Большая грудь, широкий зад - Мо Янь

— Я не специально, я хотела ластик у него взять…

На что я тут же выпалил, как последний болван:

— Нет, очень даже специально, она ещё меня щипнула.

— Замолчи, Шангуань Цзиньтун! — сурово одёрнула меня тогда Цзи Цюнчжи, которая кроме музыки учила нас ещё и родной речи.

С тех пор я стал заклятым врагом Ду Чжэнчжэн, и обнаружив однажды в своей сумке дохлого геккона, даже на минуту не усомнился, что это её рук дело. И если сегодня, в такой серьёзной обстановке, один я не буду размазывать по лицу ни соплей, ни слёз, всё может обернуться куда хуже. Задумай Ду Чжэнчжэн поквитаться со мной… последствиях страшно было даже подумать. Поэтому я закрыл лицо руками и, приоткрыв рот, стал издавать нечто вроде всхлипываний. Рыданий, при всех стараниях, у меня не получалось.

Цзи Цюнчжи возвысила голос так, что перекрыла всякий плач:

— «Реакционный класс помещиков жил в кутежах и распутстве. У одного Сыма Ку было четыре жены!» — Её указка стукнула по картинке, на которой Сыма Ку — с головой волка и туловищем медведя — длинными волосатыми лапами обнимал четырёх чудовищ в женском обличье. Две слева — с человечьими головами и змеиными телами, а те, что справа, — с рыжими лисьими хвостами. Рядом — стайка чудовищ поменьше. Это, понятное дело, потомство Сыма Ку. Среди них, должно быть, и маленький герой Сыма Лян. Интересно, в каком виде его здесь намалевали? В виде духа-кота с треугольными ушами? Или как духа-крысу с остренькой мордочкой, в красной курточке, с поднятыми маленькими лапками? По мне скользнул мрачный взгляд Ду Чжэнчжэн. — «Четвёртая жена Сыма Ку, Шангуань Чжаоди, — продолжала Цзи Цюнчжи, ткнув указкой в одну из женщин с лисьим хвостом, — голос учительницы звучал громко, но был начисто лишён эмоциональной окраски, — любила полакомиться деликатесами. Последним её увлечением была жёлтая кожа с окорочков молодых петушков. Чтобы потрафить ей, в доме Сыма Ку их перерезали целую гору!»

«Что за бред! — думал я. — Когда это вторая сестра ела жёлтую кожу с окорочков молодых петушков? Она курятину вообще в рот не брала. И не было никакой горы молодых петушков в доме Сыма!» Напраслина, возводимая на сестру, переполнила меня гневом и вызвала сильнейший протест против несправедливости. В результате из глаз у меня брызнули совершенно искренние слёзы. Я утирал их и утирал, а они всё лились и лились.

Свою часть комментариев Цзи Цюнчжи закончила и, тяжело дыша, отошла в сторону. Её место заняла недавно присланная из уезда учительница по имени Цаи. Она и слова не произнесла, а в её глазах с веками без складок под тонко очерченными бровями уже стояли слёзы. Тема её комментария просто дышала ненавистью: «Неслыханные злодеяния Хуаньсянтуань».[138] Она исполняла возложенное на неё поручение со всей тщательностью и зачитывала одну за другой все подписи, указывая на каждую, будто знакомя с новыми иероглифами. На первом рисунке справа вверху чёрная туча закрывала серп луны, вверху слева падали чёрные листья, оставляя за собой чёрные линии. Ветер дул не зимний, явно осенний. Под чёрной тучей и серпом луны главный злодей дунбэйского Гаоми Сыма Ку в армейской шинели с портупеей, оскалив клыки и высунув красный язык, с которого капала кровь, сжимал торчащей из просторного левого рукава лапой уже зазубрившийся от убийств окровавленный кинжал размером с бычье ухо. В правой лапе он держал револьвер с грубо намалёванными язычками пламени у ствола, вероятно призванными обозначать, что оттуда вылетает пуля. Штанов на нём, как ни странно, не было, а внизу, под шинелью, волочился по земле здоровенный волчий хвост. Нижние конечности — коротенькие и чрезмерно толстые, без какого-либо соответствия верхним. Скорее это коровьи ноги, а не волчьи лапы, а вот когти точно принадлежат животному типа собаки. Возле него толклась свора злобных, омерзительных тварей, среди которых выделялась плюющая красным ядом очковая кобра.

— Это Чан Силу, реакционер, зажиточный крестьянин из деревни Шалянцзыцунь, — пояснила учительница Цай, ткнув указкой в голову очковой змеи. — А это, — она указала на дикую собаку, — гнусный деспот, помещик Ду Цзиньюань из Шакоуцзыцунь. — Ду Цзиньюань тащит за собой волчезубую палицу[139] — конечно же, в крови. Изображённый рядом с ним Ху Жикуй, солдафон и наёмник из деревни Ванцзяцю, ещё сохранил человеческие черты, только лицо вытянутое, как морда мула. Реакционер и зажиточный крестьянин Ма Циньюнь из Лянсяньтунь мало отличался от медведя. В общем — шайка вооружённых до зубов кровожадных зверей, готовых под предводительством Сыма Ку наброситься на дунбэйский Гаоми. — Члены Хуаньсянтуань осуществляли разнузданную классовую месть. За короткий отрезок времени, менее чем десять дней, с невообразимой жестокостью, от которой волосы становятся дыбом, они убили тысячу триста восемьдесят восемь человек. — Указка ткнулась в довольно большой лист с серией рисунков, демонстрирующих, как это происходило. Это подобие словаря пыток, богато иллюстрированного, с подробными описаниями, от которых кровь стыла в жилах, вызвало целую волну горестных завываний. Сначала в этой серии рисунков были представлены традиционные методы умерщвления людей, такие как отсечение головы и расстрел. Затем методы становились изощрённее. — Это закапывание заживо, — указала на картинку Цай. — Как следует из названия, жертв закапывают в землю живыми. — Большущий ров, в нём несколько десятков людей с мертвенно-бледными лицами, а на краю рва тот же Сыма Ку даёт команду бандитам из Хуаньсянтуань забросать ров землёй. — «По свидетельству оставшейся в живых беднейшей крестьянки тётушки Го, урождённой Ма, — читала Цай подпись под картинкой, — уставшие от своих злодейств бандиты заставили революционных ганьбу и простых людей самих рыть себе могилы и закапывать друг друга. Когда люди уходили в землю по грудь, им становилось трудно дышать, грудь, казалось, готова была разорваться, кровь приливала к голове. Тогда бандиты из Хуаньсянтуань стреляли по головам, и кровь вместе с мозгами вылетала на высоту до одного метра». — На рисунке из торчащей из земли головы действительно бил фонтан крови. Он достигал верхнего края рисунка, а потом рассыпался каплями вишнёвого цвета.

Лицо учительницы побелело, — похоже, у неё закружилась голова. От дружного плача учеников, казалось, балки сотрясались, а мне в это время было не выжать ни слезинки. Судя по указанным на рисунках датам, когда Сыма Ку вёл разнузданную бойню, мы с матушкой, а также революционные ганьбу и активисты отходили в прибрежные районы северо-востока. Неужели Сыма Ку действительно способен на подобную жестокость? А у Цай и в самом деле закружилась голова, и она прислонилась ею ко рву, в котором живьём закапывали людей: казалось, маленький человечек из Хуаньсянтуань поднимает лопату земли, чтобы присыпать и её. На лице Цай выступили капли пота, и она стала медленно сползать на пол, увлекая за собой прикреплённый к стене рисунок. И вот она уже сидит у стены, на голове — белый лист бумаги, и на него, кружась, падают серые хлопья пыли.

Это было столь неожиданно, что стенания школьников тут же стихли. Подбежавшие районные чиновники быстренько вынесли учительницу на свежий воздух. Их начальник, мужчина средних лет с родимым пятном на пол-лица, сурово объявил, держась за деревянную кобуру «маузера» на бедре:

— Товарищи школьники! Теперь мы попросим тётушку Го, урождённую Ма, из деревни Шалянцзыцунь поделиться воспоминаниями о том, что она пережила лично. Пригласите, — кивнул он районным ганьбу помоложе.

Все взоры обратились на ветхую дверцу, которая вела в придел, где когда-то обитал пастор Мюррей. Как будто ждали выхода знаменитого актёра. Повисшую тишину вдруг разорвал донёсшийся из дворика протяжный вопль. Двое ганьбу ввели под руки седовласую старушонку. Прикрыв рукавом рот и запрокинув голову, она сотрясалась в горестных рыданиях. Все тут же с готовностью присоединились к ней и проплакали минут пять. Наконец она утёрлась, расправила рукава и проговорила:

— Не плачьте, дети, мёртвых слезами не воскресишь, а живым нужно жить дальше.

Затихнув, все уставились на неё. Эти вроде бы простые слова показались мне исполненными глубокого смысла. А старуха тут же сконфуженно бросила:

— Чего говорить-то? Дело прошлое, и говорить тут не о чем. — Она развернулась и собралась было выйти из церкви, но её остановила подскочившая Гао Хунъин, председатель женсоюза её деревни:

— Но вы же сначала согласились, тётушка, верно? Как же так — в последний момент и на попятный?! — Она была явно расстроена.

Тут к старухе очень вежливо, обходительно обратился районный начальник:

— Вы, почтенная, просто расскажите, как эти убийцы из Хуаньсянтуань людей живьём закапывали. Пусть дети получат урок, чтобы не забывали прошлое. Товарищ Ленин сказал: «Забывать прошлое — значит предавать его».