На рубеже двух столетий. (Воспоминания 1881-1914) - Александр Александрович Кизеветтер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
6 марта Столыпин прочел свою декларацию. В противоположность Горемыкину, он заявил о целом ряде законопроектов, изготовленных правительством для внесения в Думу. Он приглашал Думу найти общий язык с правительством и пригрозил приостановкой судейской несменяемости в случае попустительства судов по отношению к политическим преступлениям. К.д., трудовики, н.-с. и с.-р. заранее уговорились встретить декларацию правительства молчанием во избежание острых столкновений. С.-д. к этому уговору не примкнули. Церетели выступил с критикой правительственных репрессий, и Столыпин ответил на это своей известной фразой: "Вы хотите сказать правительству "руки вверх", я отвечаю на это — "не запугаете"!"
Тотчас после этого из Москвы пришло зловещее известие. Выстрелом из-за угла был убит редактор "Русских ведомостей" Иоллос. Это было продолжением дела, начатого убийством Герценштейна. Черносотенный террор выступал на сцену. Еще до моего отъезда из Москвы в Думу Иоллос показывал мне полученные им угрозы с эмблемами "Союза русского народа" и изображением его будущей могилы. "Что же, — сказал он при этом, — может быть, и придется быть убитым". А у меня самого лежал в кармане адресованный на мое имя конверт, в котором была вложена четвертушка бумаги с изображением моей будущей могилы и подписью: "Вот что ждет тебя, если ты осмелишься принять выбор в Думу". Любопытно, что лишь только я был избран в Думу, я получил письменные предложения от нескольких обществ страхования жизни, которые так прямо и начинались: "Так как вы избраны в члены Думы, то вам необходимо застраховать вашу жизнь". В Думе многие члены к.д. фракции были засыпаны анонимными письменными угрозами кровавой расправой. Мы не придавали им значения. Но весть об убийстве Иоллоса показала, что дело обстоит серьезнее, чем мы думали. Я поехал в Москву на похороны Иоллоса. В моем кабинете меня ожидал конверт с угрозой, что меня убьют, если я осмелюсь явиться на похороны. А затем меня вызвал судебный следователь и показал мне отобранную у убийцы Иоллоса книжку, где рядом с адресом Иоллоса был написан карандашом мой адрес. На похороны я, конечно, пошел, и все обошлось благополучно.
Впоследствии выяснилось, что в Иоллоса стрелял рабочий Федотов по подговору члена "Союза русского народа" Казанцева, причем Казанцев свою принадлежность к черносотенной организации от Федотова скрыл, а прикинулся эсером и сказал Федотову, что на него возлагается поручение убить некоего человека, изменившего партии с.-р. Федотов был в отчаянии, узнав, кого он на самом деле убил.
От 7-го по 13 марта Дума была занята хаотически-тягучими прениями о способах обеспечения продовольственной помощи населению и очень яркими и страстными прениями об отмене военно-полевых судов. О продовольственном вопросе во что бы то ни стало желали высказаться чуть ли не все провинциальные депутаты. И каждый из них выносил на трибуну бесконечные рассказы о всевозможных местных неустройствах, касавшихся всяких дел, хотя бы они имели к обсуждаемому вопросу и очень отдаленное отношение. Чувствовалось, что каждый депутат просто спешит удовлетворить своих избирателей, огласив с думской трибуны ту или другую местную злобу дня. Этому провинциальному словесному потоку положил конец Родичев, гневно воскликнувший с трибуны: "О чем мы говорим, господа? Обо всем на свете!" Это подействовало, и Дума приняла предложение Родичева о передаче вопроса в специальную комиссию.
Напротив того, прения о военно-полевых судах были сжаты и дышали ударной силой. Эти суды были введены во время междудумья по 87 ст., и, следовательно, их действие могло бы еще продолжаться в течение двух месяцев, если бы правительство не внесло этого закона на одобрение Думы в течение этого срока. Только по истечении двух месяцев этот закон, при невнесении его в Думу, сам собою утратил бы силу. Но Дума не желала допустить еще двухмесячного продолжения действия этого закона и сделала попытку добиться немедленной отмены его чрез особый законопроект. Маклаков и Тесленко произнесли яркие речи, в которых привели ряд случаев ужасных судебных ошибок, вытекавших с неизбежностью из скоропостижности военно-полевой юстиции, и притом ошибок непоправимых, так как смертные приговоры были немедленно приводимы в исполнение. Представитель октябристов Капустин присоединился к кадетам в осуждении военно-полевых судов. Тем не менее Столыпин заявил, что правительство не прекратит немедленно действия этих судов, а что касается предлагаемого законопроекта, то оно воспользуется месячным сроком для решения вопроса о его направлении. Нужна ли была эта отсрочка по соображениям государственной необходимости? Очевидно — нет, ибо Столыпин так и не внес в Думу закона об установлении военно-полевых судов, изданного в междудумье по 87 ст., и потому через два месяца по открытии II Думы эти суды автоматически прекратились. Ясно, таким образом, что Столыпин не пошел навстречу думскому законопроекту по соображениям, вытекающим не из существа дела, а из условий тактического характера.
20 марта началось обсуждение бюджета. 26 марта Дума постановила передать в комиссию все внесенные в Думу проекты аграрной реформы (проекты к.д., "трудовиков", с.-р., существенно отличавшиеся). Казалось бы, вместе с тем должно было прервать общие прения по аграрному вопросу, впредь до окончания работы комиссии. Но Дума решила, по настоянию "трудовиков" и с.-p., тем не менее продолжать и общие прения, которые, приняв очень тягучий и серый характер, протянулись до конца мая, непроизводительно отняв у Думы много времени. 16 и 17 апреля, — перед пасхальными каникулами, — рассматривался законопроект о военном контингенте. Тут-то и разыгрался тяжелый инцидент: с.-д. Зурабов с трибуны задел армию в оскорбительной форме, а председатель Головин не остановил его вовремя, не уловив рокового выражения. Военный министр Редигер заявил протест и требовал удовлетворения. С большим трудом удалось уладить инцидент, обострявший до крайности положение, и без того острое ввиду отказа всех левых фракций голосовать за принятие военного контингента. В пользу законопроекта могло составиться незначительное большинство лишь при том условии, если "польское коло" примкнет к к.д.[19]. Между тем отвержение законопроекта означало бы явное вступление Думы на революционный путь и должно было бы вызвать неминуемо немедленный роспуск Думы. О лозунге "беречь Думу" левые не забыли, но предпочитали, чтобы в этом случае лозунг был выполнен без их участия, дабы они могли сохранить в чистоте свои партийные ризы. А "трудовики" почти все шли у них на буксире. "Польское коло" нашло нужным подчеркнуть решающее значение своего вотума, и, когда после длинного перерыва заседание уже было объявлено возобновившимся, коло долго еще не появлялось из своей фракционной комнаты, а председатель не начинал заседания, ожидая коло. Наконец польские депутаты
