Как далеко до завтрашнего дня… Свободные размышления 1917–1993. Вехи-2000. Заметки о русской интеллигенции кануна нового века - Никита Николаевич Моисеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но действительность внесла свои коррективы. Началась перестройка, радостно встреченная большинством населения и особенно интеллигенцией, мало понимавшей смысл происходящего. В этой новой обстановке каждый гражданин должен был определить свое место в этом процессе. Я написал длинное письмо М. С. Горбачеву. В нем было три утверждения. Первое – необходимая либерализация экономики должна пройти стадию «развитого госкапитализма», когда будут разрушены монополии отраслей и возникнут корпорации с государственным капиталом, способные к конкурентной борьбе на рынке, причем международном. Второе – должны быть легализованы все формы собственности на землю, но под контролем «земельного суда» как важнейшего инструмента гражданского общества, исключающего возможность деградации земли – высшей ценности человечества. И третье – главное богатство и главное завоевание «социализма» – грамотное население, тот интеллектуальный потенциал, которым мы теперь обладаем. Необходимо найти способы его сохранения и рационального использования – это ключ к решению и экономических, и социальных проблем. Только это поможет утвердиться высшим технологиям, а следовательно, и обеспечить сохранение Союза в клубе промышленно развитых держав.
Реализация подобных тезисов предполагала новый уровень государственности: без общегосударственных программ, без воли и энергии всей страны ни один из этих вопросов быть решенным не может! Из подобных соображений и должна строиться вся стратегия необходимых преобразований нашего общества. Преобразований, которые уже давно назрели, без которых наша великая страна может превратиться в мировое захолустье.
Я стоял на позициях, весьма далеких от тех, которые занимали люди, позднее назвавшие себя демократами, и от позиции той группы партийных деятелей, которые открыли процесс перестройки.
Несмотря на то, что я передал конверт в приемную генсека, Михаил Сергеевич, когда через пару лет мне довелось с ним разговаривать, сказал, что такого письма не получал. У меня нет оснований ему не верить. «Аппарат, – как мне сказал однажды М. С. Горбачев, – есть аппарат!»
Я не делал тайны из своих суждений, старался их разъяснять, выступал с докладами и статьями. Моя позиция чем дальше, тем все заметнее отличалась как от официального курса, так и от того, что тогда было модным, от того, что говорили и писали «прорабы перестройки», начисто отвергавшие идею державности. Я очень рад, что меня к ним не причисляли.
Физико-технический институт, где я состоял профессором уже более тридцати лет, выдвинул меня в депутаты Верховного Совета СССР. Моя кандидатура была поддержана Московским лесотехническим институтом и еще рядом организаций Мытищинского избирательного округа. На большом собрании я подробно изложил свою позицию, свои взгляды на перестройку и… отказался баллотироваться в депутаты. Мне было совершенно ясно, что я не могу заниматься политикой ни по здоровью, ни по возрасту и главное – по характеру мышления.
Я не обладаю способностями, нужными политику. Верю тому, что люди говорят, не умею разбираться в хитросплетении личных интересов, придумывать ходы, которые бы устраивали одну партию и нейтрализовали другие, и т. д. Одним словом, я не умею делать всего того, что должен уметь политик, стремящийся обеспечить достижение своей цели. Я также не могу принадлежать к какой-либо партии – могу лишь сочувствовать, но не больше, разделять взгляды той или другой группы людей, но заведомо не всех. И жена меня поддержала в моих решениях, она даже была более категоричной в этой позиции, чем я сам.
По этим же причинам я не стал сдавать партбилет, когда начался массовый выход из КПСС. Я вступал в партию на фронте, в очень тяжелое время, вступал вместе с теми, кто защищал страну от фашизма. Получением партбилета я подчеркивал свою жизненную позицию, причем не партийную, а русскую. Никогда я не был «шибко партийным», всегда имел собственный взгляд на вещи и всячески избегал политической и партийной деятельности. Вот и теперь я не считаю возможным отказываться от своего прошлого в угоду тем или иным политическим или партийным соображениям. Что было, то было. И пусть мой партбилет в тех рваных корочках, на которых написано еще ВКП(б) и которые мне подарил подполковник Фисун в Синявинских болотах, останется в моем письменном столе.
Когда был первый съезд свободно выбранных Советов, мы с женой были в подмосковном санатории «Десна» – кажется, в последний раз в жизни мы имели возможность купить путевки в санаторий и провести четыре недели под наблюдением врачей. Теперь санатории доступны только продавцам из коммерческих ларьков или, быть может, еще и шахтерам.
В тот год мы много гуляли и еще больше смотрели телевизор. Первый съезд без купюр и без единогласного голосования – это было так ново, что даже не верилось в то, что так и происходит сейчас в Кремле. Я смотрел во все глаза. Мне было все страшно интересно и… очень грустно за тех, кто с чистым сердцем шел в политику, надеясь сделать что-то полезное для своей страны.
Я видел беспомощность доброго идеалиста и бесстрашного человека Андрея Сахарова, который говорил улюлюкающим мерзавцам то, что у него было на сердце, о чем он думал долгие годы остракизма, ссылок, унижений. То, о чем думало огромное большинство граждан нашей страны. Видел я и злого, отвратительного Ландсбергиса, которого все считали интеллигентом только потому, что он был знатоком музыки, и других людей, которые по непонятным мне причинам стали народными избранниками и вылезали на трибуны просто так, без понимания настоящего и без мыслей о будущем. Может быть, лишь для самодемонстрации. Меня угнетало и то, что я не видел стержня, идеи, ради которой все это происходит в Кремле. Неужели люди, которые произносили слова «социалистический выбор», не отдавали себе отчет, что за всем этим стоит? Утешал меня лишь мой собственный выбор: слава Богу, что меня нет в этом зале! А как легко я мог бы там оказаться! И что я чувствовал бы тогда? В какой роли я бы там
