Жребий Салема - Стивен Кинг

Но на этот раз на балке под потолком висел не Хьюберт Марстен и не его привидение. Там висел Стрейкер с перерезанным от уха до уха горлом, висел вниз головой, как свинья на бойне. Взгляд остекленевших глаз был направлен одновременно на них и куда-то вдаль. Лицо обескровленного трупа было мертвенно-бледным.

– Боже милостивый! – воскликнул отец Каллахэн.

Они медленно вошли в комнату: Каллахэн и Коуди первыми, Бен с Марком жались сзади.

Ноги Стрейкера сначала связали вместе, а уже потом его подвесили за них на балку. У Бена мелькнула мысль, что поднять мертвое тело Стрейкера на такую высоту, что его руки едва касаются пола, мог только человек недюжинной силы.

Джимми приложил ко лбу мертвеца тыльную сторону запястья, а потом взял его за руку.

– Он мертв не меньше восемнадцати часов, – заключил он, содрогнувшись. – Господи, что за ужасная… В голове не укладывается. Кому… зачем…

– Это Барлоу! – заявил Марк, глядя на Стрейкера немигающим взглядом.

– Потому что Стрейкер дал маху, – согласился Джимми. – Вечной жизни ему точно не будет. Но почему так? Зачем вверх ногами?

– Это старинный обычай, – пояснил отец Каллахэн. – Тело врага или предателя подвешивают головой вниз, чтобы взгляд был устремлен не в небо, а на землю. Именно так распяли святого Павла, подвесив на иксообразном кресте за переломанные ноги.

– Опять он нас отвлекает, – глухо и хрипло произнес Бен. – У него уловок не счесть! Пошли!

Все вышли за ним в коридор и, вернувшись к лестнице, спустились на кухню. У подвала Бен снова посторонился, уступая дорогу отцу Каллахэну. Они молча посмотрели друг на друга, и Бен перевел взгляд на дверь в подвал. Точно так же четверть века назад он смотрел на дверь в спальне наверху, за которой его ожидала встреча с неведомым.

Когда священник открыл дверь, Марк почувствовал знакомый затхлый запах гниения, но и он был другим: не таким сильным и внушающим ужас, как раньше. И все же ему потребовалось все мужество, чтобы последовать за отцом Каллахэном в эту обитель мертвых.

Джимми вытащил из сумки фонарь и включил его. Луч света скользнул по полу, потом по стене, выхватил из темноты длинный ящик и замер на столе.

– Вот! – воскликнул доктор. – Смотрите!

Там лежал чистый желтый конверт, выглядевший особенно неуместным на фоне запустения и грязи, царивших в темном подвале.

– Это новая уловка! – предположил отец Каллахэн. – Лучше его не трогать!

– Нет, – возразил Марк, чувствуя облегчение и вместе с тем разочарование. – Его здесь нет. Он ушел. Это послание нам. Наверное, со всякими гадостями.

Бен подошел к столу, взял конверт и, повертев в руках, вскрыл. В луче фонаря было видно, как дрожат у него руки.

Внутри оказался один листок, из такой же плотной бумаги, как и сам конверт. Все подошли ближе, и Джимми направил свет на послание, написанное изящным почерком. Все принялись читать, причем Марк не так быстро, как остальные.

4 октября

Мои дорогие друзья!

Как мило с вашей стороны заглянуть ко мне!

Я никогда не чурался общества – в моей долгой и зачастую одинокой жизни оно всегда доставляло мне неизъяснимое удовольствие. Если бы вы пришли вечером, я бы с радостью приветствовал вас лично, но поскольку вы скорее всего появитесь засветло, я счел благоразумным удалиться.

Я оставил вам скромный знак своего расположения: особа, весьма дорогая и близкая одному из вас, сейчас находится в месте, которое занимал я сам, пока не решил сменить его на более подходящее. Она очень мила и аппетитна на вкус, мистер Миерс, если мне позволено проявить остроумие. Она мне больше не нужна, и я решил оставить ее вам, как принято выражаться, для возбуждения аппетита. Посмотрим, как вам понравится закуска в преддверии главного блюда, которое вы решили испробовать.

Юный Питри, ты лишил меня самого преданного и изобретательного слуги, какой когда-либо у меня имелся. Ты косвенно принудил меня участвовать в его уничтожении, заставив разыгравшийся аппетит взять верх. Тебе, без сомнения, удалось застать его врасплох. Я с удовольствием займусь тобой лично. Начать, полагаю, лучше с родителей. Сегодня ночью… или завтра… или послезавтра. А затем настанет твоя очередь. Но к моей церкви ты примкнешь певчим-castratum.

А вас, отец Каллахэн, все-таки уговорили прийти? Я так и думал. Я приглядывался к вам с тех самых пор, как появился в Джерусалемс-Лоте. Точно так же опытный шахматист изучает партии соперника. Однако Католическая церковь далеко не самый мой древний враг. Я уже был стар в те времена, когда первые христиане прятались в катакомбах и рисовали на груди знак рыбы, чтобы отличать своих от чужих. Я уже был могуществен, когда этот лицемерный сонм вкусителей хлеба и вина, поклонявшийся слабому Спасителю, еще не набрал силы. Еще задолго до рождения обрядов вашей Церкви мои ритуалы уже отличались древностью. И все же я не склонен недооценивать противника. Я сведущ в путях добра отнюдь не меньше, чем в путях зла. И я не пресытился.

Я одолею вас. Вы спросите как? Разве отец Каллахэн не носитель символа Добра? Разве Каллахэн не ходит и днем и ночью? Разве нет заклинаний и зелий – как христианских, так и языческих, – о которых поведал мой добрый друг Мэтью Берк? Да, да и еще раз да! Но я жил дольше вас. И я лукав и коварен. Я не сам змий, но его прародитель!

Вы скажете, что этого мало. И будете правы. Потому что в конце, «отец» Каллахэн, вы уничтожите себя сами. Ваша вера в Добро слаба. Ваши разговоры о любви – лишь умозрительное допущение. Со знанием дела вы говорите только о выпивке.

Мои любезные добрые друзья – мистер Миерс, мистер Коуди, юный Питри и отец Каллахэн! Чувствуйте себя как дома. В подвале имеется чудесное красное вино, доставленное специально для меня покойным владельцем этого жилища, с кем, к сожалению, мне так и не довелось пообщаться лично. Наслаждайтесь вином, если у вас не пропадет к нему вкус после того, что вам предстоит сделать.

Мы еще обязательно встретимся лично, и у меня будет возможность передать свои наилучшие пожелания каждому из вас персонально.

На этом позвольте откланяться.

Чувствуя дрожь, Бен выпустил письмо из рук, и оно упало на стол. Он обвел взглядом присутствующих. Марк стоял, сжав кулаки и скривившись, будто во рту оказалось что-то горькое. Мальчишеское лицо Джимми осунулось, и на нем не было ни кровинки. Глаза отца Дональда Каллахэна горели, а губы подергивались в скорбной гримасе. Один за другим все посмотрели на Бена.