Грозовой перевал - Эмили Бронте

– Вот, возьмите, – пробормотал он, сунув мне в руки поднос.

– Постой минутку, – начала я.

– Не велено! – ответил он и тут же исчез, несмотря на мои горячие просьбы остаться.

Вот так я и просидела взаперти целый день и всю ночь, а потом еще одни сутки, и еще… Всего пять ночей и четыре дня оставалась я пленницей, не видя никого, кроме Гэртона по утрам, а он был отменным тюремщиком, лучшего и не придумаешь, ибо неизменно оставался мрачным, немым и глухим ко всякой моей попытке воззвать к его чувству справедливости или состраданию.

Глава 28

На пятый день или, точнее, вечер, раздался звук других шагов – более легких и мелких – и на этот раз пришедшая ко мне особа не задержалась на пороге, а вошла в комнату. Это была Зилла – принаряженная, в пурпурной шали, черной шелковой шляпе, с плетеной корзинкой в руках.

– Ах ты, Господи! Миссис Дин! – воскликнула она. – А в Гиммертоне только о вас и говорят! Я думала, не иначе как вы утонули в болоте Черной Лошади, и молодая леди вместе с вами, покуда хозяин не сказал, что вы нашлись и что он поселил вас на время здесь, в моей комнате. Так как же вы спаслись? Небось, на островок какой выбрались? И сколько времени вы просидели на болоте? Хозяин наш вас спас, миссис Дин, или кто другой? Должна сказать, что вы не больно-то похудели, видать, все не так плохо, а?

– Ваш хозяин – просто подлец! – прервала я поток бессмысленных вопросов Зиллы. – Но он ответит за свои деяния. Какие бы небылицы он ни плел, правда все равно восторжествует.

– Что вы хотите сказать? – удивилась Зилла. – Не он пустил слух, все в деревне твердили, что вы пропали на болоте. Я, как вошла, сразу и говорю нашему Эрншо, мол, что за странные вещи творятся, мистер Гэртон, с той поры как я в Гиммертон подалась. Как жалко молодую госпожу – вот ведь была красавица! Да и Нелли Дин жалко – такая славная женщина. Он на меня так и уставился. Я думала, он про те слухи ничего не знает, вот и рассказала ему. И хозяин слушал, да только улыбался про себя, а потом и говорит: «Если они и были на болоте, то теперь они спасены, Зилла. Нелли Дин сейчас в вашей комнате. Можете сказать ей, чтобы она возвращалась к себе, когда подниметесь, – вот ключ. Наша миссис Дин нахлебалась болотной воды так, что та ударила ей в голову и сия почтенная особа собралась бежать домой во весь дух, поэтому я запер ее у тебя для протрезвления. Можешь сейчас же отправить ее в усадьбу “Скворцы”, если она в состоянии идти, и передай ей от меня, что ее молодая госпожа сможет последовать за ней, дабы не опоздать на похороны хозяина усадьбы».

– Мистер Эдгар умер? Или он жив? – закричала я. – О, Зилла! Зилла!

– Да не умер он. Сядьте, моя милая, – ответила она, – а то, неровен час, сейчас в обморок упадете. Доктор Кеннет считает, что он протянет еще пару дней. Я его встретила на дороге и спросила.

Вместо того чтобы сесть, я схватила накидку и шляпу и кинулась вниз, благо путь был свободен. Войдя в залу, я оглянулась, ища кого-нибудь, кто мог бы рассказать, что сталось с Кэтрин. Все вокруг было залито солнцем, а дверь распахнута, но никого из домочадцев видно не было. Я заколебалась, отправиться ли в путь немедленно или поискать мою госпожу, когда внимание мое привлек легкий кашель, доносившийся от камина. Там на диване лежал, утопая в подушках, Линтон, посасывая леденец и следя за моими метаниями равнодушным оком.

– Где мисс Кэтрин? – задала я вопрос самым суровым голосом, надеясь припугнуть его, застав в одиночестве, и получить хоть какие-то сведения о моей госпоже. Он продолжал посасывать леденец с самым невинным видом.

– Она ушла? – спросила я.

– Нет, – ответил он. – Она наверху. Ей нельзя уйти – мы ее не пустим.

– Вы ее не пустите? – воскликнула я в бешенстве. – Ах ты, безмозглое отродье! Немедленно отведи меня в ее комнату, а не то ты у меня запоешь!

– Это вы запоете у папы, если только попробуете проникнуть к ней, – ответил он. – Папа говорит, что я не должен проявлять мягкость к Кэтрин: она – моя жена и негоже жене стремиться уйти от мужа. Он говорит, что она ненавидит меня и жаждет моей смерти, чтобы завладеть моими деньгами, но она их не получит! И домой ей уйти не дадут! Пусть не надеется, сколько бы она ни плакала и ни прикидывалась больной.

Он вновь принялся за леденец и смежил веки, как будто собираясь заснуть.

– Ах, мистер Хитклиф-младший, – вновь заговорила я, – неужели вы забыли, как добра была к вам Кэтрин этой зимой, когда вы уверяли, что любите ее! Она ведь приносила вам книги, пела вам песни, приезжала навестить вас сквозь снег и ветер. Она плакала, когда случалось ей пропустить хотя бы один вечер, потому что не хотела, чтобы вы ее ждали понапрасну. Тогда вы признавали, что она в тысячу раз лучше вас и вы ее недостойны, а нынче верите той лжи, которую громоздит ваш отец, хотя прекрасно знаете, что он ненавидит и презирает вас обоих. И вы объединились с ним против нее – вот так-то вы отблагодарили Кэтрин за ее доброту!

Линтон страдальчески скривил губы и вынул изо рта леденец.

– Неужели она бы пришла на Грозовой Перевал, если бы ненавидела вас? – продолжала я. – Подумайте сами! А что до ваших денег, так она даже не знает, что они у вас будут. Вы говорите, она больна, и вы посмели ее бросить одну, в незнакомом доме! Вы, который на своей шкуре испытал, что это такое! Получается, что вы способны только себя жалеть, а на ту, которая самоотверженно прониклась вашими бедами и страданиями, у вас жалости не хватает. Посмотрите на меня – я, пожилая женщина, простая служанка – лью слезы, а вы, после того как изображали нежную привязанность к той, кого вам следует на руках носить, приберегли все слезы для себя одного и теперь преспокойненько тут лежите. Такого бессердечного себялюбца надо еще поискать!

– Не могу я с ней сидеть, – раздраженно ответил он. – А ее еще и ко мне в комнату поселили. Она плачет все время, а мне этого не вынести. Она не прекращает, даже когда я говорю, что позову папу. Я раз и вправду его позвал, так он пригрозил задушить ее своими руками, если она не утихомирится. Она замолчала, но стоило ему выйти за дверь, тут же принялась стонать и всхлипывать, и продолжала шуметь всю ночь, хоть я и кричал ей, чтобы она прекратила, потому что совсем не мог заснуть и извелся от этого.

– Мистера Хитклифа нет? – спросила я, поняв, что лежащее предо мной ничтожество не способно посочувствовать душевной пытке, которой подвергалась его кузина.

– Он во дворе, – ответил юный себялюбец, – разговаривает с доктором Кеннетом. Тот сказал, что дядя и вправду наконец-то умрет. Я рад, потому что после него я стану владельцем усадьбы «Скворцы». Кэтрин всегда говорила об усадьбе как о своем доме, а он, оказывается, не ее! Он будет моим! Папа говорит, что все, чем она владеет, тоже мое. И даже ее красивые книжки. Она их мне предлагала, а также своих певчих птичек и лошадку Минни в придачу, если я достану ключ от нашей комнаты и выпущу ее. Но я ответил, что ей нечего мне отдавать, потому что это все и так мое. Тогда она заплакала и сняла с шеи медальон и сказала, что я могу его взять. А медальон-то золотой, и с каждой стороны в нем по портрету: с одной – ее матери, а с другой – моего дяди в молодом возрасте. Я сказал, что медальон тоже мой, и попытался отобрать его, а эта противная девчонка мне его не давала. Она меня толкнула, да так больно! Я закричал, и она испугалась, потому что услышала, что на крик идет мой папа. Тогда она сломала петли, скреплявшие медальон, разделила его надвое и дала мне ту половинку, где был портрет ее матери, а вторую половину попыталась спрятать. Папа спросил, в чем дело, и я объяснил ему. Он забрал себе у меня ту половину, которую она мне дала, и потребовал, чтобы она мне отдала портрет дяди. Она отказалась, и тогда он ее ударил, да так сильно, что она упала на пол. Потом он сорвал портрет с цепочки и растоптал его.