Заложники обмана - Майкл Уивер

Нет, поправлял себя Поли, не просто и Генри Дарнинг. Скорее всего главным образом Генри Дарнинг. Потому что именно он являлся чаще, чем любой из остальных.

И это было самое нелепое. Ведь Поли даже никогда не слышал о Генри Дарнинге до тех нескольких минут, которые они провели вместе на поросшей травой поляне. И даже тогда он не знал, кем был этот Генри. Не имел об этом представления до вечера следующего дня, когда они с отцом смотрели новости по телевизору в комнате у отца. Только тогда Поли кое-что узнал.

Диктор рассказывал печальным голосом:

“Министр юстиции Соединенных Штатов Генри Дарнинг погиб в автомобильной катастрофе прошлым вечером. Машина, которой он управлял, сорвалась с шоссе Амальфи неподалеку от Сорренто, взорвалась и сгорела”.

Показывали почерневшую от огня машину, которую подняли краном из-под обрыва, показывали разломанное ограждение дороги, а потом тело в оливково-зеленом мешке – его на носилках вдвигали в автомобиль “Скорой помощи”.

Кадры, запечатлевшие министра юстиции Дарнинга в разговоре с репортерами в аэропорту Неаполя, когда он только еще прилетел с американской делегацией на юридическую конференцию в Сорренто. И как министр засмеялся в ответ на вопрос, заданный кем-то из репортеров.

Но у Поли после передачи возникло немало собственных вопросов.

Отец постарался ему объяснить, насколько лучше, если люди поверят, что министр юстиции Соединенных Штатов погиб в автомобильной катастрофе, а не был застрелен восьмилетним мальчиком, которого он намеревался убить вместе с его матерью и американским саро di tutti capi по имени Карло Донатти.

Поли кое-что из этого понял, но не все. А чего не понял, попробовал вообразить. Правда, воображать было особенно нечего на основании нескольких фактов, сообщенных отцом.

Спустя несколько дней, когда через спутник показывали похороны Генри Дарнинга, недоумении у Поли возникло еще больше.

Это были очень пышные похороны в Вашингтоне, на них приехало много важных людей, а сам президент Соединенных Штатов встал и начал говорить о Генри Дарнинге. Мальчик слушал, не пропуская ни слова. А поскольку президент говорил о человеке, которого он, Поли Уолтерс, застрелил из своего коротконосого пистолета, то Поли не мог отделаться от ощущения, что президент обращается прямо к нему.

И что же он услыхал от президента, которому внимало множество людей?

Что Генри Дарнинг был выдающимся американским патриотом и одним из величайших людей своего времени.

Что Генри Дарнинг был героем войны и рисковал собственной жизнью, чтобы спасти жизнь других, и был награжден самым высоким военным орденом своей страны.

Что как глава департамента юстиции Соединенных Штатов, он привнес новое содержание в понятие правосудия во всем свободном мире.

Что гибель Дарнинга – непоправимая трагедия, значение которой для жизни всех людей нельзя преуменьшить.

Слушая все это, Поли размышлял: как же это может быть?

Когда передача кончилась, Поли обратился к отцу, который смотрел и слушал вместе с ним.

– Знает ли президент Соединенных Штатов, что на самом деле случилось с Дарнингом?

– Да, – ответил Витторио.

– Откуда он знает?

– Я рассказал об этом своему другу, агенту американской разведки, а он передал президенту.

Поли посмотрел на отца, все еще слабого и бледного.

– А почему ты должен был ему рассказывать?

– Потому что он так или иначе узнал бы об этом. И я решил, что лучше ему узнать от меня.

Внутри у Поли похолодело.

Президент Соединенных Штатов узнал, что он, Поли Уолтерс, убил знаменитого человека.

Что могло быть хуже?

Ответ на этот вопрос пришел мгновенно.

Еще хуже было бы, если бы знаменитый человек застрелил его мать, его самого и Карло Донатти.

При этой мысли мальчика охватили и страх, и злость.

И он выкрикнул короткое грубое ругательство – при отце, чтобы тот понял его состояние.

– Что с тобой, Поли?

– Почему американский президент должен быть таким лжецом? – ответил Поли. – Почему он должен врать про Генри Дарнинга только потому, что он умер?

Витторио Батталья взглянул на своего тигра с мрачными глазами, на взращенное им чересчур серьезное чудо.

– Все это не было враньем, – сказал он. – Дарнинг в самом деле совершил то, о чем говорил президент. И многое другое, о чем президент не упомянул.

– Совершил?

– Да.

– Но как же он мог?

Недоумение застыло в широко раскрытых глазах Поли. Он понимал многое, но такое было выше его понимания.

– Он собирался убить нас всех, – сказал он. – Я клянусь тебе, папа. Еще одна минута, и он сделал бы это.

– Я знаю. И верю тебе. Но люди не односторонни. В каждом из нас много разных качеств. Одни прекрасны, зато другие поистине оскорбляют небеса.

Сказанное отцом сбило Поли с толку и даже напугало. Мысль о разных сторонах в натуре любого человека ему не нравилась. От нее делалось тяжело и грустно. Он не сожалел о том, что уничтожил дурные качества Генри Дарнинга, но как быть с хорошими – ведь они уничтожились вместе с дурными?

И лежа в эту ночь в постели, мальчик вспомнил, как знаменитый человек обернулся и посмотрел на него в последние несколько секунд.

И выражение у него было такое, словно он вот-вот улыбнется.

Как будто у них с Поли была тайная шутка, понятная только им двоим.

Теперь-то Поли знал, что никакой шутки не существовало. Просто лучшая часть Генри Дарнинга прощалась с ним. Вместо того чтобы улыбнуться, Поли заплакал.

Глава 95

Джьянни Гарецки, в отличие от Поли, не испытывал желания плакать. Он радовался легким ударам кисти о туго натянутый холст и вспоминал, что значит быть художником.

Куда лучше, чем быть стрелком, думалось ему.

Люди, разумеется, продолжали стрелять друг в друга. Это их вечное занятие. Но оно больше не имеет отношения к нему лично. Во всяком случае, непосредственно, так сказать, напрямую. Больше всего Джьянни интересовали Мэри Чан Янг и суть их общего бытия. То, что еще впереди. Отныне у него есть те же самые возможности, что и у каждого, те же самые поводы для радости и огорчений. Ему было приятно сознавать это. И Мэри тоже.

Джьянни перевез ее из больницы в Сорренто на виллу на Капри, где свет был мягкий и постоянный почти каждый день, а ограничения для любовников и художников устанавливали они сами.

Хотя Мэри была еще бледная, слабая и не вполне поправилась, Джьянни начал писать ее портрет. Как бы он мог удержать себя?

Отступив слегка назад и рассеянно обтирая кисти, художник, сощурив глаза, вглядывался в свое создание.

Это был резко и смело написанный сильными и уверенными мазками кисти портрет маслом; краски яркие и контрастные. Глаза Мэри горели темным огнем из запавших глазниц, бледность высветила исхудалые щеки, еле заметный намек на улыбку чуть изогнул полные алые губы. Но вся картина несла на себе почти неуловимый отпечаток глубокой печали.

– Разве я так выгляжу?

Мэри незаметно соскользнула с кресла и остановилась позади Джьянни.

– Не знаю, – ответил он. – Разве? Это ты должна сказать мне.

– Но ведь это ты написал портрет, – удивилась она.

– Нет. Я всего лишь держал кисти и водил ими по холсту. Ты, и только ты сделала картину такой, какая она есть.

Мэри долго стояла молча.

– Тогда прости меня, – произнесла она тихо. – Я не знала, что сделаю ее такой.

– Какой?

– Такой печальной, – ответила она и прижалась к нему.

Обняв ее, Джьянни почувствовал, какой хрупкой и невесомой она стала.

– Я не должна была, – прошептала Мэри.

– Почему?

– Потому что слишком люблю тебя, чтобы выглядеть печальной.

На самом деле это было не столь уж необычайно. Джьянни давно заметил, что у тех, кто сильно любит, грустные глаза. Даже когда они были счастливы, что-то в них казалось готовым к боли. Он полагал, что это некий вид самозащиты. Трудно поверить тому, что ждет впереди. Не слишком обольщайтесь, говорили глаза. Не чувствуйте себя чрезмерно счастливыми оттого, что ваша любовь еще не клонится к закату. Вы потеряете ее. Так или иначе она придет к концу.

Джьянни считал, что это правда. Любовь конечна. Рано или поздно один из вас, либо вы сами, либо любимый человек, изменится, остынет, уйдет или умрет. И глаза об этом знают.

Но, как думал Джьянни, с Мэри все, разумеется, обстоит сложнее.

Позже они вдвоем сидели над водой; заходящее солнце окрасило море в темно-красный цвет, и чайки, пролетая над ними, громко кричали, а Джьянни вдруг подчинился порыву вызвать их общий призрак. Впрочем, он их и не покидал. Генри Дарнинг, хоть и неподвижный, был где-то поблизости.

– Он не оставляет тебя одну, верно? – спросил Джьянни.

– Теперь уже становится легче, – помолчав, ответила Мэри.

Джьянни сомневался. В действительности покойный министр юстиции после смерти, казалось, стал вездесущим, чего не было при жизни. А полученное нынче утром официальное уведомление юриста о том, что Мэри является главной наследницей Генри Дарнинга, отнюдь не могло ослабить ее мысленную связь с покойным.