Правление права и правовое государство в соотношении знаков и значений. Монография - Константин Арановский

К. В. Арановский, С. Д. Князев

ПРАВЛЕНИЕ ПРАВА И ПРАВОВОЕ ГОСУДАРСТВО В СООТНОШЕНИИ ЗНАКОВ И ЗНАЧЕНИЙ

МОНОГРАФИЯ

[битая ссылка] [email protected]

ВСТУПИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

Написанное здесь не предназначено участвовать в защите справедливых идей или опровергать неверные убеждения. Ценности, идеи, принципы и другие социально значимые психоэтические образования, вовлеченные в право, как и само право, можно просто изучать в происхождении, содержании, в обстоятельствах и последствиях их обращения среди людей. Строго говоря, исследование тогда и происходит, когда предмет наблюдают как он есть и описывают в собственных признаках, сопоставляют с ему подобными и отличными от него вещами и объясняют в зависимостях и связях, которые им управляют. Объявлять же и разделять общие убеждения не обязательная и вряд ли главная сторона исследования, хотя и это бывает к месту, скажем, в праве.

Обследовать предмет на дистанции можно, даже если кажется, что идеалы и убеждения исчерпывают его, определяют в нем все, вовлекают в него или отталкивают и что остается только встать на их сторону или им возражать. Конечно, нельзя ни во что не верить, не дорожить ничем и чего-нибудь не отрицать, но не все же потратить на защиту святых идей в борьбе за правоту бесспорных истин. Стойкость в идеях, принципах и прочих убеждениях еще не значит, что совсем непозволительно наблюдать собственно их среди предметов реальности, а смысловое, психологическое «вещество», структурную их часть и социальные эффекты нельзя отдать рассудку на испытание.

В правовую действительность с реальными для нее последствиями вовлечены, кроме прочего, символы, словесные обозначения, заключенные в текстах и контекстах, с воплощенными в них убеждениями, причем всякими, а не только проверенными. Логически и этически недействительны, разумеется, ложные утверждения и заблуждения, призраки врага и чувства вражды или, например, социалистическое воодушевление, направленное по неверным целям и адресам. Но и они реальны, ибо мотивируют реальное поведение, когда участвуют в обосновании прав и обязанностей, судебных1, административных и законодательных решений, в накоплении и расстройстве навыков. В этом смысле любые ценности, идеи, принципы и цели действительны своими мотивационными эффектами и результатами в поведении, все равно, верны они логически или нет. Вместе с простыми и сложными влечениями, укорененные в метафорах и образах, они состоят в причинно-следственных зависимостях и соответствиях, связаны между собой, подчинены закономерностям и сами повсюду действуют как причины и корреляты. В этой реальности и правление права с правовым государством позволяют себя наблюдать в качестве этикоправовых образований и по отдельности, и в соотношениях.

Даже тем, кто беззаветно в них верит, иногда все-таки можно на время отвлечься от горячего им сочувствия, чтобы остановиться на словесных знаках и отнесенных к ним смыслах, оттеняя в них то, что не совсем заметно в заведенной очевидности, которая не так и очевидна, когда ее осложняют пристрастия. Оставляя в намерениях обследовать, описать, сопоставить знаки и обозначаемые ими смыслы, заметить симптомы действительного состояния правления права и правового государства, учтем вместе с тем, что они известны и в собрании политических, философских понятий, каждое со своей судьбой и содержанием, где их опорную и бесспорную часть окружают разногласия, которые заслоняют порой исходные их значения. С этой стороны правление права и правовое государство не так уж ясно звучат в спорах по философии и даже в единодушно-правоверной их подаче.

О них многое поучительно говорят в объявленных принципах, в назидательном описании состоявшихся и павших режимов, в сопоставлении с исторической и социально-экономической обстановкой. Но кроме принципов и контекстов, сказавшихся на судьбе и содержании этих правообразований, они и сами довольно определенны как влиятельные структуры в чувствах, представлениях и мотивах людей. В отрезках и сгустках проживаемого смысла они направляют поведение человека, определяя собой побуждения и влечения в политико-правовом общении. Их сильная символическая, знаково-стимулирующая часть проступает в том, чем люди себя обнадеживают и что их тревожит, как действуют они и останавливаются в поступках, с чем верят в правоту правил, обязательств, притязаний и как в них разубеждаются. Видеть и понимать правление права и правовое государство можно и за границами философской мудрости, в естествоиспытательском усилии. С тем и предпринята эта работа, чтобы временно отступить от юридического любомудрия и обращаться к философии права лишь за описательными частностями, когда их нужно учесть в правосодержащих образах и в мотивах людей, в их «систематической рефлексии о том, что… должно быть сделано или что является добром»2. Этим сочинением мы не собирались начертать проекты и линии воспитательных мер к дальнейшему благоустроению правового, в частности, государства.

Лишь к завершающей части, где позволяет изложение, записано в предположениях немного итоговой диагностики и предположений по доступным наблюдению симптомам. К этому примыкает кое-что пожелательное, просто чтобы чем-нибудь завершить все сказанное, как в басенном жанре, где главнее всего – поучительный случай, а «мораль» только пристрастно его итожит. Доля пристрастия в юридических вещах всегда вероятна и не совсем противопоказана изучению права, тем более что даже объективное естествознание позволяет себе изучающую симпатию и примешивает приязненное участие в судьбе изучаемого объекта. Такое участие обычно сопутствует живому интересу даже к несимпатичному, например, насекомому или к равнодушным силам неживой природы. Заинтересованная симпатия еще вероятнее, когда ум ищет не только знания, но и этической гармонии, логической эстетики, «жара холодных числ» и находит в них что-то изящное. В этом смысле верховенство права и правовая государственность тоже могут собою радовать, причем не меньше, чем ушедшие в историю правопорядки, скажем, Вавилона, афинского полиса или японской эпохи Сетоку.

Но изыскательская к ним симпатия не обязана переходить все время в пламенную гражданственность, которая между тем довольно заметна в обстановке юридической учености, едва та возьмется за правовое государство. Юристам, разумеется, положено держать гражданственный вид, потому что иначе нельзя служить праву. Но в юридической огласовке, в процедурах и процессуальных подробностях, как и в науке, гражданственность звучит не настолько громко, чтобы уверенно состязаться, например, с раскованным политическим словом или с журналистикой и с ними наравне владеть общими взглядами. Не все уверены в том, что именно юристам быть моральными вожаками, учителями правды и добра. Сила нравственного их чувства и доступные им средства влияния ставят профессионально-научные отправления гражданственности в общий ряд, где им вряд ли предстоит всех увлечь. Больше того, когда мораль оставалась преимущественно в пределах религии, среди немцев говорили даже, что юристы плохие христиане. И впоследствии моральный их вес чрезмерным не стал, так что они пока еще не со всей очевидностью превосходят прочих граждан назидательными доблестями.

Зато у юристов есть такие занятия, где их некем заменить. Мало кто овеществит веру в закон в исполнении процессуального обряда, в убедительном пересказе правил, в эффективном и эффектном решении так, как это делают они иногда. И едва ли без юристов можно полагаться на право, бояться его, надеяться и хорошо в нем себя чувствовать даже в трудных случаях. Без них не расставить вещи в праве по своим именам и местам, не направить умы и поступки, чтобы правильно отбыть ритуал, и не наладить общий порядок так, чтобы образы права и чувство закона смиряли порок или избыток политической, административной воли и деловой решимости.

Юридическое слово вовсе не бессильно и даже довольно влиятельно, но за пределами конференций и форумов оно воспламенит сердца лишь иногда и вернее всего среди ближайших контактеров (сторон, доверителей и др.), притом что и те больше ждут от юриста пользы и дела, чем назидания. Поэтому профессия не может всю себя пустить на проповедь. Конечно, право так устроено, что от юристов вплоть до их науки ждут не только доказанной проверяемой достоверности, но и службы ценностям, верности тому особому знанию, где силой традиции и авторитета установилась неоспоримая истина в согласии взглядов. Ее временами доказывают, хотя и так понятно, что святость договора, например, обязательность закона или запрет убийства верны просто потому, что Pacta sunt servanda, что Dura lex sed lex и еще потому, что «не убий». Этим истинам не обязательна верификация в манере естественных и точных наук, которые истин без проверяемого доказательства не признают и лишь иногда уважают небезнадежную гипотезу.