Звездопад - Отиа Шалвович Иоселиани
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Всю эту ночь Тхавадзе не спал, — думала Мака, ощущая на лице движение утреннего воздуха. — Всю ночь искал меня и много раз проезжал мимо нашего дома. Если б я вышла на дорогу, мне почти не пришлось бы ждать. Он надеялся, что я провожу Нуцу до городка и там «случайно» встречусь с ним. Он сумел убедить Нуцу, что любит меня… любит, и только… Нуца не поверила бы ему, если б не надеялась на меня. «Я горжусь тобой», — сказала она мне однажды. Она через меня, вернее, мною мстит мужчинам: одному, с которым ей не удалось ужиться, и другому, который, как ей казалось, любил ее, но бросил. Все, кто только знает меня, обмануты мною и облиты грязью с головы до ног… С головы до ног…»
Не прошло и получаса после ухода Бичико на работу, как прибежала заплаканная Мери и бросилась на кровать рядом с золовкой. Мака приласкала ее, словно ребенка.
— Что случилось, Мери? Успокойся. Тебе нельзя нервничать.
— Ты спасла меня, Мака, ты одна! Иначе мне не было б жизни…
— Об этом давно пора забыть.
— Ох, Мака, Мака! Если б ты знала…
— Что случилось? Объясни!
— Вчера ночью… — слезы мешали Мери говорить. — Вчера, после кино, за соседской девчонкой, той, что живет пониже нас, в переулке… она еще косит немного…
— Ее зовут Цабуния.
— Да, да, за Цабунией после кино увязался какой-то парень…
— И что?
— Все ребята и девушки вернулись по домам, а ее все не было, и мать пошла искать.
— Ну…
— Вышла на дорогу и напоролась на них. Целовал он ее.
— Кто?
— Не знаю… тот, что шел с нею из кино. Ты не слышала ночью шума и криков?
— Кажется, что-то было. Но при чем здесь ты?
— А утром сегодня мама говорит: развратился мир, оподлился, нынешнюю женщину на порог нельзя пускать, а девок, что родятся, хоть прямо в люльке убивай.
— Ладно, Мери, будет… — остановила ее Мака. — Ну и пусть говорит!
— Отца не было дома, когда мама вернулась от соседей, он в винограднике работал. Я убежала. Знала, что мама не только Цабунию имела в виду. Побежала к нему в виноградник, думаю, помогу заодно. Рассказала: так, мол, и так, такая вышла история с соседской девчонкой. Думала, он посмеется, пошутит…
— А он что? — Мака отвела взгляд и посмотрела в окно.
— А он как вспыхнул, покраснел весь, задрожал. Ах, она сукина дочь, кричит, убить ее мало, стерву такую! Всю улицу опозорила…
— Ладно, Мери, успокойся… хватит.
— Нет, Мака, нет! Не простили бы мне! Ни за что не простили бы! Только любовь к тебе, только она заставила их уступить. Твоя чистота спасла меня… Я всегда знала, всегда, а сейчас втройне, какой грех я совершила! Я недостойна смотреть тебе в глаза, Мака…
— Замолчи, Мери! — крикнула Мака.
Мери притихла, но не перестала плакать, и плечи у нее тряслись.
«Да, если б не я, ее не впустили бы в дом. — Мака встала и, глядя на распростертую на постели невестку, подумала — И правильно сделали бы!»
Стемнело. Бичико не появлялся.
Мака весь день вела себя так, словно ей безразлично, что делается теперь в доме, но вечером не выдержала и спросила у Мери, по-прежнему ли часто опаздывает Бичико с работы.
— Когда опаздывает, то забегает предупредить, — ответила Мери.
«Она не хочет жаловаться на мужа. Мама тоже не станет», — и Мака обратилась к отцу:
— Ну, как твой наследник, отец? Привык к дому?
Симон махнул рукой.
— Вроде да, но… временно это все. Видишь, сегодня совсем носа не кажет.
«Сегодня он опять нужен Тхавадзе», — подумала Мака.
Она решила запереться в комнате и ночью никого не впускать к себе. Она словно видела Тхавадзе — настолько явственно чувствовала, что сегодня он не остановится ни перед чем. Вчера он дал ей понять, что об их встречах ни одна живая душа не знает, даже Нуца…
Мери весь день крутилась около Маки и на ночь не собиралась уходить:
— Посижу подле тебя, пока ты не уснешь.
— Нет, Мери, мне лучше одной… Нездорова я. От отца с матерью скрываю, а нездорова, сердце то из груди выскакивает, то еле бьется. Извело совсем, не хочу…
— Да, Мака, ты не та, что раньше. Я не говорила тебе, но Нуца права — переменилась ты очень.
— Нуца права, — согласилась Мака. — Нуца права… А ты, Мери, помоги мне сегодня: не впускай сюда никого. Скажи, что меня нет или что я заболела. Хотела я Гочу привезти хоть на день… Принеси мне какую-нибудь книжку, Мери, и ступай к отцу. Отец, мне кажется, полюбил тебя, а кого любят, тем, наверное, простят… И, пожалуйста, не впускай никого…
— Я лягу у двери.
Мака улыбнулась грустной улыбкой, какою только и улыбалась она в последнее время.
— Я же не умираю, Мери… Просто хочу побыть одна. Как ты думаешь, Бичи не приведет друзей?
— Не знаю, при мне он только раз приходил с друзьями, с ним был заведующий винохранилищем, некий Уклеба, хромой, пел очень хорошо, и какой-то его тбилисский знакомый, по фамилии Долидзе; Бичи сказал, что они вместе жили в Тбилиси. А что сегодня будет, не знаю…
«Меня мучило даже то, что я не могла писать, как Гено, ты же никогда не будешь знать, чем жив твой муж, но все-таки сохранишь ему верность, — подумала Мака. — Так лучше… Сейчас я совсем его покинула, и, о, хоть бы он променял меня на первую встречную!..»
Было время позднего ужина, и полная луна только-только выкатилась на небо, когда с улицы, медленно приближаясь, донеслось такое стройное и красивое пение, что в первое мгновение Маку бросило в жар. Ни один дом не отказал бы в гостеприимстве столь сладкоголосым гостям, но песня, минуя все, приближалась к их калитке. Судя по голосам, там были не только Тхавадзе, Бичико и Уклеба, да и песня не походила на разученную в застолье.
Певцы остановились посреди двора, под старой грушей.
«Тхавадзе напоминает — если я и теперь не выйду, он придет и выведет меня в чем есть, в ночной рубашке! Сон… сон… Когда же конец? Видно, так и должно случиться…» Мака накрыла голову
