых для него предметов, и убедились, что способ этот не оставляет желать ничего лучшего. Джим сунул себе лепешку почти целиком в рот и чуть-чуть не переломал себе разом все зубы. Даже Том Сойер нашел, что лучше этого нельзя было ничего придумать. Само собой разумеется, что Джим сделал вид, будто ему попался в лепешке камень или какая-нибудь другая штука в том же роде, которые сплошь и рядом запекают в хлеб, но это послужило ему уроком. На будущее, прежде чем приниматься за еду, он раза три или четыре начинал исследовать вилкой: не спрятано ли чего-нибудь в принесенных ему съестных припасах?

Пока мы стояли в полумраке хижины, из-под кровати Джима внезапно выскочила пара собак. Следом за ними стали появляться другие, так что под конец в хижине оказалось одиннадцать штук. Больше туда поместиться не могло, так как и без того уже было так тесно, что дышать оказывалось нечем. «Черт возьми, — подумал я, — мы позабыли запереть двери чулана!..» — Натаниель вскрикнул нечеловеческим голосом: «Опять колдовство!» — упал, как сноп, на пол между собаками и принялся стонать как бы в предсмертных судорогах. Том растворил настежь двери и вышвырнул из них ку сок говядины, принесенный Джиму. Все собаки бросились за этим куском, Том выбежал за ними, вернулся через какие-нибудь две секунды назад и затворил дверь. Я сообразил, что он, без сомнения, успел тем временем запереть также и другую дверь. По крайней мере, тотчас же по возвращении он принялся ухаживать за негром, все еще лежавшим на полу. Ласково похлопывая Ната по плечу и бедрам, Том осведомлялся, не пригрезилось ли ему что-нибудь опять? Натаниель наконец встал и, со страхом оглядываясь кругом, объяснил:

— Господин Сид! Вы скажете, пожалуй, что я сума сшедший, но я готов умереть тут же на месте, если не видел сейчас же здесь миллион собак или, быть может, чертей и колдунов, прикинувшихся собаками. Божусь вам, сударь, что они были тут, на этом самом месте! Я их не только видел, но даже чувствовал. Дьяволы в об разе собак меня обнюхивали и пробежали через меня. Чтобы им всем провалиться в тартарары! Я очень жалею о том, что не схватил какое-нибудь из этих бесовских наваждений! Попадись мне в руки такой оборотень, я ему задам такую таску, что небо ему с овчинку покажется. Впрочем, мне будет еще приятнее, если черти оставят меня совсем в покое.

Том возразил ему на это:

— Знаешь ли, что я тебе скажу? Черти явились сюда как раз к завтраку, без сомнения, потому, что они голодны. Приготовь-ка им волшебный пирог! Это заставит их наверное успокоиться.

— Боже мой, господин Сид! Как же я испеку им волшебный пирог? Я ничего в этом деле не понимаю и никогда о таком пироге даже не слыхивал.

— Ну, ладно, я сам испеку его для тебя.

— Неужели вы сделаете это, сударь? Да ведь я стану молиться тогда на вас, голубчик. Я буду целовать прах от ног ваших!

— Ну, ладно, ладно, я уж, так и быть, сделаю это для тебя, так как знаю, что ты человек услужливый и охотно показал нам беглого негра. Советую тебе только быть с волшебным пирогом поосторожнее! Когда мы его к тебе принесем, ты должен сейчас же обернуться к нему спиной. Мы положим его тебе в корзину, а ты остерегайся, чтобы не взглянуть на него даже мельком. Не советую тебе также глядеть, когда Джим будет вынимать пирог из корзины. Это, видишь ли, вещь заколдованная, а потому мало ли что может случиться. Само собой разумеется, что ты ни под каким видом не должен до него дотрагиваться.

— Помилуйте, господин Сид, что вы говорите!.. Разве я стану до него дотрагиваться! Да если бы мне дали десять тысяч биллионов долларов, я все-таки не согласился бы коснуться до него пальцем!

Глава XXXVII

Последняя рубашка. — Общее отчаяние. — Рвут и мечут. — Приготовления к побегу. — Волшебный пирог.

Все было у нас улажено. Мы отправились поэтому на задний двор, где валялись в куче разные отбросы, старые сапоги, лохмотья, разбитые бутылки, негодные жестянки и т. п. Разбираясь в этом хламе, мы отыскали старую жестяную умывальную чашку, заткнули по возможности плотнее оказавшиеся там дырки и снесли ее в погреб, где хранился у тетушки запас муки. Мы позаимствовали, или стянули, полную чашку этого снадобья, а затем отправились завтракать. По дороге мы при хватили с собой два больших гвоздя. Том нашел их очень пригодными для арестанта, чтобы выцарапать ими на стенах тюрьмы свое имя и грустную повесть о своих злоключениях. Один из гвоздей мы опустили в карман передника тетушки Салли, висевшего на стуле, а другой засунули в ленту на шляпе дядюшки Фельпса, лежавшей на письменном столе. Дело в том, что дети нам рассказали, что их папаша и мамаша собираются навестить утром беглого негра. Затем мы уселись завтракать, причем Том опустил оловянную ложку в карман дядюшки. Что касается тетушки Салли, то она еще не приходила, а потому мы должны были ждать ее с завтраком.

Она пришла, наконец, страшно взволнованная, раскрасневшаяся и сердитая. С трудом лишь сдерживая себя, пока ее муж читал молитву, она принялась разливать одной рукой кофе, а другой постукивать по голове любимого своего ребенка, восклицая:

— Положительно не понимаю, куда девалась другая твоя рубашка? Я искала ее везде, как иголку. Она так и пропала бесследно!

Кровь застыла у меня в жилах. Я до того перепугался, что поперхнулся коркою хлеба, которую держал как раз во рту, и закашлялся так сильно, что эта корка, перелетев через стол, попала прямо в глаз одному из ребятишек. Извиваясь, словно червь, насаженный на крючок, он испустил вопль, подобный боевому клику индейца. У Тома, в свою очередь, щеки совершенно побагровели. Приблизительно четверть минуты мы все испытывали величайшее смущение, и я охотно вычеркнул бы эти четверть минуты из своей жизни за половинную цену, если бы это от меня зависело. Вслед за тем, одна ко, мы оба совершенно оправились. В сущности, только неожиданность и внезапность нагнали на нас такой страх. Дядюшка Фельпс сказал:

— Странно, очень странно… Я, признаться, не понимаю, как могло это случиться? Мне как нельзя лучше известно, что я снял с себя эту рубашку, потому что…

— Она была на тебе только одна. Охота человеку молоть такой вздор! Я знаю как нельзя лучше, что ты снял с себя рубашку, но при этом полагаюсь не на твою дырявую память, а на собственные свои глаза, так как видела ее еще вчера на веревке, где сушится белье. Она оттуда пропала. Вот тебе и весь сказ! Теперь, пока я не сошью новой рубашки, тебе придется носить для смены красную фланелевую фуфайку. По думай только, что мне за последние два года приходится шить тебе уже третью рубашку! На тебя просто не напасешься. Следовало бы тебе обзавестись для себя одного особой швеей. Положительно не пони маю, как это ты устраиваешься, чтобы оставаться всегда без рубашки? В твои годы человек мог бы, кажется, приучить себя хоть к тому, чтобы обходиться со своими рубашками побережливее.