Большая грудь, широкий зад - Мо Янь

Лицо учительницы побелело, — похоже, у неё закружилась голова. От дружного плача учеников, казалось, балки сотрясались, а мне в это время было не выжать ни слезинки. Судя по указанным на рисунках датам, когда Сыма Ку вёл разнузданную бойню, мы с матушкой, а также революционные ганьбу и активисты отходили в прибрежные районы северо-востока. Неужели Сыма Ку действительно способен на подобную жестокость? А у Цай и в самом деле закружилась голова, и она прислонилась ею ко рву, в котором живьём закапывали людей: казалось, маленький человечек из Хуаньсянтуань поднимает лопату земли, чтобы присыпать и её. На лице Цай выступили капли пота, и она стала медленно сползать на пол, увлекая за собой прикреплённый к стене рисунок. И вот она уже сидит у стены, на голове — белый лист бумаги, и на него, кружась, падают серые хлопья пыли.

Это было столь неожиданно, что стенания школьников тут же стихли. Подбежавшие районные чиновники быстренько вынесли учительницу на свежий воздух. Их начальник, мужчина средних лет с родимым пятном на пол-лица, сурово объявил, держась за деревянную кобуру «маузера» на бедре:

— Товарищи школьники! Теперь мы попросим тётушку Го, урождённую Ма, из деревни Шалянцзыцунь поделиться воспоминаниями о том, что она пережила лично. Пригласите, — кивнул он районным ганьбу помоложе.

Все взоры обратились на ветхую дверцу, которая вела в придел, где когда-то обитал пастор Мюррей. Как будто ждали выхода знаменитого актёра. Повисшую тишину вдруг разорвал донёсшийся из дворика протяжный вопль. Двое ганьбу ввели под руки седовласую старушонку. Прикрыв рукавом рот и запрокинув голову, она сотрясалась в горестных рыданиях. Все тут же с готовностью присоединились к ней и проплакали минут пять. Наконец она утёрлась, расправила рукава и проговорила:

— Не плачьте, дети, мёртвых слезами не воскресишь, а живым нужно жить дальше.

Затихнув, все уставились на неё. Эти вроде бы простые слова показались мне исполненными глубокого смысла. А старуха тут же сконфуженно бросила:

— Чего говорить-то? Дело прошлое, и говорить тут не о чем. — Она развернулась и собралась было выйти из церкви, но её остановила подскочившая Гао Хунъин, председатель женсоюза её деревни:

— Но вы же сначала согласились, тётушка, верно? Как же так — в последний момент и на попятный?! — Она была явно расстроена.

Тут к старухе очень вежливо, обходительно обратился районный начальник:

— Вы, почтенная, просто расскажите, как эти убийцы из Хуаньсянтуань людей живьём закапывали. Пусть дети получат урок, чтобы не забывали прошлое. Товарищ Ленин сказал: «Забывать прошлое — значит предавать его».

— Ну раз товарищ Ленин хочет, так и быть, расскажу. — Старуха глубоко вздохнула. — В тот вечер светила полная луна, такая яркая — хоть узоры вышивай. Такие светлые ночи нечасто случаются. В детстве один старец рассказывал, что во времена смуты «длинноволосых»[140] луна тоже была такая светлая. Мне не спалось, всё казалось, беда какая случится. А раз сон не идёт, дай, думаю, схожу к матери Фушэна в западный проулок, одолжу заготовку для тапок, заодно и поговорю о жене для Фушэна. Племянница у меня девка на выданье. Ну, вышла я из ворот, глядь — Сяо Шицзы с большим сверкающим мечом в руках ведёт под конвоем Цзиньцая, его жену, мать и двоих детей. Старшему лет семь-восемь, а младшенькой два с небольшим. Старший плетётся за бабкой, ревёт от испуга; младшенькая тоже плачет на руках у матери. У самого Цзиньцая одна рука висит плетью, на плече рана глубокая, всё в крови — ужас один. За спиной Сяо Шицзы ещё трое громил, на лицо вроде знакомые, все с мечами и глядят зверем. Хотела было улизнуть, да поздно, заметил меня этот ублюдок Сяо Шицзы. К слову сказать, мы с его матерью в каком-то дальнем родстве. Вот он и говорит: «Никак моя тётушка?» — «Шицзы, когда это ты вернулся?» — говорю. «Вчера вечером» — отвечает. «А это чего?» — «Ничего, ищу вот этой семье место для ночлега». Вижу, дело-то нехорошее, и говорю: «Мы же все соседи, Шицзы, как бы плохо всё ни складывалось, разве годится так-то?» — «Никакой вражды меж нами нет, — отвечает. — И отцы наши вовсе не враждовали, даже побратались. Но он всё же отца моего на дереве повесил, всё денег хотел с него получить». Тут взмолилась мать Цзиньцая: «Почтенный племянник! Названый брат не ведал, что творит! Пощади его ради старой дружбы, я, старуха, на коленях молить буду». — «Не надо, мама, не просите его!» — Это уже Цзиньцай заговорил. «Молодец, Цзиньцай, — похвалил Сяо Шицзы. — Что-то от мужика в тебе осталось, недаром командиром ополчения сделали». — «Вы только несколько дней и продержитесь», — заявляет Цзиньцай. «Верно говоришь, — согласился Сяо Шицзы. — Я тоже считаю, что дней десять или пару недель. Но чтобы разделаться с твоей семьёй, и этого вечера хватит». Тут я обращаюсь к нему, как старшая к младшему: «Отпустил бы ты семью Цзиньцая, Сяо Шицзы, иначе не племянник ты мне больше!» А он как зыркнет на меня: «Кто это, ети его, племянником тебе приходится? Ты это брось примазываться. Тогда вон я нечаянно цыплёнка у тебя раздавил, так ты мне голову дубиной проломила!» — «Эх, Шицзы, — говорю, — ничего-то в тебе нет человеческого». Тогда он поворачивается к этим трём бугаям: «А что, братва, сколько человек у нас на счету сегодня?» — «Если с этой семейкой, то девяносто девять получается», — отвечает один. «Ну что, дальняя родственница, десятая вода на киселе, — заявляет Сяо Шицзы, — придётся тебя прихватить для ровного счёта». Я как услышала, аж похолодела: убить хочет, ублюдок! Повернулась — и бегом к дому. Да разве мне с ними тягаться! Эта дрянь Сяо Шицзы никакой родни не признаёт. Заподозрил однажды, что у жены есть кто-то на стороне, так спрятал ручную гранату в печке. Мать его спозаранку полезла золу выгребать, там её и нашла. Запамятовала я этот случай, да и язык свой распустила, вот и угодила в беду. Привели они Цзиньцая с семьёй и меня заодно к песчаному хребту Шалянцзы, и один принялся яму копать. В песке копать невеликий труд, много времени не заняло. Луна белая светит — аж глазам больно, всё вокруг видно как днём: трава, цветочки, муравьи… Сяо Шицзы к краю ямы подошёл и командует: «Покопай-ка ещё чуток, а то Цзиньцай вон какой вымахал, что твой, ети его, мул». И детина с лопатой стал копать дальше, знай песок мокрый наверх выбрасывает. «Ну, Цзиньцай, может, сказать чего хочешь?» — спрашивает Сяо Шицзы. «Я у тебя, Шицзы, ничего просить не собираюсь, — говорит Цзиньцай. — Да, я убил твоего отца. Не я, так другой бы кто убил». — «Мой отец был человек бережливый, вместе с твоим рыбой и креветками торговал, подзаработал немного, вот и купил несколько му земли. Твоему не повезло: деньги у него стащили. Ну а мой-то, скажи на милость, в чём провинился?» — пытает его Сяо Шицзы. «В том, что землю купил, — отвечает Цзиньцай. — Землю купил, вот и вся вина!» — «А скажи, Цзиньцай, если честно: кто бы не хотел землицы прикупить? Твой отец, например? Или ты сам?» — «Не надо мне вопросы задавать, — отмахнулся Цзиньцай. — Всё равно не отвечу. Ну что, докопал?» — спрашивает детину с лопатой. — «Докопал», — отвечает тот. Тут Цзиньцай, ни слова не говоря, прыгает вниз. Яма ему по шею оказалась. «Шицзы, хочу пару лозунгов крикнуть». — «Кричи на здоровье. Мы с тобой дружили, ещё когда с голым задом бегали, так что к тебе отношение особое. Кричи что хочешь». Цзиньцай подумал, поднял здоровую руку и крикнул: «Да здравствует Компартия! Да здравствует Компартия!! Да здравствует Компартия!!!» Только это и прокричал. «Ну, накричался?» — спрашивает Сяо Шицзы. — «Накричался». — «А ну, крикни ещё пару раз, больно звонко у тебя получается». — «Хватит, не буду больше. Крикнул три раза, и довольно». — «Ну и ладно. Теперь ты спускайся, тётушка!» — подтолкнул Сяо Шицзы мать Цзиньцая. Та бух на колени и ну отвешивать ему земные поклоны. А он вырвал у здоровяка лопату и столкнул старуху в яму. Остальные спихнули туда жену и детей Цзиньцая. Дети — в слёзы, их мать тоже. «А ну не плакать! — рыкнул Цзиньцай. — Закрыли все рот! Стыдоба, позор один». Все тут же умолкли. «А с этой как быть, командир?» — указывает на меня один из его подручных. — Тоже сталкивать?» А Цзиньцай из ямы, не дожидаясь ответа Сяо Шицзы, кричит: «Сяо Шицзы, уговор был, для нашей семьи отдельная яма, нечего нам чужаков сталкивать!» — «Не волнуйся, Цзиньцай, — успокоил его Сяо Шицзы, — я твои чувства понимаю. Эту дрянь старую… — Он обернулся к здоровяку. — Подустал ты, дружище, но выкопай ещё одну яму, её вот закопать». Его подручные разделились: один для меня яму копает, другие забрасывают семью Цзиньцая. «Мама, песок в глазках, не видно ничего…» — захныкала девочка. Мать рукавом накрыла ей голову. Сын Цзиньцая попытался выкарабкаться, но один из молодцов лопатой спихнул его обратно. Мать Цзиньцая сидела на дне, и её засыпало первой. «Эх, коммунисты, коммунисты, — бормотала она, задыхаясь и тяжело дыша, — по вашей вине мы, матери, смерть принимаем!» — «Ну вот, как смерти в глаза глянули, так и прозрели, — обрадовался Сяо Шицзы. — Цзиньцай, а ну крикни три раза «Долой коммунистов!», и кого-нибудь из твоей семьи на вырост оставлю. Будет кому приходить к тебе на могилу поминать». — «Цзиньцай, Цзиньцай, ну крикни же быстрее, крикни!» — хором взмолились его жена с матерью. У Цзиньцая лицо полузасыпано, глаза яростно выпучены, как два бубенчика, — вот уж вправду настоящий мужчина. «Нет, не стану кричать». — «Ну-ну, кремень», — уважительно крякнул Сяо Шицзы. А сам вырвал у одного из подручных лопату и ну засыпать яму. Мать Цзиньцая уже затихла. Жену засыпало по горло, скрылась под песком дочка, у сына одна макушка торчит, руки поднял, машет вслепую. У жены Цзиньцая из носа и ушей чёрная кровь сочится, рот — ямина чёрная, а оттуда доносится: «Как больно, больно-то как…» — «Ну что?» — опустил лопату Сяо Шицзы. Цзиньцай храпит, как буйвол, голова распухла — большая, что твоя корзина. «Отлично, Шицзы», — еле выдохнул. «Ради нашей детской дружбы, Цзиньцай, вот тебе ещё одна возможность. Крикни «Да здравствует Гоминьдан!» — тут же отрою». А Цзиньцай — глаза выпучены, слова еле выговаривает — «Да здравствует Компартия…». Сяо Шицзы разъярился окончательно, снова принялся яму песком заваливать, лопата за лопатой. Жену и сына Цзиньцая. Уже всё, не видать совсем, но песок шевелится — значит, живые ещё. У Цзиньцая голову распёрло, огроменная, просто страх. Говорить уже не может, из носа и из глаз кровь течёт, вены на лбу вздулись, как черви шелкопряда. Сяо Шицзы попрыгал на песке, утрамбовал, потом присел на корточки: «Ну а теперь как оно, приятель?» Цзиньцаю уже и не выдавить ничего. Сяо Шицзы постучал по его голове согнутым пальцем и подручного своего спрашивает: «Мозги живого человека пробовал когда-нибудь, братан?» — «Кто же станет пробовать такое! Тьфу, мерзость, сдохнуть можно!» — сплюнул тот. «А что, есть такие, — заявляет Сяо Шицзы. — Командир Чэнь, например. Говорит, если добавить соевого соуса и имбиря порезать, на вкус что твоя простокваша из соевого молока».[141] Тут из моей ямы здоровяк вылезает. «Готово, командир!» — докладывает. Сяо Шицзы подошёл, глянул — и ко мне: «Ну, давай сюда, тётушка, десятая вода на киселе, полюбуйся, какой склеп тебе вырыли». — «Ох, Шицзы, Шицзы, — взмолилась я, — смилуйся, пощади старуху». — «Для чего жить-то в таких годах? — заявляет. — Опять же, отпущу тебя, придётся искать кого, чтобы ровно сотня сегодня вышла». — «Тогда заруби уж лучше мечом, страсть ведь какая — чтобы живьём закопали». — «Жить куда ужаснее, — молвит этот ублюдок. — А после смерти в рай попадёшь». И спихивает меня ногой в яму, черепашье отродье. Тут из-за Шалянцзы слышатся крики, показалась целая толпа народу, а впереди всех — Сыма Ку, младший хозяин Фушэнтана. Я у его третьей жены в услужении была и тут же подумала: вот он, мой избавитель! В высоких кавалерийских сапогах, идёт, покачивается. Всего несколько лет не видела, а постарел заметно. «Кто такие?» — спрашивает. «Это я, Сяо Шицзы!» — «Что здесь делаете?» — «Закапываем вот!» — «Кого закапываете?» — «Командира ополчения деревни Шалянцзыцунь Цзиньцая с семьёй». Подходит ближе. «А в этой яме кто?» — «Спасите, — кричу, — младший хозяин! Я — жена Го Лого, вашей третьей жене прислуживала». — «A-а, ты, — признал он меня. — И как же тебя угораздило попасть к нему в лапы?» — «Да сболтнула лишнего, младший хозяин, явите милость!» — «Отпусти её», — велит Сыма Ку. «Но, главнокомандующий, — говорит этот паршивец Сяо Шицзы, — если отпустить её, ровно сотни не выходит». — «Брось эти свои «ровно — не ровно». Коли надо — убивайте, не надо — и убивать незачем». Один из молодцов протянул мне лопату, я ухватилась и вылезла. Вот и говорите, что хотите, а Сыма Ку человек рассудительный. Так и закопал бы меня живьём этот ублюдок Сяо Шицзы, кабы не он.