Ядерный рэп, или Сақтан поездың - Виктор Смоктий

Ядерный рэп, или Сақтан поездың

Виктор Смоктий

© Виктор Смоктий, 2016

ISBN 978-5-4483-3740-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Новости дня:

1966.02.21 Президент Франции де Голль призывает распустить блок НАТО.

1966.03.10 Франция требует вывода военных баз НАТО со своей территории.

1966.07.01 Франция выводит свои войска из военной организации НАТО.

1966.07.06 50 пленных американских летчиков проведены по улицам Ханоя.

1966.07.31 В Великобритании упразднено Министерство по делам колоний. Часть сотрудников переведена в Министерство по делам Содружеств.

1966.09.27 После убийства молодого чернокожего американца в Сан-Франциско вспыхивают расовые волнения.

Отец мой удивился, когда я ему показал номер «Комсомолки» с большой, на целую полосу, статьей о комсомольских диверсионных группах, действовавших под Москвой осенью 41 года.

– Наш ротный, – обрадовался он, увидев там фамилию какого-то майора, которая соседствовала рядом с Берией и Судоплатовым. – Это что же, теперь об этом можно говорить?

– Как же ты попал в такую компанию? – удивился я.

– Обыкновенно: добровольцы – два шага вперед! Отобрали самых крепких и грамотных. Я был радистом. А чем тебе компания не нравится? Зоя Космодемьянская в одной из таких групп была.

– Я читал, немцы в лес боялись заходить.

– Ага, боялись, такие засады устраивали, любо-дорого… Однажды мы поперлись в лунную ночь через речку, думали, откуда тут немцам быть – лес, зима, мороз. Только зашли на середину, они три мины бросили, лед покрошили и даже стрелять не стали, потому что по их понятиям человек в мокрой одежде по такому морозу не выживет.

– А вы костер развели? – догадался я.

– Какой костер? – возмутился отец моему легкомыслию. – Спичку в лесу зажечь нельзя было. Под елкой залегли в снегу – и просохли. Никто даже чихать не начал, вот удивительное дело, – мечтательно вспомнил он, уже обремененный многими болезнями. – Немцы в лесу нашем лазили так же, как и мы. Помню, отошли как-то утром от ночевки, ну, минут пять, наверное. И один из нас вдруг вспомнил, что ножик оставил, которым банку открывал. Упросил командира одному вернуться. Тот долго не соглашался, но потом разрешил. Ждем десять минут, двадцать, а того нет. Решили все вместе вернуться. Через пять минут вышли на место ночевки – следы борьбы, кровь на снегу. А ведь было тихо, ни стрельбы, ни криков. Но самое страшное, это оказаться раненым в отряде…

– Ну, что, свои добьют, что ли? – спросил я.

– Разное бывало – и свои, и сам, но не в нашей группе, – отмел отец возможные расспросы.

– Но ты же был ранен? – настырно допытывался я.

– Это уже на выходе из рейда, – оправдался он, – меня рация спасла, спину прикрыла, а поясницу осколками посекло.

Следы этого ранения я видел на его спине – ближе к пояснице кожа была покрыта бугорками, которые не брал загар.

– Я в госпитале лежал, когда немца уже от Москвы погнали. А мне это даже в солдатскую книжку не записали. Они встречаются, наверное, – сказал он, глядя на статью.

Желая сделать отцу подарок, от большого ума, я написал в военкомат и довольно скоро получил ответ, что Смоктий Петр Трофимович, 1919 года рождения, в списках бойцов, воевавших под Москвой в специальных комсомольских диверсионных отрядах в октябре-ноябре 1941 года, не числится.

Отец был смущен и подавлен этой новостью, ведь получалось, что он мне все врал. Я-то верил и знал, что все было так, как он мне рассказывал, а он не понимал, почему государство от него отреклось и не хочет подтвердить очевидные факты.

Я вспомнил эту историю, когда узнал, что некоторых солдат, погибших в Чечне, официально считали пропавшими без вести во время самовольной отлучки из воинской части около Свердловска. Потом было еще много разных скандальных эпизодов, ставших достоянием гласности, по поводу участников войн Советского Союза, которые это государство, само приказавшее долго жить, как бы не вело – в Африке, на Ближнем Востоке, в Латинской Америке. Какие еще участники, если войн не было?

Поэтому я не очень удивился, когда на просьбу подтвердить мое участие в ядерных испытаниях на Семипалатинском полигоне получил однозначный ответ, что я там не служил.

Так вот, господа захватчики и агрессоры, прежде чем напасть на Российскую Федерацию, хорошенько проверьте, где ее солдаты. Очень велика вероятность, что они совсем не там, где вы ожидаете их встретить.

А я, как и мой отец, попробую рассказать обо всем, чего не было и не могло быть.

Обо всем по порядку.

Проводы

Новости дня:

1967.01.25 Около 70 китайских студентов, возвращавшихся из Европы в КНР, блокировали мавзолей Ленина на Красной площади в Москве. После подавления беспорядков они были высланы в Китай.

1967.01.26… Хунвэйбины («Красные стражи») начали осаду здания советского посольства в Пекине как ответный шаг на высылку китайских студентов из Москвы.

Когда мой отец, сорокашестилетний мужик, прошедший войну, глядя на меня на проводах, вдруг заплакал, я впервые понял, что буду чувствовать на собственных похоронах: все слова уже сказаны, все объятия и поцелуи совершены, пора заколачивать крышку и уносить…

Всех призывников загнали в дом культуры имени кого-то и на дармовщину запустили фильмы о Великой Октябрьской революции. И вот, сидим мы в холодном темном зале, как непротрезвевшие души в ожидании Харона, перевозящего умерших через Стикс, а на том берегу, на белом саване экрана, вовсю уже резвится Владимир Ильич Ленин, про которого я точно знал, что он-то уж умер.

Харон куда-то запропастился, а в это время нас построили в фойе на фоне фотографий ударников социалистического труда, и команда военкома начала привычный шмон для отжатия водки призывников.

Первую бутылку они отняли довольно безболезненно под вялые протесты «не имеете права», но военных чиновников подвело желание придать этому произволу воспитательный характер, и они завели речь о том, что каждая утаенная от них бутылка может стать источником преступления и пробивает брешь в обороноспособности страны, а поэтому лучше будет, если мы добровольно отдадим подрывной продукт в их надежные руки.

Речь эта, с фальшивым пафосом произнесенная нетрезвым капитаном, задела за живое, и один парень, до которого еще даже очередь не дошла, достал из сумки бутылку «Столичной» и со словами:

– Да, подавитесь вы, бляди! – шарахнул ее об пол.

Повисла напряженная тишина.

– А вот за это мы тебя, – начал было сурово капитан, но все только развеселились.

– Что, в армию заберете? – под общий хохот спросил толстый языкастый парень.

Капитану хватило мозгов не усугублять ситуацию, и дальнейший отбор водки проходил уже в кабинете директора клуба в индивидуальном порядке и с гуманным откатом хозяину бутылки. Ребята выходили оттуда, жуя бутерброды или просто куски колбасы, отрезанные щедрой, но нетвердой мужской рукой.

– А у тебя водки нет? – разочарованно спросил капитан, основательно перерыв мою сумку.

– Не хочу подрывать обороноспособность государства, – браво ответил я.

Капитан посмотрел на меня со смертельной скукой и сказал:

– Запомни первое армейское правило – меньше пиз..ишь, дольше живешь. Зови следующего.

В клубе мы прокуковали с шести утра до пяти часов вечера, потом нас отвезли на станцию и посадили в электричку «Щелково – Москва». Эта станция «Щелково» до сих пор сохранилась такой, как будто на дворе сорок первый год, и немцы уже у самой Москвы. Когда там случается бывать, все время вспоминается картина Дейнеки «Оборона Петрограда», где люди с винтовками решительно шагают по переходу над желдорпутями.

Для киношников на этой станции и придумывать ничего не надо – дорисовать на компьютере тревожный малиновый закат и летящие бомбить Москву юнкерсы, а по переходу пустить переодетых солдатами студентов театральных вузов, только проследить, чтобы на ногах у них не было кроссовок, а на плечах были трехлинейки, а не АКМы. Ведь если верить авторитетным военным историкам, черпающим свои сведения из бездонных сверхсекретных ведомственных архивов, в ту войну АКМы были только у трех человек: у Сталина – золотой, у Жукова – серебряный, и у Берии (две штуки), склепанные в курчатовских шарашках из обломков НЛО, похищенных до кучи с ядерными материалами с секретной базы ЦРУ в Лос-Аламосе.

В Москве мы стройной гурьбой перешли Комсомольскую площадь, с Ярославского вокзала на Казанский, и, спустя три часа, уже ехали в январскую ночь на поезде «Москва – Алма-Ата».

Время от времени возникали споры, куда нас везут, но сержанты сопровождения только улыбались, как Будды, и ничего не говорили. Это было наше первое соприкосновение с военной тайной.