Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели - Дмитрий Панов

Я сидел в глубоком раздумье, решая, погружать ли вообще ложку в эту бурду, когда в столовую бодрым шариком вкатился коренастый красномордый крепыш, одетый в свежепошитый китайский генеральский мундир без погон с многороговой голубой гоминдановской звездой на фуражке. Китайцам очень нравилось, когда наши представители облачались, таким образом, а крепыш был новым главным советником по фамилии Качанов, в недавнем прошлом командиром стрелковой дивизии.

Тогда он был на вершине успеха. Во время событий на Халхин-Голе ему удалось уговорить Чан-Кай-Ши нанести отвлекающий удар по японцам, в направлении на Ханькоу. Стотысячная китайская армия, потеряв до тридцати тысяч убитыми, продвинулась километров на пятьдесят, потеснив японцев и действительно облегчив положение наших в Монголии. Но после поражения и капитуляции на Халхин-Голе, японцы сосредоточили силы и отбросили китайцев на прежние позиции. Что такое жизнь тридцати тысяч китайцев в большой военно-политической игре? Мелочь. Такой же мелочью оказалась и жизнь самого Качанова, назначенного после Китая командиром корпуса в Прибалтику. Его корпус в первые же дни войны попал под сильный удар и вынужден был отступить. Сталин, проводивший операцию по поиску виновных, для прикрытия собственной тупости, приказал расстрелять Качанова, якобы пропустившего врага, вместе с целым рядом других генералов, самым известным среди которых командующий Белорусским Военным Округом Павлов. На этих людей списали стратегические просчеты, и безмерную самоуверенность наших вождей, приведшие к трагедии армию и страну. И самое удивительное для меня, что эти люди не реабилитированы полностью до сих пор. Вроде бы это они, а не нарком обороны по указке Сталина, опасавшегося «провокации», отдал приказ войскам работать по обычному учебному плану перед лицом мощнейшей германской армии в открытую разворачивающейся для удара.

Но вернемся в столовую главного военного советника. Батицкий при появлении человека в китайской униформе вскочил и представил меня Качанову. Не о чем не спросив, Качанов стал свирепо меня наставлять, нажимая на необходимость поддержания дисциплины и все более распаляясь, как будто я был не комиссар эскадрильи, а представитель какой-то шайки разгильдяев, поставивших себе целью опозорить в Китае честь и достоинство Советского государства и Красной Армии. После этих наставлений мне стоило немалых усилий протолкнуть в желудок кусок «буйволиной» подметки.

Я вышел из резиденции главного военного советника в самом мрачном настроении, пытаясь понять, за что же меня отругали? Но в нашей армии, да и в жизни всегда считали, что лучше облить грязью человека впрок, а уж потом разобраться, стоит ли он того. На моих глазах этим занимался даже такой известный полководец как прославленный маршал Жуков. Но об этом в свое время. А пока нас ожидал ответный ход японцев, которые знали свое дело. Добавлю, что за аппарат главного военного советника в Китае, питающийся, как мне объяснили с важным видом, по китайской солдатской норме, думаю, можно было не волноваться. Судя по их цветущему виду, после скромного обеда они откупоривали баночку-другую икорки или консервированной ветчины.

А «прихватили» нас японцы при помощи довольно нехитрого маневра. В одну из ночей середины августа снова прозвучала команда «Тимбо» — девятка бомбардировщиков Б-98 шла к Чунцину с востока. Мы быстренько поднялись в воздух и повисли в своих зонах барражирования. Но японцы вели себя странно: крутились вокруг города, не заходя на бомбежку. Так продолжалось около двух часов. Мы выработали горючее в баках и переключились на подвесные, запас бензина в которых тоже подходил к концу. Главный прожектор мигнул, приказывая нам идти на посадку. Едва мы сели, как аэродром был атакован другой девяткой японских бомбардировщиков, зашедших с запада на восток. Когда нас предупредили, что японцы идут на аэродром, то в запасе оставалось всего две-три минуты. Ни о каком взлете с почти пустыми баками речи быть не могло. Мы уже слышали тяжелый гул бомбардировщиков. Весь летный состав эскадрильи кинулся к «Фордику» мистера Шемо. В кабину маленького автомобиля едва вместились семь человек, двое забрались на крышу, а трое встали на подножки. И американская техника в очередной раз выручила нас. В душе мы аплодировали автору потогонной системы, проклятой акуле империализма, мистеру Форду и его семейству. В первые тридцать секунд наш шофер, мистер Шемо, заведя мотор никак не мог тронуться с места, возился с коробкой передач уверяя: «Кунзо ми ю» — «Мотор работать не хочет». Летчики, стоявшие на ступеньках соскочили и подтолкнули наш экипаж, после чего снова запрыгнули на подножки. «Форд» заворчал и стал потихоньку уносить нашу бравую эскадрилью от неминуемой гибели под японскими бомбами. За пару минут мы отъехали метров за 500 и остановились на узкой дорожке в наше общежитие, между рисовыми чеками.

Над нашей головой с ревом прошла тройка японских бомбардировщиков, под плоскостями которых вспыхивали огоньки. Это срабатывали пиропатроны, которые раскрывали замки бомбодержателей, отягощенных полутонными «подарками». Хорошо представляя, что сейчас начнется, мы залегли за невысокими земляными насыпями, перегораживающими рисовые чеки и сразу нас тряхнуло. Первое звено японцев положило полутонные бомбы по аэродрому. Землю качало, вода в рисовых чеках плескалась, грозя выйти из берегов. Мы лежали голова к голове с Костей Коккинаки, который бормотал что-то. Сразу же прошло и второе звено бомбардировщиков, и с разворота бросило бомбы по аэродрому. На этот раз не повезло крестьянам села Бешеи, расположенного поблизости, где мирным жителям селиться, конечно же, не рекомендуется. Но куда же было деваться китайскому крестьянину? Полутонные японские бомбы приобрели немалую динамическую силу и, пролетев аэродром, ударили по селу, сразу полыхнувшему огромными клубами пламени и дыма в сопровождении протяжных многоголосых воплей людей. Фанзы вспыхивали как спички. Сразу же погибло 45 китайских крестьян, многие были ранены или обожжены. Над нашими рисовыми чеками с воем пролетали осколки. Третье звено положило бомбы снова по аэродрому. А затем, на бомбежку стали заходить звенья другой эскадрильи, очевидно той, которая нас отвлекала. Из самолета второй девятки вместе с бомбами посыпались «шутихи», круглые приспособления с отростками трубок, которые крутились по аэродрому, разбрасывая шарики с зажигательной смесью. Казалось, весь наш аэродром охвачен огнем.

Японцам было довольно легко скоординировать всю эту операцию, при помощи отлично работающей радиосвязи. И если бы они бомбили как немцы с пикирования, то наша правительственная командировка здесь бы и закончилась. Но японцы бомбили с горизонтального полета. Хорошо помню, что когда я вскочил на ноги, как потом имитировал меня Костя Коккинаки, весь в грязи, с зажатым в руке пучком рисовой соломы и громко закричал: «Вот шакалы!», то наш аэродром представлял из себя ужасное зрелище — не верилось, что уцелел хотя бы один самолет. На летном поле бушевало пламя, а над ним зависла все более густеющая шапка черного дыма. Мы поднялись с земли и, стряхивая грязь с одежды, побрели смотреть японские достижения. Сначала увидели глубокие воронки, в которых уже накапливалась подпочвенная вода, и кучи всюду разбросанного грунта, вырванного бомбами, потом японские «шутихи», разбрасывавшие термические шарики. Одна бомба ушла глубоко и взорвалась, образовав там пустоту и выгнув над этим местом грунт. Из адского отверстия еще валил вонючий дым и слышалось какое-то клокотание.

Китайские солдаты, не имевшие права уходить с аэродрома во время бомбежки, несли своих пятерых погибших товарищей, которых осколки японских бомб буквально разорвали на куски. А наши самолеты, стоявшие на краю летного поля, чудом остались целыми и невредимыми, лишь слегка побитыми глыбами земли и камнями. Камень, величиной с футбольный мяч, насквозь пробил две правые плоскости моей этажерки. Но это было дело поправимое и сущий пустяк по сравнению с тем, что могло и должно было случиться. Все-таки ночная бомбежка, это, во многом, работа наугад и рациональные немцы предпочитали бомбить днем. Когда мы вернулись в нашу фанзу-клуб, то долго не могли уснуть, потрясенные увиденным и пережитым. Акции японцев резко подскочили в наших глазах.

А наутро к нам прикатил полковник Джан. К его ремню была прикреплена эмалированная литровая фляга. Он заглядывал нам в глаза не без тревоги, и все интересовался впечатлением от бомбежки. Полковник нас подбадривал, рассказывая, что ему приходилось переживать и не такие бомбежки в Шанхае, Пекине и Ханькоу, а вот, как видите, жив и здоров. А потом Джан предложил самое разумное, что можно было сделать в этой ситуации, и что мы совершенно напрасно считаем своим национальным изобретением — выпить по маленькой. Тем более, что литровая фляга на поясе полковника, оказалась наполненной коньяком «Мартель», весьма полезным изобретением французских виноделов. Полковник налил нам и себе граммов по пятьдесят коньяка и, совсем не по-славянски, завинтив флягу, повесил ее на пояс. Мы «тяпнули» понемножку и облизнулись. Но хотя продолжения и не последовало, наш боевой дух значительно поднялся и мы начали отзываться о японцах с элементами задиристости. А полковник Джан был сурово наказан судьбой за нарушение славянских обычаев гостеприимства — пить до упора. В яичницу, которую ему подали в столовой, упало две склещившиеся мухи. Он удивленно посмотрел на них раскосыми глазами и приказал убрать блюдо. Мы не могли удержаться от улыбки, которая переросла в хохот, когда и в следующую порцию, поданную полковнику, или в эту же самую, только уже без прежних мух, шлепнулась новая пара насекомых, увлекшаяся любовными играми. Сам полковник был весьма удивлен этой приметой и стал не без подозрения поглядывать в нашу сторону. Он вызвал боя-официанта и начальника клуба и отругал их за обилие мух в столовой. Скоро в зал высыпала толпа китайцев с мухобойками в руках и началась настоящая охота. Полковник, которому так и не удалось закусить и, очевидно, наказанный судьбой за жадность — не налил пилотам по второй, гордо удалился.