Вексель судьбы. Книга вторая - Юрий Шушкевич

Около семи он покинул своё убежище, расположенное на ухоженной и вычищенной железнодорожной территории. Всё пространство кругом было сплошь устлано тёмно-коричневой щебёночной отсыпкой, через обильный слой которой не могла пробиться никакая трава, и поэтому уходящий вдаль безжизненный ландшафт производил впечатление вечного порядка. Вдалеке двое рабочих медленно двигались вдоль путей, в руках одного было ведро, а другой, изредка наклоняясь, аккуратно подбирал с земли редкие клочки мусора, слетевшего с поездов.

Пересекая быстрым шагом каменный дол, Алексей неожиданно для себя проникся уважением к людям, которые трудятся здесь: ведь сохранение чистоты, напоминающей лунную пустыню,- один из немногих способов, имеющихся у этих скромных и задавленных жизнью работяг, чтобы заставить окружающих уважать себя и свой нелёгкий труд. Но столь же и понятно, что из миллионов праздных пассажиров, проносящихся здесь в дачных и скорых поездах, о последнем мало кто задумывается. Посему этот лунный железнодорожный ландшафт - их мир, негласно обихоженный и отделённый от мира остального, находиться в котором этим небогатым труженикам, безусловно, куда проще и приятнее, чем выходить в яркий и многоязычный город, распахивающийся за ближайшим забором.

И правда, выбраться в город, преодолев забор из гофрированного металлического листа, тянущийся вдоль путей едва ли не до горизонта, оказалось делом непростым. Алексея выручила твёрдая убеждённость, что чем забор длиннее, тем больше шансов обнаружить в нём проход. Метров через восемьсот он увидел, что один из листов слегка отогнут, потянул за край - и через пару секунд находился уже в Кусковском парке.

Утренний парк был безлюден, прекрасен и свеж. Немного поплутав по дорожкам и убедившись, что никого поблизости нет, Алексей извлёк со дна сумки специально приобретённый “на особый случай” мобильный телефон, который был не только оформлен на постороннее лицо, но и не разу не слышал его голоса. Набрав домашний номер Елизаветы Валерьяновны, боевой подруги Петровича, через которую они условились поддерживать связь в критических ситуациях, он извинился за ранний звонок и попросил передать Борису просьбу о встрече в “в районе пруда в южной части Измайловского леса”.

Старушку не надо было обучать конспирации. Более по телефонным проводам не прозвучало ни единого слова. Её правнук-диггер, примчавшись на скутере на Патриаршьи, транслировал Борису просьбу Алексея заговорщическим шёпотом на пустынной лестничной площадке.

Алексей тем временем немного погулял в Кусково, затем, избегая появляться на людных станциях, перешёл в пустынном месте рельсовые пути нижегородской дороги, и уклоняясь от стобов и мачт, на которых могли быть спрятаны камеры, стал задворками пересекать зелёные кварталы Перово. По дороге он экспроприировал оставленные каким-то растяпой-дворником оранжевый жилет и бейсболку с широким козырьком, закрывающим пол-лица, и подобное облачение позволило ему двигаться смелее.

Перейдя через шоссе Энтузиастов и углубившись в Измайловский парк, он спрятал свой дворницкий камуфляж и снова превратился в праздного гуляку, проводящего на природе законный выходной. Правда, вскоре, немного подумав, он решил принять образ любителя грибной охоты, более естественный для человека с большой сумкой. Набранные под Орехово боровики он оставил на месте ночлега, нанизав на проволоку и вывесив сушиться на солнце в качестве вознаграждения железнодорожникам за приют,- однако нескольких минут оказалось достаточно, чтобы свежие и ароматные измайловские подберёзовики вернули ему образ заядлого грибника.

Прогуливаясь по аллеям и тропинкам Измайловского парка в ожидании встречи, Алексей вспомнил, что до сих пор не удосужился проверить, какую запись оставил Кубенской под крышкой своих часов, и оставил ли он её вообще. На уединённой поляне, ярко освещённой солнцем, он присел на ствол поваленной берёзы, снял часы, вытащил ремешок и с помощью пистолетной протирки, с силою надавив, провернул посаженную на байонетную резьбу заднюю крышку.

Аккуратно сняв крышку и осмотрев её внутреннюю сторону, Алексей с первого взгляда ничего не обнаружил. И лишь протерев пальцем осевший почти за столетие тёмный налёт, он разглядел тончайшую вязь из едва различимых крошечных буковок, нанесённых филигранным инструментом гравёра. Чтобы прочесть надпись, требовалось увеличительное стекло. Однако в первом приближении можно было разобрать, что надпись выполнена на латыни и содержит некое изречение, напоминающее библейское, начальными словами которого были “Ego sitienti dabo…”

“Vidi servos in equis… [Видел я рабов на конях… (лат.)]” — немедленно вспомнил Алексей начало пароля первого счёта, и сразу же понял, что стилевое сходство может означать лишь одно - на крышке часов записан пароль от его второй части.

“Тогда первый пароль, вероятнее всего, у Кубенского мог был записан на серебряном портсигаре,— немедленно пронеслась мысль, устанавливающая ясность.— Этот портсигар вынесли из квартиры юной Анжелики под видом грабителей то ли чекисты, то ли люди, подосланные адвокатом Первомайским, предателем и английским шпионом,- ведь если разговор Рейхана с Раковским в Орловской тюрьме был действительно записан и доставлен на Лубянку, то нашего несчастного романтика, застрявшего у немцев, московские кураторы просто обязаны были опередить… Впрочем, поскольку после войны попыток доступа к счёту не предпринималось, портсигар, скорее всего, был обычной безделушкой, и комнату грабили зря. Первый код, видимо, просочился от другого доверенного Второвым человека через Гужона, Крым и эмигрантский Константинополь. А вот часы, часы… Как же долго они дожидались этой минуты!”

Алексей закрыл часовой механизм, вернул на место ремешок и снова одел на руку. И неожиданно понял, что не испытывает ни малейшего волнения от только что свершившегося потрясающего открытия. Открытия, за которым, собственно, он шёл целых семь десятков лет, за которым охотились, страдали и умирали сотни людей и которое, по идее, должно было означать величайшую из побед. А если верить записям из дневника Фатова - то ещё имевшего силу остановить войну, кардинально поменять ход истории… И вот теперь, обретённое и разбуженное, оно дремало на его запястье, слышало его живой пульс и было готово, следуя его воли, ожить и ворваться в современность, круша установления и меняя миропорядок, низвергая правителей и возвеличивая кротких… Несколько крошечных строчек, продавленных стальным штихелем, могли нести в себе заряд, сопоставимый с любыми мировыми арсеналами. Алексей прекрасно всё это понимал и в то же самое время нисколько не волновался, не переживал и не стремился хоть на полшага ускорить ход событий.