Свет праведных. Том 1. Декабристы - Анри Труайя

Костя пригласил всех к себе на обед. Он был спокоен, поскольку жил на втором этаже. Старик Платон взмахнул руками, когда в прихожую ввалились пятеро промокших и окоченевших мужчин, претерпевших бедствие. Он помог им сбросить накидки, снять обувь, принес халаты и теплые домашние туфли. За столом прибывшие почти не прикоснулись к еде. Объятые мыслями о наводнении, они не могли говорить ни о чем другом. По последним сведениям, подобного наплыва воды не было со времен основания города. На островах и в западном предместье были смыты целые ряды деревянных домов, жертвы исчислялись сотнями. Старик Платон вздыхал и шмыгал носом, обслуживая гостей.

– Ты разве не видел наводнения 1777 года? – спросил его Костя.

– Видел, барин. Помню его, будто это было вчера. А также наводнения в 1755-м, в 1762-м и 1764-м! Отец мой и дед заставили меня влезть на плот. Мы втроем чуть не утонули…

– Пять наводнений на протяжении одной человеческой жизни! – воскликнул Юрий Алмазов. – Это ужасно!

– Говорят, – вставил Платон, – сам батюшка-царь потрясен до глубины души. Он обещал помочь всем несчастным. Государь объезжает на лодке развалины…

– Его появление во всех местах – напрасный труд, – заметил Вася. – Бедняки все равно сочтут это бедствие Божьей карой.

– Вспомните пророчество! Великим наводнением было отмечено в 1777 году рождение Александра I, и более грозный потоп возвестит о его смерти!

– Неужели ты суеверен? – спросил Николай.

– Как же не быть суеверным, когда вся природа, кажется, восстает против того, кто нами правит? – произнес Степан Покровский. – Грехи царя обрушились на народ – вот что люди твердят друг другу в казармах и избах!

– Что им известно о грехах царя?

– По крайней мере, один из них понятен любому православному. Александр отказался поддержать братьев по вере в многострадальной Греции. Чтобы угодить французам, англичанам, австрийцам, он позволил туркам истреблять тех, кто молится в таких же церквях, как и мы, он предпочел палачей секты Магомета героям Ипсиланти, который поднял знамя восстания!

– Так, значит, – сказал Николай, – по-твоему, это ужасное наводнение в конечном счете послужит нашему делу?

Глаза Степана Покровского, скрытые очками, вспыхнули огнем. На его пухлом лице появилось восторженное выражение.

– Я в этом убежден, потому что верю в Бога! – заявил он. – В Библии есть слова, которые звучат в моей памяти: «Свет праведных приносит радость. Светильник злых погаснет». И вот обрушился ураган, он погасит все светильники Зимнего дворца!

Обед закончился в молчании. Затем пятеро друзей решили снова сесть в лодку и осмотреть город, чтобы помочь как можно большему числу людей. Так они и плавали несколько часов по предместьям, раздавая оказавшимся в изоляции жителям хлеб и пресную воду, перевозя целые семьи из одного дома в другой, переправляя раненых в пункты спасения, открытые при казармах. Они завершили все эти дела лишь на закате. Костя вернулся к себе со Степаном Покровским и Юрием Алмазовым, которых обещал приютить. Николай и Вася поплыли в лодке дальше.

С четырех часов пополудни подъем воды стал умереннее, но буря не утихала. Холодные порывы ветра и дождевые потоки мешали работе гребцов. Временами казалось, что брошенный на дно якорь удерживает лодку. Дома погружались в ночную мглу. Трупы лошадей, собак, кошек с раздутыми животами плыли по волнам. И всякий раз, когда их судно сталкивалось с чьими-то останками, Вася с отвращением вздрагивал. Гребцы зажгли факел и прикрепили его на носу лодки. Смоляное масло трещало, распространяя густой дым. Отблески пламени плясали по водной зыби. Другие светящиеся точки проползали по мертвой столице, Николай думал о своих друзьях, о революции, о пьянящей жертвенности… Неужели завтра снова наступит день?

Антип встретил вновь прибывших на верху лестницы с фонарем в руке. Лицо его покрывали черные морщины, как у театрального слуги. Молчание Антипа предвещало новую катастрофу. Войдя в большую гостиную, Николай обнаружил там настоящий цыганский табор. Жильцы нижнего этажа расположились здесь как попало со своими вещами. Драпировки, развешенные на веревках, выделяли пространство для каждой семьи. За этими навевающими со всех сторон шторками, как сияющие звездочки, горели сальные свечки. Запах промокшей одежды, сапог и плохого супа с порога перехватывал горло.

– Вы этого хотели, барин! – проворчал Антип.

Николай вышел с ощущением какого-то слегка вынужденного сочувствия ко всем этим людям, устроившим такой беспорядок в его квартире, взял Васю за руку и повел его в свою комнату. Посреди коридора они столкнулись с молоденькой женщиной, вышедшей из кухни с кувшином в руке. Она поздоровалась с молодыми людьми, кивнув им головой. По знаку Николая шедший сзади Антип поднял лампу. Молодая женщина оказалась блондинкой, с быстрыми карими глазами, вздернутым носом и родинкой на левой ноздре. При виде этой родинки забывались все обыкновенные черты ее лица. Женщина прошла дальше.

– Кто это? – спросил Николай.

– Тамара Казимировна Закрочинская, – ответил Антип. – Из полячек. Живет с сестрой и работает швеей в городе.

Он еще долго рассуждал бы о неудобствах, связанных с приемом в доме по причине наводнения людей всякого сорта, но Николай приказал ему принести угощение в свою комнату и устроить ложе для Васи в соседней комнате. Сидя за столом перед бутылкой вина, колбасой и страсбургским паштетом, двое друзей поначалу молча и жадно насыщались. Затем, наевшись и отогревшись, вновь обрели дар речи. И каждое воспоминание, всплывавшее в их памяти, увеличивало радость от совместной беседы. Николай случайно упомянул, что видел Дарью Филипповну. Вася не спрашивал, как поживает Мария. Он без сомнения знал, что она вышла замуж за Седова. Фитиль лампы обгорал. Урчала небольшая низенькая печка, расположенная напротив черного окна, в которое хлестал дождь. Плеск воды, ударяющей по стенам, не мешал разговору. К часу утра ветер стих.

7

С отъездом Николая Михаил Борисович обрел вторую молодость. Проснувшись, он преисполнился надежд, как будто наступающий день предвещал какое-то радостное событие. Он тщательно брился, четко следя за рисунком своих бакенбардов, и с удовольствием выбирал жилет и галстук. Принося ему маленький стаканчик росы, предписанной врачом, Василиса удивлялась, увидев его таким элегантным. Он выпивал глоток целебной жидкости, думал о девушках, поработавших для него в предрассветном тумане, и улыбался от удовольствия. Столько хождений по тропинкам, наклонов к траве, боли в коленях ради нескольких капель чистой водички! С его точки зрения, это было символом величайшей человеческой радости. Ни за что на свете он не отказался бы от такого лечения, в котором, однако, не было никакой необходимости. Его задача состояла в том, чтобы соблюдать правильное равновесие между внешними признаками болезни и действительным состоянием здоровья. Софи не поняла бы, как он мог выздороветь так быстро. Быть может, была бы даже разочарована. Ему приходилось изображать из себя достаточно нездорового человека, чтобы она чувствовала свою необходимость в качестве сиделки, и вместе с тем поддерживать хорошее настроение, иначе она заскучала бы в его обществе. До настоящего момента он довольно неплохо справлялся с этой двойной игрой. Николай уехал неделю назад, но молодая женщина, по-видимому, не испытывала пока ни грусти, ни усталости. Она лишь признавалась, что беспокоится, почему нет новостей от мужа, – не больше. Но с первым письмом, которое она получит из Санкт-Петербурга, эта тучка наверняка рассеется. Михаил Борисович желал, чтобы Софи лучше чувствовала себя в доме в отсутствие Николая. Для этого он старался придать непредсказуемый характер каждому мгновению их существования. Тайком листая книги по истории, запоминал любопытные детали и вставлял эти сведения в разговор. Особенно блестящим он выглядел во время застолья, когда заводил речь об эпохе Петра Великого или Екатерины II. Истории, которые рассказывал Михаил Борисович, казалось, приходили ему в голову случайно. Месье Лезюр заметил его маневр и лукаво прищуривал глаз. Но Софи была в восторге. Со своей стороны, она проявляла нежную заботу о нем. Когда Михаил Борисович надевал очки, Софи восклицала: «Господи, как они запылились! Вы, наверное, ничего в них не видите!» И он протягивал ей очки с якобы недовольным видом. В то время как она протирала стекла, подышав на них, он наслаждался, глядя, как она занимается принадлежащей ему вещью. После обеда Софи уговаривала свекра прилечь. Он возражал, испытывая необыкновенную радость оттого, что она отчитывает его. Иногда Софи провожала Михаила Борисовича до порога его спальни. В таком случае он отказывался от услуг Василисы и засыпал счастливый, не позволив почесать себе ступни.

После полудня Софи громко читала ему какой-нибудь французский роман. Он не слушал, а лишь смотрел на губы снохи. Она произносила слова так, что они складывались будто в поцелуе. Вечером наступало высшее наслаждение, связанное с шахматной партией. Всякий раз, когда Михаил Борисович отрывал взгляд от игры, его поражала красота этой молодой темноволосой женщины с тонкими чертами лица. Поворачивала ли она голову, увенчанную темной шапкой волос, протягивала ли руку, чтобы взять фигуру, или склонялась круглой грудью над столом, – все линии ее тела перемещались и перестраивались гармонично. Существовал чрезвычайно волнующий контраст между естественной изысказанностью ее манер и тем чувственным безумием, которое общали ее черные зрачки, янтарного цвета кожа, пухлый рот, ямочки на щеках и изгиб плеч. Когда партия заканчивалась, а фигуры были убраны, Михаил Борисович, утомленный, довольный, удалялся, дрожа от любовной муки.