Правление права и правовое государство в соотношении знаков и значений. Монография - Константин Арановский

Такую манеру не навязать правоведению и не покрыть ею всех его нужд. Но и ему нельзя жить одной лишь гражданственной верой и право-государственной мечтой, потому что право важно не только воспеть или сочувствовать его неуспехам, но и понять в наличных состояниях, как предлагают его исследовать, например, А. Н. Кокотов или А. В. Поляков в состояниях доверия, недоверия или коммуникации. Как пациенту, кроме пожеланий здоровья и сочувствия в болезни, можно пожелать еще верного, по возможности, диагноза, так и правовому государству небесполезны объективные о нем суждения, в которых оно вернее, может быть, откроется слабыми своими участками и сильными перспективами. Верховенства права и правовой государственности от объективного взгляда на них не убудет, а похвалить их и увлечь в них все человечество и так найдутся желающие. Яркий философ и писатель, политолог, журналист и депутат сделают это не так, может быть, правильно, но значительно громче и шире, чем юрист.

Не станем в этот раз основательно выяснять, чем хороши правление права с правовым государством, и что следует предпринять для беспечального их благоденствия. Возьмем во внимание смысловые их композиции и мотивы, которые вводят их в человеческую реальность, учтем в них беспокойные стороны и риски. Рискуют же они всегда, как все живое, получая извне грозные вызовы и сохраняя в себе уязвимые и опасные тонкости. Распознавая риски, можно приблизительно их понять и распределить на прямые и попутные, умеренные и крайние, спокойные или острые, чтобы вернее, может быть, им ответить либо с ними мириться по их неизбежности.

Что касается точных законодательно-политических и других полезных советов, то отпускать общие рецепты на благо правлению права и правовой государственности непросто даже с верой в конечное и всеобщее их торжество. При безнадежном различии убеждений единства нет даже в том, как понять и представить то и другое. Не будет его и в том, как им содействовать. Так и бывает обычно, когда господствует воодушевленная, деятельная убежденность. Где она вошла в полную силу, сторонние пожелания располагают к себе лишь тех, кто и так уже вовлекся во что-нибудь бесспорно-всеобщее или, наоборот, остался со своим особым резоном в «расколе» и тоже все для себя решил в инаковерном заблуждении.

К тому же правление права и правовое государство представлены всякий раз в из-вестном пространственно-временном измерении и, проживая судьбу в неодинаковых политических, национально-культурных условиях, навлекают на себя добавочные оценки с рассуждениями об их вариативности. Нельзя полагаться на то, что правление права и правовое государство однажды явятся в неизменных очертаниях или интерпретациях, везде и всюду признаваемых. Вне контекстов невозможно ни достоверное представление об идеях и принципах господства права и правового государства, ни общая для всех программа их исполнения.

Верховенство права и правовое государство, подобно фундаментальным направляющим легендам и мифам, позволяют видеть себя в логических связях и алогичных связках безотносительно к тому, ложна или правдива заключенная в них «повесть», неверны или истинны исходные их основания. Зато их свойства можно видеть и судить о них по правообразующим и отрицающим мотивационным эффектам, предполагать их в самонаблюдении (интроспекции) и наблюдать на расстоянии, как люди разных чинов и сословий что-нибудь делают в праве, говорят о нем и даже когда они о праве молчат. Состояние правовой государственности и последствия верховенства права дают о себе знать в юридическом общении, в его устоявшихся последовательностях и даже в перерывах, где право падает в этическую, психическую пустоту и в бессилие или уступает бодрому беззаконному произволу. Эти живые состояния, движения и паузы образуют значимую часть правовой действительности, которую имеет смысл обсуждать, сличая правление права с правовым государством во влиятельных вероэтических линиях, в речевых тяготениях, не исключая, впрочем, законодательства и других юридических форм заодно с философско-исторической подоплекой того и другого.

Отдельное замечание: Существенную часть изложения составляют обоснования, описательные иллюстрации, вспомогательные доводы и отступления, чтобы объяснить и проговорить спорное или неочевидное. Они нужны, может быть, больше по авторским соображениям, когда кажется важным что-нибудь проверить, доказать и поправить в сказанном, приблизить сомнения к уверенности. Пусть эти пояснения будут условно второстепенными и записаны «мелким почерком» прямо посреди текста или в подстрочных сносках, чтобы зрительно их отделить от условно главного. Они едва ли разуверят того, кто «в главном» уже убежден, а несогласного вряд ли переуверят и лишь напрасно, может быть, раздосадуют. В представлениях о верховенстве права и о том, как нужно государству печься о праве, много твердой веры, неотступной мечты и безнадежных сомнений. Перед ними падет и неотменяемый факт, а гипотезы с мелкими подробностями – и подавно.

Не каждый отвлечется на частности, чтобы выяснять их в отдельности, собирать вместе, ставить в протяженность и в перекрестье внимания. Подробности нужны не всем искушенным, а начинающим они иногда преждевременны, так что тем и другим, может быть, лучше читать написанное вкратце. Печатают же американцы и читают юридическую литературу на выбор и в полном, и в кратком изложении (in a nutshell). Краткого чтения во всяком случае хватит, чтобы быстро узнать, что и кому понадобилось снова писать о правовом государстве и верховенстве права, когда и так уже все им верны и столько о них уже сказано. Быстрого чтения хватит и тем, кто уже решил не согласиться с написанным по вере своей и по всевозможным убеждениям. А если кто пожелает все опровергать основательно, то и почитать он сможет побольше. Иначе говоря, мелкий шрифт предлагаем читать лишь по заинтересованному усмотрению или совсем не читать, как, впрочем, и остальное.

1. СМЫСЛОВОЕ РОДСТВО И РАСХОЖДЕНИЯ В ПРИЗНАКАХ ПЕРВОЙ ВИДИМОСТИ

Слова и выражения, говорить которыми велит состоявшийся язык, иногда внушают больше доверия, чем собственно говорящий и то, что он высказал или недосказал. Оставаясь, по видимости, лишь средством сказать задуманное, стойкие выражения и особенно отдельные слова (не считая неологизмов, иностранных заимствований), допуская местами добавочные значения, зачастую не дают уйти слишком далеко от своего первого простого смысла. Проговоренные или упущенные, они умеют порой сообщить о предмете и о самом говорящем вернее и больше, чем тот собирался или пробовал передать и внушить по ближайшим своим настроениям и намерениям3. Так бывает и в праве, которое существует в языке, в одном словесно-знаковом с ним пространстве.

В континентально-европейской ученой мысли и в юридической речи принято иметь в виду, что правление права и правовое государство друг другу вполне или почти равнозначны. Больше всего это заметно в обыкновении переводить английское rule of law на континентальные языки как правовое государство (нем. Rechtsstaat, иногда – франц. Etat du droit). Правление права4 стало почти «своим» у просвещенных немцев, русских, вплоть до тождества его правовому государству, которое подразумевают на Континенте. Академическое обсуждение, где оттенки rule of law и Rechtsstaat иногда замечают, чтобы провести между ними разницу, немногое меняет в общем итоге. То безотчетно, то ясно и утвердительно европейцы удерживают эту равнозначность с ожиданием родства во взглядах на правовую государственность или даже единства в самом ее устройстве по обоим берегам Пролива и Океана. Французы и скандинавы в этом замечены меньше, чем Европа в центре, на востоке и на юге, но и они не противятся такому смысловому равенству.

Между тем оговорки и пояснения, которые нужно тратить в изложении будто бы решенного и очевидного, омрачают ясность сомнениями. В первой же видимости прямой смысл правления права и правового государства делает спорным их равенство, тем более что англосаксы, уверенно оставаясь со своим правлением права, как нарочно не выказывают воодушевления, а то и просто не узнают Rechtsstaat5 и, похоже, дают этим знать, что европейцы, которые по-братски рады rule of law англосаксонской взаимности в признании правового государства не дождутся.

Эти устоявшиеся выражения будто бы сбрасывают значения, добавленные к ним поверх первого смысла, понуждают повторять прибавления и не позволяют себя затушевать6, оставляя в итоге то впечатление, что в уравнении правления права с правовым государством не все учтено или сказано лишнее. Слова, израсходованные на то, чтобы «переговорить» или «заговорить» различия, еще больше такую разницу выдают, и кажется тогда, что не одна лишь сила слова, а сама действительность противится политической воле и ученой мысли с видами на общность народов в единой для всех правовой государственности.