Сергей Курёхин. Безумная механика русского рока - Кушнир Александр Исаакович

Минус у этой идеи был только один — профессиональным саундом и аранжировками у «Аквариума» тогда и не пахло. Как, впрочем, не пахло и профессиональным барабанщиком, гитаристом или басистом. Неудивительно, что электрические версии песен зафиксировать в студии им первоначально не удавалось. Что делать дальше, было непонятно.

Примерно в этот период музыканты «Аквариума» самозабвенно полюбили реггей. По вечерам Гребенщиков с друзьями собирались на квартире у виолончелиста Севы Гаккеля и устраивали шумные музыкальные оргии.

«У Севы в соседней комнате жили хиппи, и они слушали то, что и положено им слушать: Джими Хендрикса, Дженис Джоплин, — вспоминает лидер «Аквариума». — А мы на их фоне выглядели как чудовища: приходили поздно ночью, нажирались и очень громко слушали Боба Марли, Sex Pistols, Police и Devo. Параллельно мы пытались курить траву, и иногда это у нас получалось».

Вскоре журналисту Артемию Троицкому удалось вписать «Аквариум» во внеконкурсную программу фестиваля «Джаз над Волгой». Но даже там группа умудрилась разминуться с Курёхиным. Как и в театре у Горошевского, они находились в одном лесу, но бродили по разным тропам.

«Мы жили в гостинице и с утра до ночи курили дико плохую траву, — доверительно рассказывал мне отец-основатель «Аквариума». — И докурились до такого состояния, что на сцене все песни — медленные, быстрые, романсы — сыграли нон-стопом в реггей. Далеко не всё можно сыграть в реггей, однако мы попытались играть в реггей именно всё. И в течение последующих четырех часов езды домой Троицкий ругался на нас самыми последними, самыми черными словами. Теоретически я его понимал — всё звучало тогда очень плохо. Но мы получили экстраординарное удовольствие, назвав это действо «Джа над Волгой». По большому счету это был бунт».

Когда «Аквариум» вернулся с планеты Ярославль на планету Ленинград, на их горизонте неожиданно появляется Курёхин. Он приходит в студию Андрея Тропилло и первое, что делает... Учтите, Сергей никого еще в группе толком не знает. Но, наблюдая творческую кухню, советует Гребенщикову: «Слушай, Боб, где ты нашел этих ребят? Их необходимо разогнать. Давай я всё сыграю сам».

И часть партий на «Треугольнике», от клавиш до каких-то экзотических колокольчиков, Курёхин сочиняет практически мгновенно... Любопытно, что при этом он никому из друзей не рассказывал, что сотрудничает с рок-группой. Не потому, что хранил тайну, а потому, что не считал это чем-то существенным.

Когда спустя много лет я впервые интервьюировал Курёхина, один из вопросов касался его сотрудничества с «Аквариумом». Надо сказать, что время не сильно изменило отношение Маэстро к группе.

«“Аквариум” был неизвестным затрапезным ансамблем, — с ностальгической улыбкой вспоминал Сергей. — Были Боб и Сева Гаккель, им иногда подыгрывали Дюша и Файнштейн. Не группа, а идея... На первый серьезный альбом, сделанный у Тропилло, они позвали меня записываться. Тогда я основное время уделял джазу, а “Аквариум” был для меня чем-то неважным. Но, поскольку времени свободного было много, я там изгалялся. Помню, что очень дружеская атмосфера была и многое нас в то время объединяло».

За стенами студии общение Курёхина с Гребенщиковым проходило в еще более активном режиме. Дело в том, что в отличие от большинства музыкантов Сергей увлекался философскими трудами и читал много книг. Поскольку Курёхин работал концертмейстером не ежедневно, он целыми днями бродил по букинистическим магазинам и искал раритеты. Что-то выменивал на книжных рынках, что-то дарили друзья. Он старался не просто приобрести редкие книги, а достать антикварные выпуски первых изданий XIX-го и начала XX века.

«По убеждениям я сноб, — декларировал свои взгляды Сергей в письмах к журналисту Александру Петроченкову. — Склонен к мистике. Сторонник идеи об особом пути развития России, о котором говорили славянофилы. Круг чтения соответствующий: новый роман, поэзия, богословская литература, мистика, Соловьев, Бердяев, Сергей Булгаков, Флоренский, античность, Восток и т. д.»

Гребенщиков больше увлекался западной и древнекитайской философией. Переводил тексты Дилана, Боуи, фэнтези Толкиена, читал в самиздате Лао-цзы. Короче, Курёхину с Гребенщиковым было чем поделиться друг с другом.

«Сергей был единственным из моих знакомых, кто, грубо говоря, читал книги, — вспоминает БГ. — Больше говорить об этом мне было не с кем. Поэтому когда мы встречались, нам было по поводу чего экспериментировать, фантазировать и, мягко говоря, шутить. У нас обоих был материал. Он знал что-то, чего не знал я. Я знал что-то, чего не знал он. Поэтому вместе мы дополняли друг друга».

Поскольку смотреть советское телевидение в то время было бессмысленно, они проводили сутки напролет, обсуждая всякую ерунду. Например, что такое «мифология артиста», или каким должно быть «идеальное интервью». В условиях, когда вся страна хоронила Брежнева, а на заводах стонали траурные гудки, эти два эльфа беззаботно сидели на одной из ленинградских крыш и активно рассуждали о мифотворчестве.

Причем было непонятно, кому это нужно. Музыкальной прессы в стране не было, инфраструктуры тоже. Но при этом БГ и Курёхин находились в полной гармонии с собой. Им не надо было ходить к восьми утра на службу, вкалывать на субботниках, посещать профсоюзные собрания или демонстрации трудящихся. Они просто наслаждались обществом друг друга — как говаривал интеллектуал Чжан-Чао, «пить вино при луне подобает в обществе приятных друзей».

«Поскольку мы с Бобом были большие приятели, я у него часто оставался на ночь, — рассказывал мне Курёхин. — А с вечера мы поддавали. Тусовались до утра, ходили в «Сайгон», потом работали... Он не знал нот, и я писал ему партитуры. Боб мне обычно наигрывал что-то на гитарке, а потом я в студии всё додумывал и реализовывал».

В паузах между беседами они дали интервью журналисту «Би-Би-Си». У не подготовленного к интеллектуальной атаке корреспондента было большое самомнение, большие кожаные наушники и крутой репортажный магнитофон. На первый же вопрос Курёхин с БГ ответили...

Вообще, неважно, каким был вопрос. Важен был ответ: «У нас есть три точки отсчета в теперешней музыке: Псевдо-Дионисий Ареопагит — один из первых христианских писателей; Брюс Ли — не как живая фигура, а как миф; Майлз Дэвис, но не музыкант, а как старик негр, который дает самые наглые интервью».

Позже Курёхин с Гребенщиковым дали самиздатовскому журналу «Часы» большое интервью. Я случайно раскопал его в Питере, и о нем мало кто знает... Это 1982 год, объем текста — страниц двадцать, не меньше. Интервью у культовых музыкантов брали редактор «Часов» Аркадий Драгомощенко и его приятель, философ Влад Кушев.

«Искусство — это аборт магии, — декларировали свои взгляды БГ и Курёхин. — Раньше были только магические обряды... Ни искусства, ни культуры не было».

То есть уже в далеком 1982 году два недипломированных искусствоведа давали культурологически насыщенные, провокационные и самоироничные интервью. При этом они создавали вокруг себя целую вселенную, насыщенную несуществующими фестивалями, невышедшими пластинками и новыми, неведомыми остальному миру рок-героями.

«Миф, появившийся вокруг группы, становится культурной ценностью, — признавался позднее Курёхин. — И мифология несет такую же, если не большую нагрузку, как само произведение искусства. Предположим, миф «Аквариума». Боб это прекрасно понимал и старался каждое событие своей жизни как-то документировать. Это нормально, так рождается миф. У нас всё передавалось на уровне слухов и становилось чистой мифологией. В итоге мифология сработала лучше, чем могли бы все средства массовой информации вместе взятые».

Но не мифом единым жили эти люди. Начиная с 1982 года «Аквариум» вместе с Курёхиным стабильно совершал варварские набеги на Москву. К примеру, их концерт в саду «Эрмитаж» являл собой прообраз будущей «Поп-механики». А дело было так. В один из летних вечеров в столицу направился мощный рок-десант: традиционный «Аквариум» + Курёхин + Фагот + саксофонисты: Игорь Бутман, Володя Чекасин и Володя Болучевский.