России верные сыны - Лев Никулин

Граф Матвей Иванович Платов жил в посольстве в отведенных ему покоях. Постель из спальной вынесли, спал он, как обычно, на кожаном мешке, набитом сеном.

Выпив чарки четыре, граф посадил меня рядом с собой на диван и удостоил доверительной беседы:

— Свет нынешний тебе довольно известен, в житий нашем спокойствия нету и быть не может. О проклятая интрига, когда она исчезнет!

— Помилуйте, — возразил я, — кто дерзнет ваше имя порочить, всем известны заслуги ваши.

— Так ли, сударь мой? Сколько раз бывал я в сраженьи, сколько дерзких мизераблей побито и полонено мной, я и счет потерял… Однако вот…

Тут он с опаской поглядел на дверь и говорит:

— В январе дело было под французским городом… как его… Барсюропом…

— Бар сюр Об…

— Так… Получаю я письмо от одного приятеля. Он — человек придворный, от государя не отходит, залетел высоко, все видит, все слышит. Пишет он, что на меня взвели напраслину, будто я опоздал и австрийцы раньше меня подоспели к тому Барсюропу. Сердце у меня закипело, пишу я ему: «плюньте вы в глаза тем мудрочесам, которые при главной квартире только сплетни сплетают…» Знаешь, зверь есть в Персии — чекалка, которая беспрестанно лает… Вот тебе Христос, не опоздал я к Барсюропу против австрийцев! Нет! Я пришел прежде их на один день. А что мне было делать, французов был большой корпус, а у меня горсть людей, не более двух тысяч. Оставалось мне тревожить проклятых денно и нощно.[11]

— …да, брат ты мой, вот тебе и слава казацкая. Сошлись три мудрочеса с вензелями и давай срамить Платова… А Платов и так скучает — сын горячкой помер, жена Марфа Димитриевна приказала долго жить, один, один, как перст…

Матвей Иванович смахнул набежавшую слезу, налил мне и себе и вдруг посветлел лицом:

— Знаешь, я весьма добирался до города Фонтенебло, где высокопочтеннейший папа римский содержался. Наполеон слух пустил, будто он его отправил в Италию, жители тоже так поговаривали, а я не верю. Надо полагать, что он его куда-нибудь спрятал… Вот бы сыскать… Сыскался, говоришь… Ну и шут с ним! Помнишь Данциг? Вот уж год прошел, время-то летит.

Матвей Иванович вытащил брегет с бриллиантами.

— Видел? Это царские… В Париже, я, брат, раньше времени пожаловал во дворец Елисейской. Гуляю в саду, он меня в окно увидал. Ну потом вышел к нам, всех обошел, поглядел на меня и спрашивает: «Ты, что же, старик, время не рассчитал. Я тебя ждать заставил?» — и усмехнулся. А я думаю — к чему бы он это? А утром пожаловал ко мне флигель-адъютант, положил передо мной часы — это от его величества, чтобы знали время… Славный брегет! А? Вот сосну часика два, а там — в оперу. Тоска смертная… Ну прощай, капитан. Давай-ка посошок на дорожку.

«…нынче государь посетил школу, где учат по ланкастерской системе взаимного обучения. Государь присутствовал на занятиях и сказал, что следует прислать сюда четырех или более студентов Санкт-Петербургского педагогического института и завести сию систему у нас в России.

Но еще более приведены были в изумление Нессельрод и генерал-адъютанты, когда император беседовал с лордом Кэстльри о том, что намерен завести «очаг оппозиции» в России… Только один Семен Романович, выслушав сию новость, посмеялся и махнул рукой.

…Гоф-хирургу, лейб-медику Якову Васильевичу Виллие дарован титул баронета. Когда покидал берега своего отечества — Британии, имя его не было известно нашей знати; когда же стал лейб-медиком и главным генерал-врачом русской армии, его увенчали титулом… О люди!

Рассказывали мне много лет спустя, что Виллие положил большую сумму денег в Английский банк. По духовному завещанию эти суммы были предназначены для русских медицинских учреждений, которые он полагал устроить. Однако после его смерти Английский банк денег не выдал на том основании, что деньги британского подданного не могут быть выданы наследникам на чужбине, а должны быть достоянием родичей хотя бы и дальних, но живущих в английских владениях. Вот пример законного беззакония. Так Виллие и не отблагодарил Россию за приют и почет. А надо бы… (Примечание Можайского, помеченное 1856 годом.)

Виллие немало дивился моему скорому выздоровлению.

— Признаться, не думал я, что мы встретимся в этой жизни, да еще на берегах Темзы, — сказал он мне усмехаясь.

…На смотру в Гайд-парке не было наших семеновцев, но доблестным нашим генералам Барклаю де Толли и Платову были оказаны достойные их подвигов почести. Однако можно приметить, что англичане силятся поставить в один ряд с русскими пруссаков и австрийцев — Блюхера и Шварценберга. Матвей Иванович сказал:

— Мне не обидно, меня Наполеон ни разу не бил, а Блюхера в одну только французскую компанию — четырежды, а Шварценберга — и не сочтешь… Надо же немцев утешить.

Кстати скажу, с Блюхером вышел конфуз: поднявшись на купол Святого Павла, со своими английскими друзьями, он, обозревая панораму британской столицы, ни с того ни с сего брякнул:

— Хорошо бы в один прекрасный день всё это прибрать к рукам!

Англичане приняли сие как неуместную шутку после возлияния за обедом.

…Государь приказал чинам посольства, знающим английский язык, состоять при особах свиты, языка не знающих, ибо английские переводчики могут неверно перевести ответы наших вельмож и тем вызвать досаду у союзников наших. Мне приказано состоять при Матвее Ивановиче Платове.

…Осматривали по совету Семена Романовича загородный дом и сельское хозяйство герцога Бедфорда; понравилось скотоводство и машины, посредством пара действующие.

…Осматривали Лондонскую биржу, Британский музей, Ньюгетскую тюрьму. В музее — древности афинские, бессовестным образом увезенные у бедных греков, страдающих от ига турок. Осмотрели орнитологическую часть музея, отличным образом устроенную. Государь заметно скучал. Ездили смотреть опыты с электричеством и углекислым газом. Ньюгетская тюрьма, как заметил государь, доказывает благодетельную мудрость правительства британского. (Неужели только там мудрость сказывается?)

Вечером были в итальянской опере. Барклай ужинал у Семена Романовича. Повар Сорокин поразил десертом — «бомб сарданапал» с эпикуровым соусом, чем порадовал сердце хозяина и гостей.

…Барклай де Толли и Матвей Иванович Платов осматривали нынче строящиеся новые мосты через Темзу.

…Множество народа, а также работники, строившие мост, собрались на берегу, пока мы обозревали место постройки. Толпа восклицала: «Ура Платову!» Так было повсюду, где являлся Матвей Иванович.

Вечером Лондон давал праздник в честь Матвея Ивановича. На празднике нам лестно было услышать гимн, сочиненный нашим россиянином Данилой Кашиным в честь защитников града Петрова в 1812 году. То была наша национальная музыка, прозвучавшая в сей вечер на берегах Темзы, на чужбине.

На улице нас дожидалась несметная толпа народа, вновь были клики в честь Платова. Странно видеть, что люди высокого звания встречали нас либо с холодной вежливостью, либо с любопытством.

Платову не раз было указано, чтобы он не пренебрегал визитами к союзникам, особенно к считавшимся каждым визитом австрийцам. Он на это хмурился и ворчал в усы: «Чёрт с ними, не поеду… Ветерних… (Так он окрестил Меттерниха.) По шерсти кличка. А Шварценберг все ждет, чтоб позвал в гости. А не хочет ли он… Хоть он фельдмаршал, да не наш».

Одного Блюхера из пруссаков жаловал Платов и виделись они не раз. Сидят друг против друга. Блюхер за шампанским, Платов за цымлянским (он его всюду с собой возил). Платов — ни слова по-немецки, Блюхер — ни слова по-русски. Сидят, пьют, только Блюхер против Матвея Ивановича не выдерживал. Глядишь — он под столом».

(Примечание Можайского: «Рассказывал мне адъютант Платова — подъесаул Николай Федорович Смирнов».)

…Лорд Кэстльри имел долгую беседу с Нессельродом и Ливеном о Парижском трактате.

Семен Романович полагает, что Франция навеки утратила плоды своих двадцатилетних побед. Франция в пределах 1792 года не будет иметь сил, чтобы вновь подняться. У нее отняты гавани и крепости, корабли в гаванях, более 12 тысяч пушек, литейные дворы. Она окружена кольцом государств, готовых укротить ее силой оружия. Пруссаки требовали 132 миллиона франков контрибуции за содержание французских войск на своей земле в 1812 году.

Сие должно было обессилить и разорить Францию.

Россия, однако, поставила пределы алчности и мстительности пруссаков. Нельзя дать пруссакам безмерно усилиться и тем самым сделать угрозу нашим западным землям. Через два месяца в Вене соберется конгресс для учинения распоряжений, кои должны довершить постановления Парижского трактата. Семен Романович ожидает многих трудностей; союзники наши, страшась укрепления России, уже думают над тем, как помешать ее возрастающей мощи.