Сергей Курёхин. Безумная механика русского рока - Кушнир Александр Исаакович

«Публика крайне восторженно приняла нас, — вспоминает Анатолий Вапиров. — Для Сережи это был момент эйфории, поскольку в процессе концерта он весь отдавался музыке. После выступления у него случился сердечный приступ. Мы вызвали «скорую помощь», я отнес его в машину, и мы помчались в больницу. И тогда я понял, что это первый намек. Что всё может закончиться трагически».

«После концерта Сереже стало плохо с сердцем, — рассказывает журналист Александр Липницкий. — Нам с Вапировым стало страшно, потому что Курёхин лежал в гримерке бледный и чуть не умер. Слава богу, дело закончилось только приступом».

«Когда я впервые увидел Курёхина, он меня своей техникой очень впечатлил, — вспоминает джазовый критик Дмитрий Ухов. — Один из концертов проходил в четыре часа дня в пыльном актовом зале при незакрытых шторах и дневном свете. И при этом естественном освещении меня очень поразила бледность Сергея».

Многие из курёхинских друзей позднее рассказывали про сильные головные боли, из-за которых Сергей в юности категорически не желал ездить в метрополитене. Передвигаясь в троллейбусе или на электричке, он не мог сидеть спиной против движения. «У Сергея была клаустрофобия, — вспоминает Диканский. — Один раз я его заставил ехать в метро и за это поплатился, потому что Курёхину в поезде стало очень плохо».

«Я первый раз столкнулся с Сережиными проблемами, когда в юные годы мы пили портвейн по подъездам, — вспоминает Рим Шагапов. — И вдруг Серега сел на пол и схватился за сердце. Мы стали спрашивать: «Что случилось?» Он объяснил, что у него с детства порок сердца, и он знает, что нужно беспокоиться. Мы тогда перепробовали разные наркотики, но Курёхин не пробовал ничего. Он не вписывался в эти дела, да и портвейн пил аккуратно. Потому что прекрасно знал, что у него с сердцем плохо».

Правда, осенью 1978 года думать о грустном не находилось времени. Вапиров с музыкантами рвался в бой — вскоре у них был запланирован первый концерт в Москве. Времени оставалось немного, и репетиции шли каждый день.

Столичный дебют квартета Анатолия Вапирова состоялся в актовом зале МГТУ им. Баумана. «А это наш новый клавишник Сергей Курёхин, — представил Вапиров новобранца зрителям. — Сейчас он выступит с сольным номером».

В этот момент Курёхин притарабанил из-за кулис абстракционистскую картину, нарисованную его другом, художником Юрием Дышленко. С необыкновенной легкостью Сергей принялся исполнять по ее мотивам искрометные пассажи, причем со своей взрывоопасной энергетикой он смотрелся, словно гость из будущего. Неудивительно, что его безудержную манеру игры с импровизированными пассажами «играй как дышишь» зрители встретили восторженными репликами и градом аплодисментов.

«Именно в МГТУ им. Баумана большинству любителей джаза довелось впервые услышать Курёхина, — писал спустя несколько лет самиздатовский журнал «Сморчок». — Блестящая, казалось бы, не имеющая ограничений фортепианная техника, резкая, взрывная импульсивная манера молодого пианиста в немалой степени способствовали успеху самого ансамбля Вапирова».

Начиная с осени 1978 года концертов у Вапирова с Курёхиным стало действительно много. И времени на учебу у Сергея практически не оставалось. Да и большого желания получить диплом у него не было.

«По части образования Курёхин был разгильдяем, — считает саксофонист Михаил Чернов, который учился вместе с Сергеем в музучилище. — Он был уверен, что ему нечего учить, и не хотел играть классические произведения. Потому что не терпел насилия над личностью».

«Курёхин был скромным молодым человеком, который пел в баритонах в хоре училища Римского-Корсакова, — вспоминает бывший студент музучилища Игорь Воротников. — Уже тогда он выделялся среди сверстников, хотя было видно, что это не его. Сергей просто не вписывался в эту систему. У него была совершенно другая цель, направленная на самостоятельное творчество».

Вскоре Курёхин все-таки бросил учебу. В своих мыслях он существовал совершенно в другой Вселенной, а на этом материке быстро научился искать плюсы в любой ситуации. Бросив музучилище, Сергей понимал, что становится социальным аутсайдером, поскольку трудовой кодекс СССР гласил, что принимать его на работу по специальности без диплома о высшем образовании категорически запрещается. Курёхин шел на риск, но это был его осознанный выбор.

«В определенный момент я поступил в музыкальное училище при Ленинградской государственной консерватории, — вспоминал Курёхин в одном из ранних интервью. — От учебы, которая там была, мне делалось тошно. И я прекратил туда ходить. Жизнь и так очень короткая штука. Поэтому тратить ее на всякую ерунду типа учебы, которая тебе не дает ничего, совершенно бессмысленно!»

Дмитрий Ухов вспоминает, что уже в конце 70-х Сергей постоянно упоминал о краткосрочности пути художника.

«У Курёхина в разговорах часто мелькала Vita brevis, ars longa — «Жизнь коротка, искусство вечно», — замечает Ухов. — Пару раз мы обсуждали какую-то интересную идею, и я спрашивал: «А почему бы тебе ее не реализовать?» На что Сергей серьезно, без стеба и пафоса отвечал: «Ну ничего, потомки реализуют...» То есть подтекстом у него постоянно звучало, что он не успевает материализовать свои идеи».

В одном из интервью 1980-х Курёхин откровенно рассуждает на тему жизни и смерти: «Как говорил Цвейг, каждый человек точно знает звездный час. Одни ощущают, что он прошел, другие — что они в нем живут. А я ощущаю, мой звездный час еще далек. Может быть, после смерти. Бывает, что человек готовится к этому всю жизнь, да так и умирает, звездного часа не дождавшись. Поэтому я стараюсь все-таки оставлять какие-то знаки, как собака метит столб... Я хочу, чтобы оставались какие-то отрезочки, запахи, по которым затем можно было бы восстановить какую-то картинку. Поэтому мне сейчас важна интенсивная деятельность... Я всё доделаю. Я очень четко рассчитываю свое жизненное время. Я очень хорошо научился себя внутренне контролировать».

Смотрите, что получается: молодой человек 23–24 лет постоянно думает об ограниченности своего пребывания на Земле. По крайней мере, эта мысль красной нитью прослеживается в его интервью. Мне кажется, это важный момент для понимания психологии раннего Курёхина. В военкомате, где у него случился очередной приступ, Сергей получил отсрочку от армейской службы. Он прислушивался к внутреннему голосу и жил как на пороховой бочке. Торопился, чтобы успеть всё сделать. Говорят, что его наручные часы показывали время на десять-пятнадцать минут вперед. И поэтому он старался каждую неделю, каждый день, каждый час своей жизни реализовывать максимальное количество идей.

Новые летчики

Летом мы все вместе поедем на юг, куда-нибудь на Черное море, в горы. У меня давняя мечта сыграть в горах, на открытом воздухе без зрителей, Софокла или Еврипида. Для самих себя, с музыкой, со всем, что возможно. Или снять фильм. Мы могли бы это сделать не хуже какого-нибудь Феллини или Антониони. Главное — знать, что сказать. Сергей Курёхин (из письма Владу Макарову)

Что произошло с Курёхиным потом, в конце 1970-х?

В составе квартета Анатолия Вапирова он не пропускал ни одного джазового фестиваля: Красноярск, Абакан, Ярославль, Фергана, Сыктывкар. «Я весь в поездках, — писал Курёхин матери в июне 1979 года. — Были в Риге, Москве, Минске. У меня вся комната в афишах. Мы сейчас в другой организации, в Росконцерте. Они нас шлют в Москву (шесть концертов, с 5-го по 10-е), потом Рига и Ташкент. После всех гастролей я с ребятами уезжаю работать в Анапу месяца на полтора, в туристический лагерь. Там нужно играть танцы, а за это нам дают жилье, еду и так далее».

Во всех этих поездках и гастролях Курёхин чувствовал себя свободным мужчиной, ощутив на практике всю силу своего обаяния. «Женщины на него просто вешались, — рассказывал впоследствии Болучевский. — Потому что Сергей был не такой, как все».

Сергей Берзин вспоминает, что однажды они с Курёхиным приехали домой в сопровождении малознакомых барышень. Как это порой случается, одна из них была очень симпатичной, а другая — не очень. В разгар веселья, когда пьяные мужики начали разбираться, кому с кем танцевать, Курёхин сказал Берзину: «Ты знаешь, мне абсолютно всё равно». Простота и искренность таких признаний обескураживали.