Воспоминания о Штейнере - Андрей Белый

Не видавшие доктора, но весьма изучившие его "Философию Свободы" могут судить и рядить о "ясном мышлении"[379]. Известно ли им: "ясное мышление" могло вызывать в нас и явления, подобные явлению "Фаворского Света".

Лучше не "пасть", чем "пасть", ибо тут — разрыв между "Я" и МАНАСОМ; явление явствует все же о касании нас сил света; мы еще не владели [владеем] высшими органами; но тут факт налицо: рудименты органов есть.

Лучше не "падать", зная "язык", чем падать.

Хуже всего: не "упасть" оттого, что "событие" ни в чем не зацепилось за черепом обведенную голову, с мозгом, прилипшим к костям, переворачивающую лишь абзацы и подабзацы теории знания и отвлеченные положения "О" духе. Должны овладеть мы и "Кантовым" рассудочным разумом; не мне это доказывать. Иное хочу сказать: доказав, что и рассудком можно понять связь гносеологии и христологии, надо доказывать: этого — мало; она и есть "О": то "О" духа (не дух), на что гремел доктор. Доктор требовал большего: такта и знанья рельефов различных сознаний и твердого понимания, что — в Разуме нет ни ГОЛОВЫ, отделенной от СЕРДЦА, ни безголового сердца; есть сердечное, жаркое, любовное ведение: Христова Импульса.

И говорил о Христе не головой, не сердцем, а — БОЛЬШИМ; но большее, не будучи "безголовием" мистики, не было "бессердечностью" утонченнешей клоунады теоретико — познавательного бильбокэ; Разум, вешавший в нем о Христе, юта станет понятен, когда мы представим: "Человек говорит всею силою мысли со всем жаром сердца: от СЕРДЦА К СЕРДЦУ".

Вне жара и силы, до которой всем далеко, — не поймем тайн Христова Ума.

И он не говорил, а "пылал".

"Одни" — падали; другие — сидели на лекциях с карандашиком, прослеживая — даже в миги ТАКИЕ — связь ГНОСЕОЛОГИИ И ХРИСТОЛОГИИ.

"Тетка" — падала; а "дядя" — прослеживал.

Немногие — овладевали подступами к "интеллекту".

"Тетки" — лучше; откровенно душою их овладевал Люцифер; "дяди" — хуже: гносеологизируя в эти минуты "О" духе — в минуты ДУХОВНЫЕ — они падали в объятия Аримана.

Доктор нам говорил от "головы" к "голове". Это — усвоили; но обращался он в миги другие к СЕРДЦАМ; выраженье: "от сердца к сердцу" — с какой ясной, любовной улыбкой он говорил это, когда говорил о "младенце" Иисусе, сильном беспомощностью возлежания в яслях, перед которой ломается меч Аримана, — сам был беспомощным младенцем; не спрашивал, чтобы помнили спекуляции, его же; был — сердце; вернее: ум его был в месте сердца; и УМНОЕ СЕРДЦЕ — цвело; "сердце", а не "сердечный ум".

Хочу сказать, чтобы твердо знали: говорил очень умные вещи о гнозисе и о Христе; это — известно; о том же, что делалось в сердцах, — не видавшие доктора не могут понять; я должен сказать: "Он был сердцем гораздо более, чем головою"… Он был — инспирация: не имагинация только! И слова о ХРИСТЕ — инспирации: сердечные мысли; перерождающие чувства еще больше, чем головы; как МЫСЛЬ живет в абстракциях, не будучи ими, так инспирация, будучи мыслью,

— живет в чувствах; она менее всего — бесчувствица феноменологических мыслеплясок, способных угнать — куда Макар телят не гонял; и даже — мотивировать антропософски подобный угон.

Доктор молчал о Христе — головой; и говорил СОЛНЦЕМ

— СЕРДЦЕМ; слова его курсов о Христе, — выдохи: не кислород, а лишь угольная кислота, намекающая на процесс тайны жизни.

Полуэпилептическое "уже", на котором срывались — неумение найти сферу "уже"; не при ЭТИХ дверях стоял ОН — при других: голова ж поворачивалась — к деревянным дверям: Удар ДЕРЕВА ПО ГОЛОВЕ, — сознание мутилось. Была иная дверь — СЕРДЦЕ! Он звал к ЭТОЙ двери…

— "Вздор! О каких он дверях говорит?"

О таких дверях я [я дверях] говорю, куда вы не войдете, пока не измените своего мира!

Должны говорить мы — тут ТАК: без "гносеологических вертов", без Аримана, без "Ариманики": без смешка, ставшего модным среди иных из нас.

Так говорил — он; и так говорил учение его, Бауэр; надеюсь: в Христианской Общине говорят — так.

Вне СЕРДЕЧНОГО языка ("ВЫ — ПИСЬМО наше, НАПИТАННОЕ В СЕРДЦАХ" — говорит нам апостол) — молчание.

Вот почему и на эсотерических уроках вторую часть лозунга произносил он: "Ин…, — наступало молчание (и — сквозь глаза его виделся Кто — то), — … моримур"* (в Нем мы умираем.), — произносил он отрывисто, строго — взволнованно, как бы наполненный жизнью того, что стоит между "ин" и "моримур". К этому МОЛЧАНИЕ в докторе я и апеллирую; чтобы стало ясно, ЧТО переживали мы в Лейпциге[380] и ЧЕГО ИМЕННО нет в изданном "курсе".

Знаю: он давал медитации, смысл которых был в жизни Имени в нас: вместо Имени — будто случайные буквы.

Медитация над Именем — путь: доктор не был лишь "имяславцем". Взывал к большему: к умению славить Имя дыханием внутренним с погашением внешнего словесного звука: к рождению — СЛОВА в сердце.

В Рождестве этом, — будучи, — звал сквозь пустыню к Крестительству "ИН"… или погружению в воду, перетрясывающему мозги и составы: "моримур" говорим мы, выныривая к этому Рождеству:

Тут путь — к доктору.

Тут — доктор сам!

Мне приходится этого касаться, — после 15 лет молчания об этой стороне воспоминаний; многое — выговорено; о многом пора перестать говорить: оно созревает; многое — еще "к кч

То, о чем юворю, — созревает в теме: "Доктор и Хрис тос"… Время — близится; некоторые — намолчались; если не станем "сестрами" [и] "братьями", перестанем быть "друзьями". Пора научиться знанию: когда что "открыть"; было время, — учились закрывать сердце. "Откровение", без "моримур" — не откровение; но и ПОКРОВЕНИЕ без ОТКРОВЕНИЯ — смерть!

Что мы открываем?

Сердце!

Вспоминать доктора "мозгом", получившим его поцелуй, — нельзя; он не боялся беспомощности в "отечестве" с нами, детьми своими. "Дети, любите друг друга!" — носилось в воздухе.

Говорил, как Павел; молчал — как Иоанн.

Теперь, когда его нет с нами, смысл наш в воспоминании этой вечери с ним; ФИЛОСОФИЯ АНТРОПОСОФИИ — в десятилетиях — будет; будет ли ДЕЙСТВИЕ, о котором он говорил: когда ученики ЕГО учеников говорили, передавалось еще нечто и от Иисуса.

Доктор в теме Христа; в последнем счете: все в докторе сводится к теме Христа; дары, им развитые в себе, с бесконечным благоговением поднимались к теме Христа; пышность выявления антропософской культуры — молчание Штейнера; доктор, летающий из города в город и перекидывающийся от социального вопроса к искусству, от искусства к естествознанию, отсюда к заданиям педагогики — доктор, молчащий о "главном"; в культуре ткет блестки из возможностей, ландшафтов, способных кружить головы; думается: неужели в этот блеск облечется человек? Встает будущий "культуртрегер": царь природы, маг, несущий в чаше дары познания. Но вскрывается молчание о главном над перспективой культур — его слово слов: слово о СЛОВЕ; дары, ризы, блеск — не для "Я" человека: "Не я, но Христос во мне". Самое начертание "Я" ("ИХ")[381] — И. Х.; человек — маг, человек — царь, — в культурном несении даров обращен к яслям; человек — маг, человек — царь идет не к собственничеству; доктор с дарами — перст, указующий на ясли; и доктор — склоняется.