Незабываемые дни - Михаил Лыньков

— Как же ты поступил на работу, не имея квалификации?

— Да, видите, я прохворал года два, потерял всякую квалификацию… Думал, восстановится сразу, но выходит — трудновато это.

— Ладно. Прикрепим. Ну, как там люди работают?

— Работают, господин начальник. Но… — белесый замялся.

— Что но?

— Да, видите, неудобно говорить здесь, при свидетелях.

— А ты говори.

— Не могу, господин начальник… Это касается только вас лично. Я уж лучше к вам в контору зайду.

— Ладно, заходи. Можешь теперь итти.

Когда тот вышел, все переглянулись, подмигнули друг другу, а когда фигура «слесаря» скрылась из виду, Чичин рассмеялся:

— Подберут такого балбеса, как на посмешище для себя! Только лишняя работа нам: кандидат в багаж малой скорости…

— Вы его пока не трогайте! — серьезно проговорил Заслонов. — Не оберетесь неприятностей!

— Какие там неприятности! Все будет шито-крыто.

— Я ж его пробрал сегодня перед всеми. Вот вам и шито-крыто.

— Твоя правда, Константин Сергеевич. Пусть еще подышит немного, чорт его побери!

Когда Заслонов собрался уже пойти домой, к нему зашел белесоглазый слесарь.

— Ну что ты мне хочешь сказать?

Тот оглянулся на все стороны, долго притворял за собой дверь и, приложив палец к губам, на цыпочках подошел к Заслонову.

— Я к вам, — начал он шепотом, — по очень серьезному и секретному делу. Будьте осторожны, остерегайтесь их!

— Кого это их?

— Рабочих. Настроение у них очень скверное.

— А отчего им быть веселыми? Жить им ведь трудновато, как и всем людям в военное время. Сколько зарабатываешь, слесарь?

«Слесарь» немного растерялся, не зная, на какие заработки намекает начальник.

— Я, знаете ли, не о том настроении, о котором вы думаете. Они против вас настроены, плохо настроены.

— А что, ты им прикажешь любить меня? У меня к ним особенной приязни нет, почему же они должны ко мне дружелюбно относиться? Я требую от них тяжелой работы, жестко требую!

— Я не об этом, господин начальник… Я о другом… Они не против того, чтобы и убить вас.

— Ну-у? Однако и отколол ты!

— Я вас самым серьезным образом предупреждаю, а вы смеетесь.

— Какие у тебя доказательства, факты?

— Доказательств у меня пока еще нет, но они будут. Я подслушал несколько разговоров.

Заслонову очень хотелось взять этого человека за горло. Но он сдержался:

— Вот что я тебе скажу… кстати, как твоя фамилия?

— Сацук, господин начальник, Сацук, Микита Кириллович…

— Так вот, Сацук, ты им скажи, что ничего у них не выйдет. Скажи: «Руки у вас коротки!» Скажи: «Немцы вас строго накажут, потому что инженер для них ценный человек». Так и скажи им!

— Скажу, господин начальник, если еще раз услышу. Можно итти мне?

— Можешь итти…

И когда тот ушел, Заслонов открыл форточку в окне… Хотя в помещении конторы было чисто, не пахло табачным дымом, но Заслонову невольно захотелось проветрить комнату.

В окно он увидел Чичина и Воробья, направлявшихся домой. Пришла на память смешная поговорка:

— Воробей, воробей, не клюй коноплей!

Коноплей, коноплей…

Канапелька…

Сердце пронзила острая боль. За былое. За пережитое. За сегодняшний грустный день. И тут же взял себя в руки.

«Прости, Надюша! все придет, все вернется. Ты меня поймешь… И, как раньше, все будет по-нашему. Будет!».

19

У Слимака были все основания жаловаться на свою судьбу: ему все как-то не везло, все не было удачи на новой службе. Вернувшись несолоно хлебавши из лесу, он долго колебался: пойти или не пойти к господину Клопикову? Боялся расплаты за неоправданное доверие, за невыполненное задание. Несколько дней не шел, пока за ним не явился полицейский. И до того перепугался Снимал, что по дороге у него дрожали колени и руки.

— Что же, за тобой нужно специальных посыльных гонять, разве сам порядка не знаешь? — набросился на него Клопиков.

— Знаю, Орест Адамович, знаю, но вот болезнь навалилась, простыл, пока слонялся по лесу.

— Это мне известно, что ты слонялся. Именно слонялся. Ну, что, безрезультатно, видно, твое шатание?

— Угадали, пока нечем особенно похвастаться.

— А ты не особенно!

— У меня в самом деле нечем похвастаться, Орест Адамович.

— Кому Орест Адамович, а кому по службе начальник полиции! Встать! По порядку докладывай, рапорт отдай!

Встал Слимак, трясутся под ним пеловицы да пересохло горло, никак слова не выдавишь.

— Рапортую вам, господин начальник! Обошел полволости. И в соседней побывал. Всюду слухи и разговоры: там партизаны немцев побили, там обоз отобрали, там все мостики снесли! А придешь в какую деревню, ну никакого следа… И никто ничего не знает. Никто тебя и знать не хочет. Ни совета, ни помощи. Хоть бейся головой о стенку. Я и молю… Я и раны свои показываю — это как вы тогда имели честь образ мой немного перекривить… Ничего их не берет! Не знаем, говорят, и только… Ходят, говорят, да кто их знает, откуда они… Неизвестные все. А тут, уж под самым городом, придрался ко мне староста Сымон. Стар уж, но как взял меня в шоры, так я еле от него отделался. Ты мне, говорит, людей моих не агитируй, я тебя, говорит, к самому Вейсу представлю, он тебе покажет, как за партизан агитацию вести. Я и так, и этак, хотел уже старому дьяволу все вчистую рассказать, но там люди… Разные люди, кто их знает. Насилу ноги унес оттуда! И кажется мне, господин начальник, слишком это у нас про партизан толкуют, чересчур много. Мне сдается, что и нет этих самых партизан у нас. А про этого, извините, Мирона Ивановича, и слухов даже никаких нет. Сама мать его говорила мне, что аж с первых дней войны он как подался в эвакуацию, так она и не слыхала о нем с тех пор.

— Какая мать? — сразу оживился Клопиков.

— Да мать самого Мирона Ивановича. Она там с детьми его живет, в деревне, километров, может, двадцать отсюда.

— С детьми?

— С детьми, господин начальник. Трое детей, совсем еще маленькие.

Клопиков задумался на минуту, потирая свои желтые, костлявые пальцы. Закашлялся, резко спросил:

— А что еще там видел, слыхал?

— Больше ничего, господин начальник.

— Та-а-ак… Плохой из тебя разведчик. На большее я надеялся. А выходит, зря мы тебе рожу гладили, зря! Никакого усердия не вижу. Не разведчик, а одна размазня. Нет у тебя в голове никакого понятия, очень даже просто-с… Уж и не знаю, что мне с тобой делать. То ли в тюрьму сажать, то ли еще что…

— Простите, господин начальник, простите для первого раза… Я же буду стараться, так стараться, что я этих самых партизан из-под земли вам достану.

— Те, что под землей, мне не нужны. Ты мне тех достань, что по земле ходят, тех, которые по моей территории ходят, да над нами, да над тобой, над пустой твоей башкой посмеиваются. Не представитель полиции, а глупая овечка ты, вот кто!

— Простите, Орест Адамович!

— Ну ладно. Сегодня ты можешь итти домой. А завтра тебе придется работать. Завтра в городе — базарный день. Надо будет как следует походить по рынку. Нам известно, что они и таким путем пробираются в город. Да чтобы иметь подходящий вид, под крестьянина оденься. Смотри, не зевай больше, иначе ты с такой работой до петли у меня дослужишься, очень даже просто-с…

Слимак возвращался домой, и нельзя сказать, чтобы мысли его были очень веселыми.

Не принес Слимаку большой удачи и следующий день. Базар был не очень многолюдный. Не видно было и особенного изобилия на возах, только капуста, огурцы, мороженые и моченые яблоки. Много было навезено разных бондарных изделий: кадок, ушатов, корыт. Горожане продавали из-под полы уцелевшую одежду, поношенную обувь. Рыночные торговки на все лады расхваливали свой товар: разный железный лом, иголки, нитки, прочую мелочь.

Слимак толкался среди возов, прислушивался, принюхивался. Бабки-молочницы подозрительно поглядывали на него, тревожно ощупывая свои карманы и за пазухой. Старушка, сидевшая на возу, подала ему, тяжело вздохнув, пару картошек и, когда он сердито швырнул их на землю, все вздыхала, досадовала:

— Видал ты его! Старец, а еще добром брезгует… Должно быть, злодей…

Слимак поспешил уйти в другую сторону.

И вот, наконец, ему как будто повезло.

Человек в пестрой кепке торговал кадку, о чем-то говорил с дядькой в длинном тулупе. Тот стоял около своих кадок и, не глядя на покупателя, отвечал ему, то и дело повторяя одно и то же слово:

— Ну, конечно…

— Должно быть, из них, — подумал Слимак, услышав несколько слов, сказанных человеком в кепке, и подошел ближе, словно тоже собирался что-нибудь купить из дядькиного товара.

А человек в кепке щупал обручи в кадке, стучал в дно, — хороший ли звон дает, — спрашивал:

— Значит, вы сами делаете их?