Жребий Салема - Стивен Кинг

Чувствуя дрожь, Бен выпустил письмо из рук, и оно упало на стол. Он обвел взглядом присутствующих. Марк стоял, сжав кулаки и скривившись, будто во рту оказалось что-то горькое. Мальчишеское лицо Джимми осунулось, и на нем не было ни кровинки. Глаза отца Дональда Каллахэна горели, а губы подергивались в скорбной гримасе. Один за другим все посмотрели на Бена.

– Пошли! – сказал он, и все послушно двинулись за ним.

Когда к кирпичному зданию муниципалитета подкатила полицейская машина и из нее, поправляя ремень, вылез Нолли Гарденер, стоявший на крыльце Паркинс Гиллеспи что-то разглядывал в мощный цейссовский бинокль.

– Что случилось, Парк? – поинтересовался Нолли, поднимаясь по ступенькам.

Тот молча передал ему бинокль и ткнул узловатым пальцем в сторону Марстен-Хауса.

Нолли взглянул туда и увидел, что возле старого «паккарда» припаркован новенький бежевый «бьюик». Окуляры не позволяли разглядеть номер, и он опустил бинокль.

– Это же машина доктора Коуди, верно?

– Похоже на то! – Паркинс сунул в рот сигарету и чиркнул спичкой о стену.

– Никогда не видел там других машин, кроме «паккарда».

– Я тоже, – задумчиво отозвался Паркинс.

– Может, стоит туда наведаться и проверить? – В голосе Нолли не было обычной уверенности. Он служил блюстителем закона уже пять лет, но до сих пор был преисполнен важности за порученное ему дело.

– Нет, – ответил Паркинс, – не стоит.

Он вытащил из кармана жилетки часы и, откинув крышку, проверил время, будто станционный смотритель, который решил удостовериться в точности прибытия экспресса. 15:41. Сверившись с часами на здании муниципалитета, он убрал хронометр обратно.

– И как все это связано с Флойдом Тиббитсом и младенцем Макдугаллов? – поинтересовался Нолли.

– Не знаю.

– Понятно, – смутился Гарденер. Паркинс никогда не отличался многословием, но сейчас он превзошел самого себя. Нолли снова посмотрел в бинокль – никаких изменений.

– Сегодня в городе тихо.

– Да, – согласился Паркинс и перевел взгляд выцветших голубых глаз на Джойнтер-авеню и парк. Там тоже было пустынно, причем целый день. Никаких мам с колясками и малышами или праздных прохожих у Мемориала павшим героям.

– Странно все это, – не унимался Нолли, надеясь разговорить начальника.

– Да, – задумчиво подтвердил тот.

Гарденер предпринял последнюю попытку, подняв тему погоды, которая никогда не оставляла Паркинса равнодушным:

– Собираются тучи. Наверное, к дождю.

Паркинс посмотрел вверх. Прямо над головой плыли похожие на чешуйки облака, а на юго-западе небо заволокли тучи.

– Да, – снова сказал он и выбросил окурок.

– Парк, с тобой все в порядке?

– Нет, – не сразу ответил тот.

– Да что, черт возьми, с тобой происходит?

– Мне страшно до чертиков, – произнес Гиллеспи.

– Что? – изумился Нолли. – Чего ты боишься?

– Не знаю, – признался Паркинс и, забрав бинокль, снова направил его на Марстен-Хаус.

Нолли стоял рядом, потеряв дар речи.

За столом, на котором лежало письмо, подвал сворачивал в сторону, и они оказались в бывшем винном погребе. Оглядываясь вокруг, Бен подумал, что Хьюберт Марстен наверняка был бутлегером. Повсюду виднелись бочонки, покрытые пылью и паутиной. Одну стену полностью закрывал винный стеллаж, в ячейках которого кое-где лежали большие бутылки. Какие-то из них взорвались, и там, где некогда дожидалось своего ценителя игристое бургундское, теперь устроили себе жилище пауки. В целых бутылках вино уже наверняка превратилось в уксус, и в воздухе висел его острый запах, смешанный со смрадом гниения.

– Нет! – тихо и решительно произнес Бен. – Я не могу.

– Так надо! – возразил отец Каллахэн. – Я не говорю, что это будет легко или что так будет лучше. Но сделать это должны именно вы!

– Я не могу! – закричал Бен, и его слова прокатились громким эхом по сводам подвала.

В центре на небольшом помосте, освещенном лучом фонаря, неподвижно лежала Сьюзен Нортон. Ее тело до плеч покрывал кусок белого полотна. Подойдя ближе, все замерли в изумлении.

При жизни она была жизнерадостной и хорошенькой девушкой, чуть-чуть не дотягивавшей до того, чтобы выглядеть по-настоящему красивой. Причем не оттого, что подкачали какие-то черты лица, просто жизнь ее была слишком обыденной и ничем не примечательной. Но сейчас она была само совершенство!

Смерть не наложила на нее своей печати. Румянец на лице, чудесный высокий лоб, алые – безо всякой помады! – губы. Глаза были закрыты, и ресницы выделялись на молочно-белой коже темными ободками. Одна рука шла вдоль тела, а другая лежала на поясе. Однако красота была не светлой, а какой-то холодной и бездушной. Ее лицо чем-то неуловимо напомнило Джимми лица сайгонских девчонок, совсем еще юных, которые, опустившись на колени за барной стойкой, обслуживали американских солдат. И делали это не в первый и даже не в сотый раз. И все же на их лицах было выражение не разврата, а лишь горького знания жизни, с реалиями которой им пришлось столкнуться так рано. Лицо Сьюзен было иным, но в чем именно, Джимми понять не мог.

Каллахэн подошел ближе и приложил пальцы к ее левой груди.

– Вот сюда, – сказал он. – Здесь сердце.

– Нет! – повторил Бен. – Я не могу!

– Будьте ее любимым, – мягко, но настойчиво произнес отец Каллахэн. – А еще лучше – супругом. Вы не причините ей боли, Бен, а всего лишь освободите. Больно будет только вам самому.

Бен молча смотрел на священника. Марк достал из черной сумки доктора кол и молча протянул Бену. Тот взял его: казалось, что рука вдруг вытянулась на целую милю.

Если не думать об этом, то тогда, возможно…

Но как об этом не думать?! И вдруг он вспомнил строчку из «Дракулы» – теперь это произведение уже не казалось ему таким забавным. Когда Артуру Холмвуду предстояло проделать такую же жуткую процедуру, Ван Хельсинг ему сказал: Чтобы снова обрести покой, надо сначала испить эту горькую чашу.

Но удастся ли кому-то из них хоть когда-нибудь обрести покой?

– Заберите его! – взмолился Бен. – Не заставляйте меня делать это…

Никто не шевельнулся.

Он почувствовал, как по телу пробежали мурашки и на коже выступили капли холодного пота. Кол, который всего несколько часов назад был самой обыкновенной битой, вдруг налился невероятной тяжестью.

Бен поднял кол и приставил к левой груди Сьюзен – чуть повыше последней застегнутой пуговицы на ее блузке. Острие выдавило ямочку на коже, и у Бена задрожали губы.

– Она не мертва! – хрипло выдавил он. Других аргументов не осталось.

– Напротив! – неумолимо возразил Джимми. – Она восстанет из мертвых.