Рапорт из Штутгофа - Мартин Нильсен

Мартин Нильсен

Рапорт из Штутгофа

Посвящается тем, кто погиб…

ОТ РЕДАКЦИИ

Автор книги Мартин Нильсен, умерший в 1962 году, — ветеран Компартии Дании, бывший член ЦК и редактор главного органа датской коммунистической партии «Ланд от фольк». В момент ареста он был депутатом ригсдага от коммунистов. С первых дней становления советской власти и до конца жизни Нильсен оставался преданным другом Советского Союза.

ЗА ПРЕДЕЛАМИ ЗАКОНОВ

Шёл одиннадцатый день войны. Из Берлина во все стороны империи летели телеграммы: перебросить па фронт, мобилизовать, выявить резервы, увеличить выработку, усилить ответственность.

В общем потоке приказов, циркуляров, инструкций от 2 июля 1941 года была и директива, подписанная рейхсфюрером СС и шефом немецкой полиции Генрихом Гиммлером «О расширении концлагерей для выполнения задач мирного времени»[1]. Верховный палач гитлеровского государства торопился. Ещё до «окончательной победы» он хотел обеспечить все условия для «решения славянского вопроса».

Пройдёт несколько лет, и лишь тогда человечество узнает подробности плана от 2 июля. На процессе убийц из Освенцима в декабре 1947 года в Кракове свидетель инженер Пласкура расскажет о проекте Гиммлерштадта — города-лагеря, который должен был вырасти рядом с Освенцимом. Станут известны планы расширения Заксенхаузена «и, в первую очередь, комплекса его крематориев». Будут обнародованы намерения построить неподалёку от Дахау «самый крупный и современный текстильный комбинат в мире с использованием самой дешёвой в мире рабочей силы».

Директива от 2 июля была частью давно задуманного плана порабощения народов. Гитлеровцы были, конечно, не столь наивны, чтобы полагать, будто население захваченных стран покорно склонит перед ними головы. Именно поэтому появились на свет документы, которые нельзя читать без содрогания и сейчас, почти четверть века спустя.

«Славяне должны работать на нас, — утверждал в августе 1942 года Мартин Борман. — Коль скоро мы не нуждаемся в ком-то, пусть он умрёт»[2].

«Мне абсолютно безразлично, как будут себя чувствовать русские, как будут чувствовать себя чехи, — говорил в октябре 1943 года Генрих Гиммлер. — … Имеют ли эти народы обеспеченную жизнь или дохнут с голоду — интересует меня лишь постольку, поскольку они нужны нам как рабы»[3].

Из многочисленных высказываний и писаний заправил нацистского рейха вырисовывается образ невиданной ещё в истории человечества страны, которую гитлеровцы намеревались создать на территории Советского Союза.

Большие города «стёрты с лица земли» или превратились в груды развалин. Обходя их, бетонные дороги ведут в глубь страны, к имениям новоявленных помещиков из бывших унтеров и ефрейторов вермахта. На бескрайних полях трудятся десятки миллионов рабов. Скудная пища да право прожить лишний день — вот достаточное вознаграждение за работу. Здесь нет школ: «для славян достаточно умения читать, писать и считать до ста»; нет больниц и аптек: «эпидемии явятся надёжным союзником в борьбе за ограничение плодовитости славянской расы». И за каждое неугодное «хозяевам» слово, за недовольный взгляд — концлагерь.

Вот почему так торопился Гиммлер. Вот почему ему не терпелось внедрить в жизнь всех народов своё дьявольское изобретение — «концентрационные лагеря».

В энциклопедиях обычно указывается, что «концентрационные лагеря» впервые были созданы англичанами во время войны с бурами по приказу лорда Китченера, что они существовали во многих воюющих странах в первую мировую войну, а в некоторых, например в Австрии, и в период между двумя мировыми войнами. Это, конечно, верно. Но верно и другое. «Предупредительное заключение» во Франции времён Даладье или в Австрии Шушнига, несмотря на всю ого беззаконность, даже отдалённо не напоминало «фабрики смерти» нацистской Германии.

Как-то осенью 1944 года нескольким узникам Дахау довелось стать свидетелями удивительной встречи. В лагерь прибыл диктатор концлагерного царства, начальник главного управления имперской безопасности, второй после Гиммлера человек в СС — Кальтенбруннер. Войдя в сопровождении многочисленной свиты в канцелярию, где работало несколько десятков заключённых, он неожиданно окликнул невысокого узника в роговых очках:

— Шварц, это вы? Какая встреча!

Кальтенбруннер объяснил своей свите, что некогда сидел вместе с Шварцем в австрийском концлагере. Он, Кальтенбруннер, был доверенным лицом от заключённых — нацистов, а Шварц — от антифашистов. Начальство поинтересовалось, велика ли разница между положением заключённого в шушниговском и гитлеровском лагерях.

— Там, если человек умирал, это считалось из ряду вон выходящим случаем, — ответил Шварц. — Здесь из ряду вон выходящим считается, когда человек остаётся в живых.

Примечательно, что этот ответ не рассердил начальство.

— Вот именно, — сказал Кальтенбруннер. — Для того и существуют лагеря.

Главной задачей нацистских концлагерей с момента их создания было легализованное умерщвление всех инакомыслящих — побоями, изнурительным трудом, нечеловеческими условиями существования. Рейх 1933 года ещё не мог позволить себе газовые камеры на сотни человек и был вынужден довольствоваться затяжными методами уничтожения, для того чтобы обезглавить всякое движение недовольства против «нового порядка».

Не прошло и суток после того, как по стране разнеслась весть о поджоге рейхстага, а на стенах домов, в подъездах, на страницах газет уже появилось сообщение о новом, срочно изданном декрете «О защите государства и народа».

«На основании абзаца 2 статьи 48 имперской конституции в целях противодействия коммунистическим актам насилия, представляющим угрозу для государства, — говорилось в декрете, — постановляется следующее:

§ 1

Статьи 114, 115, 117, 118, 123, 124 и 153 имперской конституции впредь до дальнейших распоряжений отменяются. Поэтому ограничение свободы личности, свободы выражения мнений, включая свободу печати, право союзов и собраний, нарушение тайны почтово— телеграфной корреспонденции и телефонных разговоров, производство обысков и конфискаций, а также ограничение права собственности допускается независимо от пределов, установленных законом…»[4]

Немцы метко назвали этот декрет Гинденбурга и Гитлера «Законом об отмене законов». Он развязал руки нацистам, обрёк всех инакомыслящих на полный произвол вооружённых банд штурмовиков. Тысячи людей: коммунисты, социалисты, профсоюзные работники, журналисты, писатели, общественные деятели, просто «недовольные», наконец, личные враги того или иного штурмовика — арестовывались без объяснения причин. Никто и никогда не мог подсчитать общее число жертв, брошенных в те дни в застенки. Многие из них были «убиты при попытке к бегству», другие не выдержали пыток, третьи заполнили концентрационные лагеря.

Ещё в 1932 году будущий нацистский министр внутренних дел Фрик грозил депутатам социал-демократов: «Ну, погодите, как только мы придём к власти, мы всех вас упрячем в концлагеря»[5]. Это обещание было выполнено. Гитлеровская теория о правосудии, «существующем не для того, чтобы устанавливать истину, а для того, чтобы уничтожать врагов национал-социализма»[6] нашла своё воплощение в практике.

Спустя три недели после поджога рейхстага в «Мюнхенер нейсте нахрихтен» от 21 марта 1933 года появилось следующее «Извещение»:

«В среду 22 марта 1933 года в окрестностях города Дахау открывается первый концентрационный лагерь вместимостью 5000 заключённых. Мы приняли решение об этом, пренебрегая мелочными соображениями, будучи убеждены, что действуем ради покоя национально-сознательного населения и в его духе.

Генрих Гиммлер.

В качестве чрезвычайного комиссара президент полиции города Мюнхена»[7]

Так возник первый концентрационный лагерь третьей империи.

Любопытно, что последний из опубликованных гиммлеровских приказов тоже касается именно Дахау. В телеграмме от 15 апреля 1945 года рейхсфюрер СС, требует «уничтожить лагерь и ликвидировать всех до единого заключённых»[8]. В отличие от первого этот приказ остался невыполненным по не зависящим от шефа немецкой полиции обстоятельствам.

Понятие «концлагерь» потеряло в нашей литературе свои границы. Нередко этим словом называют любой лагерь гитлеровского государства: для военнопленных, рабочий, штрафной, пересыльный, сборный и т. д. Что же такое «настоящий концлагерь»? Кто попадал туда и по каким причинам? По каким правилам он управлялся? Естественно, что с 22 марта 1933 года по 6 мая 1945 года — день освобождения последнего из «кацетов» Маутхаузена — менялись и порядки, и состав заключённых, и методы обращения.