На рубеже двух столетий. (Воспоминания 1881-1914) - Александр Александрович Кизеветтер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но сделать этого нам уже не пришлось. Очевидно, Столыпину было сообщено, какого рода доклад комиссия должна будет представить Думе.
И вот утром 3 июня депутаты, подходя к Таврическому дворцу, нашли его ворота запертыми, и на воротах был прибит отпечатанный Высочайший указ о роспуске Думы и о созыве новой Думы на 1 ноября 1907 года. Но этого мало. Совместно с этим указом было опубликовано новое Положение о выборах в Государственную думу. То был уже настоящий coup d’etat [Переворот (фр)]. Изменение закона о выборах подлежало ведению думы, тут же помимо думы закон о выборах изменялся в самом споем существе, в самых основах избирательной системы, и все эти изменения были направлены к одной цели: к обеспечению успеха охранительных элементов на выборах.
Правые ликовали, банкетировали и пили шампанское. Вся думская фракция с.-д. была арестована. Потом их судили и отправили на каторгу. А страна, рядовая масса населения, встретила роспуск Думы и изменение избирательного закона совершенно спокойно. Нигде и ниоткуда не появилось ничего похожего на эксцессы, последовавшие за роспуском первой Думы. Это было доказательство того, что волна революционного настроения, поднявшаяся до кульминационного пункта в 1905 г. и еще державшаяся на значительной высоте в 1906 г., теперь спала совсем. Были люди, полагавшие, что она уже не поднимется вновь, и потому считавшие возможным прийти к заключению, что никаких острых и катастрофических вопросов в составе русской жизни и не имеется, что это не более как призраки, выдуманные смутьянами. Дальнейшие события показали, как жестоко заблуждались люди, так думавшие. Но эти дальнейшие события были еще впереди. А пока наступал — антракт. И Третья Дума явилась выразительницей этого "антракта".
III
После роспуска второй Думы все указывало на то, что момент политического кризиса миновал и предстоят продолжительные политические будни. Это существенно изменяло мое личное отношение к участию в политической деятельности. Я отнюдь не примыкал ко взглядам людей, полагавших, что будничная парламентская работа не имеет значения. Напротив того, я прекрасно понимал, что именно в процессе такой будничной работы парламентаризм может пустить корни в жизни страны, врасти в почву и набраться сил для своего дальнейшего развития. Но я понимал также, что участвовать в такой работе должны люди, чувствующие к ней внутреннее призвание, "политики" по природе. Сам же я по природе вовсе не политик. Я — ученый и писатель. Бывают в жизни страны грозные моменты, когда каждый гражданин обязан, независимо от своего призвания, принять участие в общей политической "страде", если у него имеются к тому хоть какие-нибудь способности. Именно в силу такой обязанности я в 1905–1907 гг. счел своим долгом уйти с головой в дело политической борьбы. Но вихрь улегся. Государственный корабль вступил в тихую воду. И теперь политическую работу можно было предоставить только тем, кто испытывал к ней внутренний вкус и непосредственное влечение. Я вовсе не повернулся спиной к политике. Я по-прежнему участвовал на митингах в третьей избирательной кампании, я ходил на заседания партийных комитетов, наконец, я участвовал в обсуждении политических вопросов как публицист. Но я наотрез отказался ставить свою кандидатуру в Государственную думу тем более, что к.д. партия имела и провела в III Думу прекрасных депутатов от второй курии по городу Москве — В.А. Маклакова и Ф.А. Головина. Первая курия в силу только что сделанных изменений в избирательном законе была обеспечена для октябристов, которые тут и провели впервые своих кандидатов в Думу от города Москвы.
А я разрешил себе наконец ту роскошь, о которой давно мечтал. На весь 1908 г. я погрузился в работу над окончанием второй своей большой научной монографии, которая составила мою вторую диссертацию и которая была посвящена истории Городового положения Екатерины II, изученной мною на основании никем не затронутого дотоле архивного материала. Книга была готова в 1909 г., и весною состоялся диспут. Стоял погожий день. Наполнившая большую университетскую аудиторию публика пестрела цветными весенними нарядами. Милые мои ученики и ученицы убрали мою кафедру цветами. Праздничное оживление господствовало в аудитории, а диспут носил характер непринужденной научной беседы между мною и моими коллегами по кафедре Любавским и Готье. Ключевский на этот раз не мог участвовать в диспуте, находясь в отпуску вне Москвы, по болезни, и только это обстоятельство меня огорчало. У меня осталось от этого дня впечатление как от какого-то светлого момента чистой радости.
Тотчас вслед за диспутом Ключевский внес в факультет предложение об избрании меня в профессора Московского университета, и мне более всего приятно вспомнить, что и в факультете и в Совете это избрание прошло без сучка и задоринки, без малейшего намека на те осложнения и личные препирательства, которыми столь часто сопровождаются академические выборы. Осложнения начались уже в министерстве, но не на академической, а на политической почве, ибо кадетская марка не пользовалась благоволением начальства.
Закончив свои долголетние работы по истории городского самоуправления в России в XVIII столетии, я принялся за новые архивные разыскания, поставив себе обширную задачу: изучить служебное и экономическое положение "гостей Московского государства" — верхнего слоя представителей торгового капитала в XVI–XVII вв. Эта работа занимала меня в течение всех последующих лет до моего изгнания из России. Я собрал громадный и интереснейший архивный материал и уже готовился приступить к его обработке, но революционные события смяли и развеяли мои научные планы. Удастся ли их когда-либо выполнить? Бог весть…
Попутно я занимался еще и другими исследованиями. Московское Купеческое общество вознамерилось выпустить к своему юбилею свою историю на основании документов архива Московской купеческой управы. По приглашению Общества я составил обширный план этой истории, рассчитанный на несколько томов. Лично
