Правление права и правовое государство в соотношении знаков и значений. Монография - Константин Арановский

Вера в право явилась, чтобы остаться с людьми навсегда как исходный прообраз (paradeigma) того, с чем предстоит человечеству жить во всех его отрядах, чтобы удержаться в нем как самый стойкий архетип, как бы ни были сильны все следующие новообразования. Она впечаталась в человека от его изначальных эстетических, этических потрясений и удивлений, не говоря уже о природно-рефлекторных ее основаниях, которые тоже нужно со временем как-нибудь обсудить и учесть. Ее следы уже не сотрут даже более сильные, убедительные, рациональные впечатления, подобно тому, как в организме первые впечатления (импринтинг) закрепляются насовсем, до самой смерти в его реакциях и повадках, что бы ни произошло с ним впоследствии. Такие следы неизгладимы, продолжаются в поколениях и пусть не все, но многое и главное предрешают в участи человечества, создавая эмоциональные, образные (эйдетические), интеллектуальные и, разумеется, этические ориентиры, чтобы с ними навязать правовые направления и пределы, причем не где-нибудь снаружи, а в самом человеке, которому от себя никуда не уйти.

Вера в право, сама по себе всеобщая, неодинаково открывается среди народов, в разнообразии убеждений и на разных отрезках времени45. Как любая вера, она бедна проверяемыми доказательствами, хотя и не настолько, чтоб считать ее вовсе пустой46. Она уже в том небеспочвенна, что главное, чем располагает право и чем оно растет, не сотворено в свободном пожелании, а досталось человеку, начиная от самого закона и права, в ненамеренно сложившихся навыках и повадках, в непридуманных озарениях, незапамятных уложениях от природного и социального естества. Свободный и светлый ум не сочинил, а получил и частью усвоил и постиг, например, правосубъектность в известных о ней представлениях – в телесных понятиях corpus, corporation, body, entity, в образе лица (persona, личность) или головы (caput) с обязанностями, соответственно, и с правами телесно-предметно что-нибудь удержать, получить либо исполнить или же с обещаниями, изъявлениями, голосованиями одушевленных лиц и, наконец с возмездиями и лишениями, когда «головой отвечают» и даже теряют ее то на плахе, то в символическом capits deminutio (поражении прав). Человеку ненамеренно достались рабство, клиентела, патронат, родительская власть и другие состояния зависимости, господства или свободы, гражданство, подданство, касты, сословность, равенство разных видов, закон, правило, справедливость, родство, брак, наследство, представительство, клятва (присяга), сделка и контракт (крепость), пакт и договор (уговор, соглашение). Человек не выдумал, а застал в неотменяемой данности завладение (оккупацию), приобретательную давность, очередь (в наследовании и в других правах вплоть до распределения депутатских мандатов), старые potestas, аллод, феод и поздние виды держания до свободы в неприкосновенной собственности. Он получил субъективное право и обязанность, запрет, деликт, возмездие и возмещение, плату и цену, виру, вергельд и штраф, суд, судебное состязание и розыскное правосудие, иск и его формулы, обвинение и защиту, дань, пошлину и налог, власть в полномочиях первичных ее носителей-суверенов и производных институтов, монархию, парламентаризм, правительство, выборы жребием и мажоритарные выборы, конституцию и конституционную юстицию, омбудсмана, гильдейские, городские коммуны и муниципальные общины. И еще многое человек не изобрел в намерении47, а распознал в себе и вокруг в готовых уже именах, что-то назвал иначе, поправил и прирастил48, многому покорился, кое-что понял и продолжает фантазировать, чувствовать49, думать и заблуждаться в установлениях права, следовать им, противиться и даже этим их признавать50.

Но за верой в право, чтобы войти в бесконечное с нею в соперничество и участвовать в мироустройстве, приходят верования, где действуют и преобладают дух и душа, слово, разум и воля, вообще психические способности51. Духовная, пневматическая52 этика со временем еще разовьется, но и первичные дарования, скажем, способность видеть, уже добавляют праву новизны и подвижности. Зрение влечет не столько к «правоте», сколько к «прямизне», с которой человек может зрительно (умозрительно), т. е. уже от себя самого проложить свои линии и предпочесть их природным и сложившимся околичностям. Это дает намек на свободу (независимость) от объективной и навязанной обстановки с ее рельефами и путями, как и от врожденных тяготений самого человека. Обычным взглядом и внутренним зрением он переступает линии номосов и lex’ов, конов и межей, невольно представляя и затем вольно предпочитая очевидно лучшие – ровные пути и явно полезные решения. Затем и право человек понемногу сместит к обозримой равномерности и очевидному благу по знаменитой римской формуле – aequum et bonum. Доверие к зрительным и другим ощущениям, а потом и к духовным дарованиям вплоть до воли и разума, располагают людей следовать себе и дают им немного воли от природных предрешенностей, от заведенных ритуалов и табу и даже от гнета судьбы. Такие предчувствия и предверия обнадеживают и соблазняют отойти от косных установлений ради рациональных кратких решений, которые глаз и ум предъявят и проведут прямо, вопреки тому, как шли бы ноги и как вынуждали бы ландшафты или незапамятные уложения.

Склонность к прямым, линейно-вертикальным направлениям заметна и теперь, когда рассудочно-волевые решения предпочитают закону и суду; когда в досаде на «пустые» правила и путаный процесс видят благо в политической, административной прямоте с ясными ее указаниями и директивами; когда «бездушных» строгих процедур бегут, чтобы все решил верный глаз начальства, его распорядительная «простота» и «душевная» человечность.

Смешение двух верований протекает в столкновении разнонаправленных начал, где одну сторону держит ассоциативное (буквально – связующее) мировидение или неясное предчувствие, в котором интуиция, воображение, проницательность соединяют все что ни есть нитями ясных и видимых либо тайных, магических соответствий и причин, подчиняя их законам все тела, предметы, движения и судьбы. По этим законам, например, на растущей луне в рост идут злаки, животные или остриженные волосы из веры в ту между ними связь, что если растет одно что-нибудь, то и другое что-то, связанное с ним, беспричинно, но в из подобия (сходства) или от соприкосновения (родства) прибавит в росте; по тем же законам чужие раны и места болезни нельзя показывать на себе, чтобы их на себя не навлечь, а счастливый талисман приносит удачу, и даже если простую булавку на чем-нибудь закрепить, то с нею, быть может, в незримой связи прикрепится и счастье.

Так и произнесение словесных символов, выражающих передачу вещи, или выполнение о том записей не просто изображает, но по-настоящему влечет переход имуществ и прав, создает и прекращает обязанности по ассоциации слов, предметов и состояний. Когда владелец земли или раба при весовщике и свидетелях передает в словесном ритуале свои «вещи», они, в самом деле, переходят приобретателю в силу связи между словесными знаками и обозначаемыми предметами. Кровные ассоциации издавна создавали множество правовых последствий, когда от родителей к детям и вообще между родственниками перемещались права и законные состояния, включая наследства, титулы, должности вплоть до прирожденного гражданства по «праву крови». Последствия наступят, если кровную связь заместить, как у мусульман, например, молочным кормлением, которое сделает людей родственниками. В ассоциации можно выполнить и условное рождение, например, в имитации родов (в старинном ритуале прохождения между ног условной роженицы, в рождении чужой женщине «на колени» или в современном «бумажном» усыновлении), где недостающую часть ассоциации (живую кровь) заместят ее символические подобия и ритуальная обстановка. По месту рождения лицо законно станет гражданином в ассоциации с землей, которая «родила» его, или подданным той власти, при которой состоялось рождение. По спиритическим ассоциациям дело дойдет до духовного родства, связи душ и духовного братства.

С ранних пор человечество повсеместно и не сговариваясь ставило свои ассоциации-связи в рамки «дуальных структур», отдавало преимущество «бинарным оппозициям» – двоичным противопоставлениям, представляя все так, что общности и родству предметов, людей и судеб сопутствует раздвоение, где противоположности нерасторжимо связаны и обречены законом оставаться вместе – в обменах и в столкновениях условно равных (сопоставимых) частей и сторон, например, в договорах, в суде или в экзогамии браков. Части оппозиции бывают условно друг другу подчинены, притом что им полагается иногда меняться местами в переворотах-инверсиях53. В таких удвоениях удача, например, связана с неудачей так тесно, что и при счастливых обстоятельствах поколеблется вдруг равновесие и все закономерно перевернется и оборотится. Равновесие легко нарушить, когда нетерпеливое, например, предвкушение спугнет судьбу в преждевременной радости, хвастливом слове и сменит счастливую участь на несчастье – тогда «лук сильных преломляется, а немощные препоясываются силою; сытые работают из хлеба, а голодные отдыхают, даже бесплодная рождает семь раз, а многочадная изнемогает»…54 Эти связи и движения до сих пор собой чаруют и, оставайся они в прежней силе, люди бы крепче держались неприкосновенных правил жизни и полагались на законосообразное, где нужно следовать всему, что заведено и устоялось в двойственном равновесии.