Осколки чести - Лоис Буджолд

— По-моему, вы довольно опытная медсестра. Как считаете — может, стоит вскрыть нарыв и промыть его? — спросил он Корделию.

— Не знаю. Боюсь, если трогать его, то есть риск занести туда новую грязь. — Она догадалась, что теперь рана беспокоит его гораздо сильнее, раз он заговорил о ней. Ее подозрения тут же подтвердились: он принял половину таблетки болеутоляющего из своего драгоценного и весьма ограниченного запаса.

Они зашагали дальше, и Форкосиган снова принялся болтать. Он рассказал несколько едких анекдотов о своей кадетской юности, затем подробно расписал своего отца, который в свое время был генералом, командовавшим всеми сухопутными войсками, и вдобавок личным другом хитрого старика — нынешнего императора. В воображении Корделии возник смутный, далекий образ строгого отца, которому юный сын, как ни старался, никак не мог угодить; но тем не менее их крепко связывала главная общая черта — преданность. Она рассказала о своей матери, настырном медицинском специалисте, которая изо всех сил сопротивлялась отставке, и о брате, недавно купившем разрешение на второго ребенка.

— Вы хорошо помните свою мать? — спросила Корделия. — Насколько я поняла, она умерла, когда вы были еще ребенком. Несчастный случай, как с моим отцом?

— Не случай. Политика. — Он сразу посерьезнел, лицо стало отчужденным. — Вы разве не слышали о Резне Юрия Форбарры?

— Я… мало что знаю о Барраяре.

— А, понятно. Так вот, император Юрий на последней стадии своего безумия стал чрезвычайно подозрительно относиться к собственной родне. Что ж, в конце концов это пророчество претворило в жизнь самое себя. Однажды ночью он выслал сразу несколько отрядов убийц. Взвод, отправленный за принцем Ксавом, не сумел пробиться сквозь его охрану. И по какой-то неясной причине он не послал убийц к моему отцу — вероятно, потому, что тот не был потомком императора Дорки Форбарры. Не представляю, чего хотел добиться Юрий, убивая мою мать и оставляя отца в живых. Ведь после этого отец перешел со своими войсками на сторону Эзара Форбарры в начавшейся гражданской войне.

— Ох. — Горло у нее пересохло от послеполуденного пыльного воздуха. Воспоминания заставили его похолодеть, и пот, проступивший на его лбу, внезапно показался Корделии капельками конденсата на ледяной поверхности.

— Я все думал… Вы вот говорили о том, какие странные вещи люди вытворяют в панике, и я вспомнил об этом. Не думал об этом уже много лет. Когда люди Юрия разнесли дверь…

— Господи, так вы были там?

— О да. Я тоже был в их списке, разумеется. Каждому из убийц предназначалась конкретная жертва. Тот, что пришел за моей матерью… Я схватил этот ножик — тупой столовый ножик, лежавший рядом с тарелкой — и ударил его. Но ведь рядом на столе лежал отличный разделочный нож. Если бы я схватил его… а так… С таким же успехом я мог бы ударить его ложкой. Он просто поднял меня в воздух и швырнул через всю комнату…

— Сколько вам было лет?

— Одиннадцать. К тому же я был маленьким для своих лет. Всегда был меньше своих сверстников. Он оттеснил ее к дальней стене. Он выстрелил из… — Форкосиган со свистом втянул в себя воздух и закусил нижнюю губу, стиснув ее зубами едва не до крови. — Удивительно, сколько подробностей снова возвращается, когда заговариваешь о чем-то. А я-то думал, что уже почти все забыл.

Он заметил, как она побледнела, и виновато произнес:

— Я расстроил вас своей болтовней. Простите. Это было много лет назад. Сам не знаю, отчего так много говорю.

«Зато я знаю», — подумала Корделия. Он был бледен и больше не потел, несмотря на жару. Почти неосознанно он застегнул воротник рубашки. Его знобит, подумала она; температура повышается. Насколько? Да вдобавок еще эффект этих таблеток, каким бы он ни был. Это будет просто кошмар.

Какой- то смутный импульс заставил ее сказать:

— Я знаю, что вы имеете в виду, говоря о том, что воспоминания возвращаются от разговоров. Я помню, как катер пулей несся вверх, и мой брат махал рукой, хотя это было глупо, потому что он все равно не мог нас видеть… а потом в небе вспыхнула ослепительная полоска света, словно засияло второе солнце, и посыпался огненный дождь. И это глупое ощущение полного осознания происшедшего. Ждешь, пока наступит шок и заглушит боль — но он так и не наступает. А затем упала пелена. Много дней стояла перед глазами — даже не тьма, а все то же серебристо-пурпурное свечение. Я почти забыла о том, что ослепла тогда. Только теперь снова вспомнила.

Он уставился на нее.

— Именно это я и собирался сказать. Он выстрелил ей в живот акустической гранатой. Я потом очень долго ничего не слышал. Словно все звуки перешли за порог чувствительности. Остался лишь сплошной шум, еще более бессмысленный, чем тишина.

— Да… — «Как странно, он совершенно точно знает, что я чувствовала тогда. Хотя он объяснил это лучше, чем я…»

— Кажется, именно тогда я твердо решил стать солдатом. Я имею в виду настоящую военную службу — не парады и блеск униформы, а четкую организацию, нападательное преимущество, скорость и внезапность — словом, власть. Быть подготовленнее, сильнее, проворнее, опаснее и злее любого из тех мерзавцев, что ворвались тогда в ту дверь. Мой первый боевой опыт. Не слишком удачный.

Теперь его трясло. Хотя, справедливости ради надо заметить, и ее саму пробрала дрожь. Они продолжили путь, и она решила сменить тему разговора.

— Я ни разу не была в бою. На что это похоже?

Он задумчиво помолчал. «Опять оценивает, изучает меня», — подумала Корделия. Он начал потеть — благодарение небесам, жар на время отступает.

— На расстоянии, в космосе, возникает иллюзия чистой и славной битвы. Почти абстракция. С таким же успехом это может быть компьютерная модель боя или игра. Реальность прорывается сквозь иллюзию лишь тогда, когда твой корабль подбит. — Он всмотрелся в расстилающуюся впереди пустошь, словно выбирая путь — хотя грунт здесь был ровный. — Убийство… с убийством все иначе. В тот день на Комарре, когда я убил своего политофицера… я был еще более взбешен, чем… чем в тот, другой раз. Но вблизи, когда чувствуешь, как под твоими руками улетучивается чья-то жизнь, видишь это пустое безжизненное тело, в лице своей жертвы ты видишь свою собственную смерть. Но все же он предал мою честь.

— Я не уверена, что понимаю вас.

— Да. Похоже, гнев делает вас сильнее, а не слабее, как меня. Хотел бы я знать, как вам это удается.

Вот еще один из этих его странных комплиментов. Как на них реагировать?

Она умолкла и уставилась на свои ботинки, затем устремила взгляд на возвышавшиеся впереди горы, на небо — куда угодно, только бы не на его непроницаемое лицо. Поэтому она первая заметила в небе реактивный след, высвеченный лучами клонящегося к закату солнца.

— Эй, там катер! Часом, не вас разыскивают?

— Наверняка. Давайте-ка укроемся под этим большим кустом и понаблюдаем за ним, — распорядился Форкосиган.

— Разве вы не хотите попробовать привлечь их внимание?

— Нет. — В ответ на ее вопросительный взгляд он повернул руку ладонью вверх. — И мои лучшие друзья, и самые смертельные враги носят одну и ту же форму. Я предпочел бы оповестить о моем присутствии лишь определенных людей.

Они могли расслышать удаляющийся рев двигателей — катер умчался на запад, скрывшись за поросшей темно-зеленым лесом горой.

— Похоже, они направляются к складу, — прокомментировал Форкосиган. — Это усложняет дело. — Он сжал губы. — Интересно, зачем они вернулись? Возможно, Готтиан нашел мой пакет с секретными приказами?

— Ну, ему ведь должны достаться все ваши бумаги.

— Да, но я обычно прячу свои документы: не хочу оповещать кого попало о своих делах с Советом Министров. Сомневаюсь, чтобы Корабик Готтиан мог отыскать то, что ускользнуло от Раднова. Раднов — толковый шпион.

— Раднов — высокий широкоплечий тип с узким, будто лезвие топора, лицом?

— Нет, это описание больше подходит сержанту Ботари. Где вы его видели?

— В лесу над ущельем. Это он тогда стрелял в Дюбауэра.

— О, вот как? — глаза Форкосигана вспыхнули, и он по-волчьи ухмыльнулся. — Это многое объясняет.

— Не для меня, — напомнила Корделия.

— Сержант Ботари — очень странный человек. Мне пришлось довольно строго наказать его месяц назад.

— Настолько строго, что он мог стать участником заговора Раднова?

— Готов поспорить, что Раднов так и подумал. Не уверен, что смогу объяснить вам, что за тип этот Ботари. Этого никто не понимает. Он отличный солдат, в рукопашной ему нет равных. Меня он на дух не переносит, как выразились бы вы, бетанцы. Ему нравится меня ненавидеть. Видимо, это льстит его самолюбию.

— Мог он выстрелить вам в спину?

— Никогда. Врезать по физиономии — пожалуйста. По правде говоря, именно за это он и был наказан в тот раз. — Форкосиган задумчиво потер подбородок. — Но вооружить его до зубов и оставить у себя за спиной в бою можно не колеблясь.