Ворон - Дмитрий Щербинин

— То, что давило Эллиору на горло отдернулось — тогда эльф отшатнулся — глянул назад — перед ним стоял некто — более двух метров в росте; облаченный в доспехи, которые уже изрядно проржавели и покрылись коростой. Жуткое было лицо — это был не совсем голый череп, но большая часть плоти была содрана, иная выступала темными, засохшими наростами, глазницы были пусты, а весь череп покрывали трещины и шрамы.

— Я знаю, почему ты побежал за мною. — начал было леденящий голос, но вот дрогнул, и спросил. — Ты ведь из лесных эльфов?

— Да. — с достоинством отвечал Эллиор. — Наше королевство испокон веков росло в Ясном бору, и сейчас нам не страшна никакая нечисть…

— Когда ты там был в последний раз?

— Я праздновал пришествие весны в этом году, на поляне, перед дворцом короля Элиэля.

— Как ты сказал — Элиэля? Нет — мне неведом такой… Сколько ему лет, из какого он рода?

— Десять веков славному Элиэлю. Его отцом был Альтэин из рода Феарона… Но, я удивлен — почему такое любопытство? Почему голос ваш дрогнул? Сталкивались когда-нибудь с нашим народом?..

Создание усмехнулось, и ответило:

— Послушай-ка лучше одну историю…

Как известно, после крушения столпов света, мрак пал на Среднеземье, и только звезды высвечивали унылые выжженные долины. Валары сокрылись в своем Валиноре, где благоденствовали, лили слезы по потерянной красоте, и разговаривали с Единым. А в искореженных землях пробил час для пробуждения Первородных — эльфов.

Мелькор наблюдал за этими наивными, светлыми созданьями, и радовался, что безнаказанно может творить, что хочет. Вот и ловил он их — обманом, или силой заводил в крепость Утомно, коей Ангбард был лишь жалкой тенью, ибо Утомно было прогрызены в толще Среднеземья еще во дни, когда Мелькор еще владел силой творенья, и по одному своему желанью, мог подняться огненным бураном до самого неба. В темницах Утомно совершал он темнейшее зло — обращал эльфов в орков…

Между тем, наивные, добрые эльфы, не ведая ничего ни про Утомно, ни про Валинор ходили под звездами, слагали первые свои песни, и придумывали звучные имена для всяких предметов.

Был среди тех эльфов один, нареченный Сильнэмом, ибо в очах его всегда пылал свет звезд, а сам он любил созерцать ночное небо, слагать звезды в созвездия, и придумывать для них названия. Голос он имел дивный — теперь уж не поют так эльфийские барды — от его страсти, вырывались из глубин камней слезы, а в воздухе просыпался и печально шептал ветер, вспоминая те дни, когда ласкался он солнечным светом и пением птиц.

Сильнэлем встретил прекрасную деву, и страстно полюбил ее. Он сложил для нее множество песен, как пример можно привести один из куплетов:

— …Средь звезд, во тьме, во хладе мира,Пришла ко мне — моя святая лира!Как звезды на небе горят, твои спокойны очи,И свет их песнями летит, и счастие пророчит…

Ошибался наивный Сильнэлем, когда пел о счастии — может счастие и было, да слишком быстро оно минуло — наступила беда. Дело в том, что у Девы были три брата, ушли они как-то, сказавши, что на несколько дней, а не вернулись и через месяц…

Плачет дева, плачет мать ее — а отца то и нет — еще раньше сгинул он во мраке. Вот тогда и пришел Сильнэлем к возлюбленной своей, пал пред ней на колени и молвил:

— Хотел я назвать тебя своей женою, но клянусь, что не сделаю это до тех пор, пока не верну твоих братьев.

Больше прежнего закручинилась Дева, обнимает его, целует, шепчет:

— Сердце мою беду чует — не вернешься ты из мрака…

Верил, наивный Сильнэм, что ничто с ним совладеть не сможет. Поцеловал он возлюбленную, собрался, да и отправился во тьму; уже отходя от их стоянки, услышал прощальное пение ее, которое запомнил навсегда:

Пройдут года, пройдут века,Эпохи, сны, стремленья,Пройдет и радость, и тоска,И грех, и вдохновенье.

Настанет день — умрет заря,И не взойдет уж Солнце,Тогда, средь звезд, одна горя,Найду к тебе оконце…

Тогда, тогда среди миров,Ждет всех освобожденье,И лишь тогда найдем свой кров,Сольется наше пенье…

Быстро шел Сильнэм во тьму — в одной руке его сиял небесным светом клинок; ну а другую руку держал он на сердце, ибо так сильно оно билось, что того и гляди вырвалось бы да и к звездам взлетело.

В странствиях, проходило время — одна бесконечная ночь тянулась и тянулась, и только иногда, далеко-далеко на западе, поднималась робкая заря — то было в те минуты, когда в Валиноре расцветало одно из двух великих дерев. Он все шел и шел, обходя завалы из обожженных глыб, пробираясь по ущельям, на дне которых застыли лавовые потоки, иногда взбирался на горные плато, где дул пронизывающий, тоскующий о теплых днях ветер; и не мог без боли смотреть на изувеченное Среднеземье…

Однажды, увидел он впереди бордовую зарю, будто там кровь пылала, а вскоре, среди камней нашел своего сородича — голодного, замерзшего — он уже умирал.

Он спрашивал у Сильнэма:

— Куда идешь ты?

Сильнэм рассказал о цели своего путешествия, и, так-как сердце его от чувства разрывалось, поведал даже и о возлюбленной своей, и о том, как ждал он новой встречи…

— Ну, вот что. — из последних сил шептал умирающий. — Возвращайся ты поскорее к ней. Возвращайся и никогда даже и не думай в эту сторону ходить.

— Но почему же? Или вы наверняка знаете что ее братья мертвы?

— Видел ли ты впереди бордовые отсветы?

— Да — мне показалось, что — это кровь пылает…

— Тот свет поднимается из глубин земных, из бездны Утомно. Никем не измеримы те пропасти; никто, кроме Мелькора не видел ее дна. Быть может, ты думаешь, что твоя сила сможет совладеть с его волшебством? Да он раздавит тебя! Я только слышал голос его слуги, он мне всю душу словно плетью избил — смотри, какой я теперь ослабший, отчаявшийся. А почему отчаявшийся? Да потому что понял всю мощь зла. И, ведь, я даже и не попал еще в бездну Утомно — только у ворот ее побывал, только лишь несколько раз хлеснул он меня плетью!.. В глазах моих темно… я умираю в отчаяньи… А, ведь, я был такой же сильный и влюбленный как-ты!.. Беги прочь! Братья твоей возлюбленной попали в эту бездну, ибо все дороги во мраке ведут туда — если бы их даже удалось вытащить оттуда — ничто их уже не возродит: их души изувечены, в них не осталось ничего прежнего! Но вот, тебе последнее мое слово: Беги!..

Эльф уже ничего не мог говорить; однако, в этот последний стон вложил он столько чувства, что Сильнэм вздрогнул — сам испугался, глядя в полные ужаса, потемневшие очи своего сородича. Но вот тот умер, а Сильнэм зашептал:

— Ежели уж начал я этот путь, так и не должен останавливаться. Чего я испугался? Положим: велика та темная сила, но я и не собираюсь драться с нею…

Похоронил он умершего, а сам отправился дальше, навстречу багровому зареву. Теперь он продвигался очень острожно, почти сливался с камнями, и, все-таки, несколько раз едва не был схвачен, так-как уж очень много всяких тварей кишело в тех местах…. Но страшнее всего был подземный гул — казалось, что там некое огромное чудище все ворочилось и ворочилось, издавало болезненные пронзительные стоны, а иногда, в этой измученной земле, точно пасть — раскрывались трещины и оттуда с пронзительным свистом вырывались клубы наполненного багровым светом дыма. Из глубин поднимался беспрерывный вопль — да такой отчаянный, да безысходный, что тяжко было на сердце Сильнэма. Несколько раз он даже думал поворотить, однако, каждый раз с горечью упрекал себя: «Неужели ты такой трус?! Ты, ведь, эльф!» и он шел все дальше и дальше…

Наконец, открылась пред ним огненное море, тянущееся до самого горизонта. Из глубин его вырывались, шипя, лавовые гейзеры, поверхность пенилась; над ней витал беспрерывный стон — казалось, что это чьи-то бесприютные души взывают о спасении. Над этим огненным озером высилась черная гора: на многие сотни метров взбирались ее отшлифованные, с выступающими острыми гранями склоны. Даже и с такого расстояния видны были ворота — они были распахнуты и из них вырывался слепящий глаза, жаркий свет. Через озеро, к самым воротам был перекинут каменный мост, который, на фоне обвивающего его пламени, был похож был на сожженную, растянутую змею.

Но вот сзади позвал голос — не злобный, но очень спокойный — это был голос мудреца:

— Перед тобой королевство великого владыки…

Сильнэм оглянулся и увидел, что рядом с ним стоит некто, с ног за головы закованный в черную броню, а за его спиной стоял, сияя красными глазами крылатый железный конь.

— Не бойся меня. — усмехнулся наездник, увидев, что Сильнэм выхватил клинок. — Я вовсе не собираюсь тебя убивать. Не собираюсь и не волить. Хочешь, возвращайся откуда пришел; ну, а, ежели хочешь увидеть истинное величие — пройди в Утумно. Я знаю, зачем ты шел… а теперь ты думал, как бы пройти в ворота. Нет ничего проще — мы рады каждому гостю, а в особенности тебе, Сильнэм. Пройди, найди тех, кого ищешь, и, если они захотят с тобою уйти — вас никто не станет неволить — вы уйдете так же беспрепятственно, как и вошли!