Творения. Книга третья - Святитель, митрополит Московский Иннокентий

Говоря о вере алеутов, кстати сказать и об их суевериях[92] (по-нашему) или их особых догматах веры.

Суеверия у алеутов были бесчисленны. На всякое действие и предприятие и почти на каждый шаг были свои особенные и часто весьма затейливые приметы и талисманы. Из последних известнейшие были: пояс, сплетенный из жилы или травы, с наговором и с таинственными узелками; и какой-то камешек, называемый ими (слово на местном наречии), который изредка выкидывает из моря[93]. Первый талисман носили они на голом теле, как предохранительное и верное средство от смерти, при нападении на неприятеля и сильных зверей. Имевший его смело мог наступать на них и всегда побеждал, и оставался невредим. Несмотря на то, что, как кажется, сплести пояс ничего не стоит, но таковых заветных поясов было очень мало, и в семействе, которое имело счастье владеть таким сокровищем, он переходил от отца к сыну, или от дяди племяннику, с какими-то обрядами. Другой талисман был чрезвычайно редок и потому очень дорог. Счастливец, нашедший его или доставший, хранил его, как святыню в чистом месте и даже не в жилом покое, и после всякого прикосновения к нему должен вымывать руки, иначе ужасная смерть грозила ему. Этот камень имели они при себе как приманку для морских зверей и особенно бобров, и потому носили его с собою только на промысле. Тот, кто имел его при себе, всегда и везде был счастлив в промысле; и не он искал бобров, а бобры его искали, и ему стоило только выбирать любого.

Для успешного промысла морской рыбы, они, или нашептывали на уду, или привязывали что-нибудь. Впрочем, последнее соблюдается еще и поныне, но теперь они привязывают к уде какие-то душистые и горькие коренья, или травы, или просто какую-нибудь зелень и цветки.

При китовом промысле особенно много было примет и причуд. Носки стрел, коими промышляли китов, намазывали человечьим салом, или привязывали к ним какую-нибудь часть самого тела, которые они брали от трупов, называемых (слово на местном наречии) и находящихся в пещерах[94], или часть материи женского месячного очищения, или часть платья вдовы, находящейся в трауре, или что-нибудь из ядовитых кореньев и трав. Каждому из таковых веществ приписывалось свое особенное свойство и действие; и китопромышленники всегда имели их у себя в байдарках. Промышленник, бросив стрелу, начиненную такими веществами, в кита, тотчас дышал на свои руки; и, бросив одну стрелу и попав в кита, другой не кидал, хотя бы и мог; но тотчас уезжал домой и удалялся от людей в особо построенный шалаш, где должен пробыть трои сутки без пищи и питья и не допуская до себя женщин, и особенно нечистых. В продолжение этого времени он изредка вздыхал, подобно подстреленному и умирающему киту, для того, дабы кит, в которого он стрелял, не отошел от берега и также бы страдал и тихо умирал. На четвертый день он выходил из своего заключения и купался в воде, крича диким голосом и ударяя руками по воде. Потом, взяв с собою товарищей, ехал туда, где он полагал быть киту, и если кит издох, то принимались резать его (место раны выбрасывали): а если же кит еще не помер, то промышленник возвращался домой и опять начинал мучить себя, пока не помрет кит.

Для промысла бобров таковые стрелы не употреблялись; но, так как алеуты бобра считают превращенным человеком (о чем будет сказано ниже); и потому старались украшать байдарки, камлейки и все стрелки, как можно лучше, полагая, что бобр, любя женские изделия, сам придет к промышленнику-щеголю.

Из множества суеверий, относящихся до здоровья, долгоденствия и проч., я знаю только то, что отцы и дяди старались достать слюны какого-нибудь старика, славнейшего из всех своими подвигами и безукоризненною жизнью, здорового и бодрого, и оные давали глотать своим детям, как предохранительное средство от заразительных и повальных болезней и укрепляющее телесные силы. Таковые старцы, при смерти своей, благословляли внуков своих или частью седых волос своих, или частью своей одежды, или тем оружием, которое он имел в сражениях, и приказывали носить их при себе, во всяком случае, как предохранительное средство от несчастий, и быть счастливым во всем, здоровым, и проч.

У женщин были свои приметы и причуды при беременности, родах и проч., о коих я подробно ничего не знаю, да, кажется, и не стоит знать.

Стоит замечания, что при употреблении талисманов, наговоров и вообще всех суеверных примет, поставлялось правилом не прикасаться к женщинам и особенно нечистым, в противном случае ужасные несчастия и лютая смерть постигали нарушителя: так например, китопромышленник, нарушивший это правило, прежде, нежели издохнет подстреленный им кит, тотчас подвергался кровотечению из носу, потом опухоли по всему телу и наконец, лишался ума и помирал. Один только бобровый промышленник не подвергался таковым карам, но зато он не имел счастья на промысле, так что он, хотя бы окружен был бобрами, не упромыслит ни одного, и бобры над ним будут как бы насмехаться, т. е. вертясь около его байдарки, будут дразнить его и бросать в него водою, но не дадут попасть в себя стрелою. Точно то же делают бобры и с тем, у кого жена в отсутствие его не сохраняет верности, или сестра, до замужества своего, не сохранила целомудрия. И даже также поступали бобры и с теми, кто хотя и соблюдал чистоту, но был или своенравен, или ленив, или завистлив, или злобен, или пренебрегал учение старцев и проч.

Итак, если никакая вера не может быть без нравственного учения; то, судя по тому, что у алеутов предписывалось почти во всяком предприятии и делопроизводстве строго соблюдать целомудрие и чистоту, под угрозою смерти и других наказаний, — соблюдение целомудрия и чистоты телесной можно и должно считать главным нравственным учением веры алеутов. Сюда надобно отнести и все их нравоучения, и всю их нравственную философию. Ибо в религии диких весьма трудно отделить их собственные умствования от правил и догматов веры, к ним перешедших: и всю философию или мудрование их должно считать учением веры. И потому я здесь скажу все то, что может касаться нравственности, не разделяя их никак.

1) Старики говорили, что надобно почитать своих родителей за то, что они нас родили в болезнях и воспитывали с великими заботами, с любовью и, теряя свое здоровье, не зная того, каковы будем мы к ним: и за то мы должны истинно любить их, т. е.