Битва за Ленинград - Дмитрий Сергеевич Филиппов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как бы там ни было, в конце февраля сестра приехала к Ольге Берггольц в Ленинград. А 1 марта 1942 года Ольгу самолетом переправили в Москву. Казалось бы, всё позади: голод, холод, бомбежки. Но Ольга не смогла найти себе места в сытой Москве.
«Здесь все чужие и противные люди. О Ленинграде все скрывалось, о нем не знали правды так же, как о ежовской тюрьме… Нет, они не позволят мне ни прочесть по радио — „Февральский дневник“, ни издать книжки стихов так, как я хочу… Трубя о нашем мужестве, они скрывают от народа правду о нас», — записала Ольга в своем дневнике сразу по приезде в Москву[333]. И спустя неделю: «Я совершенно не понимаю, что не дает мне сил покончить с собой. Видимо — простейший страх смерти… Нет, я не тешу себя мыслью о самоубийстве. Мне просто очень трудно жить. Мне надоело это. Я не могу без него»[334]. «Живу в гостинице „Москва“. Тепло, уютно, светло, сытно, горячая вода. В Ленинград! Только в Ленинград… Тем более что вовсе не беременна — опухла просто. В Ленинград — навстречу гибели…»[335]
Город не отпускал Ольгу. Не отпускали личная трагедия, близкие люди, Миссия, дыхание которой она уже почувствовала. В письме к Макогоненко от 8 марта 1942 года она писала: «Знаешь, свет, тепло, ванна, харчи — все это отлично, но как объяснить тебе, что это еще вовсе не жизнь — это СУММА удобств. Существовать, конечно, можно, но ЖИТЬ — нельзя. И нельзя жить именно после ленинградского быта, который есть бытие, обнаженное, грозное, почти освобожденное от разной шелухи»[336].
В Москве Ольга развернула активную деятельность, пытаясь помочь Ленинграду, писателям, оказавшимся в кольце блокады. Она давала творческие вечера, буквально выбивала в Наркомпищепроме продукты для ленинградских писателей: лимоны, апельсины, сгущенное молоко, кофе. По негласному распоряжению А. А. Жданова адресные посылки для организаций Ленинграда не приветствовались. С одной стороны, распоряжение жестокое, с другой — перед голодом все равны, а слухи об отдельных категориях граждан, находящихся на особом положении, и так бродили по городу. Москва отталкивала Ольгу. Она все больше убеждалась, что на Большой земле не представляют реальные тяжесть и последствия блокады. Тем не менее люди везде разные. И в Москве находилось очень много искренних, по-настоящему переживающих за Ленинград писателей.
«В Москве и Союзе писателей есть отдельные люди — полны самой настоящей боли за Ленинград, самого настоящего стремления помочь ему. И они делают все что могут. Тут в первую очередь надо говорить о Тихонове, потом о Ставском (он наладил вторую солидную посылку ленинградским писателям и несомненно поможет в добыче лекарств и для Радиокомитета), о Маршаке, у которого, правда, очень невысок КПД, но все же он хлопочет и т. д., о Фадееве, который, к сожалению, сейчас болен воспалением легких. Я слышала от Ставского, что и вообще — „тот, кому это нужно“, о Ленинграде знает и старается, чтобы поскорее пришла помощь городу…»[337] «Тот, кому это нужно», закавыченный в письме Берггольц, вероятно, товарищ Сталин. Так она называет «вождя народов», не произнося его имени вслух, предвосхищая на много десятилетий знаменитый псевдоним Воландеморта из саги Джоан Роулинг. О Владимире Ставском — особый разговор. Это тот самый случай, когда партийный функционер не был лишен личной храбрости, а доносы писал не из страха или выгоды, а искренне, по велению души, исходя из видения текущего момента и идеалов социализма. В 1938 году он написал докладную записку на имя Н. И. Ежова, требуя «решить вопрос о Мандельштаме». Нарком внутренних дел обращению внял и вопрос был решен. О. Э. Мандельштама повторно арестовали, и в этом же году он умер от сыпного тифа в пересыльной тюрьме. Тот же Ставский написал донос на имя Сталина о «грубых политических ошибках» М. А. Шолохова. Но Шолохов был не той фигурой, которую можно свалить одним доносом, даже на имя Сталина. И тот же Ставский храбро воевал в Гражданскую войну, был военным корреспондентом в самых горячих точках на Халхин-Голе и во время финской войны, где получил тяжелое ранение. От пуль не прятался, дважды награжден орденом Красного Знамени. Погиб во время вылазки за нейтральную полосу вместе со снайпером Клавдией Ивановой недалеко от Невеля в 1943 году. Его пример наглядно демонстрирует нам две простые истины. Во-первых, личная храбрость еще не является гарантией внутренней порядочности; во-вторых, невозможно служить добру драконовскими методами. Всегда, как бы высоко ни заводила нас жизнь, необходимо помнить, как свет, как отцовский наказ: дьявол начинается с пены на губах у ангела. Посылка, собранная по ходатайству Ставского, вероятно, спасла многие жизни в блокадном городе. Но в памяти потомков он останется как человек, оклеветавший и убивший Мандельштама.
А «Февральский дневник» Берггольц расходился в списках по Москве, без малейших усилий принося автору бешеную популярность. Хотя сама Ольга терзалась сомнениями насчет художественной силы поэмы. Всё ей казалось, что сказано не то, не так. Параллельно с творческими выступлениями и хождениями по кабинетам, Берггольц составляла книгу стихов, посвященных блокадному Ленинграду. И снова чувствовала себя маленькой пылинкой в реке времени. «И вот вожусь с книжкой, все еще не снесла ее в издательство, кажется она мне слабой, рассыпчатой, недостойной Ленинграда, недописанной»[338].
Ее раздражало то, что правда о Ленинграде замалчивается. «Ни слова о голоде, и вообще, как можно бодрее и даже веселее. Мне ведь так и не дали прочитать по радио ни одного из лучших моих ленинградских стихов. Завтра читаю „Машеньку“, „Седую мать троих бойцов“, „Ленинградские большевички“. Даже „Новогодний тост“ признан „мрачным“, а о стихотворении „Товарищ, нам горькие выпали дни“ — сказано, что это
