Сергей Курёхин. Безумная механика русского рока - Кушнир Александр Исаакович

Всю ночь Курёхин не спал. Стоял в тамбуре и смотрел в темноту за окном. Думал, что делать дальше. После хэппенинга в Театре эстрады он понимал — в жизни нужно что-то менять. В кругу питерских музыкантов Курёхин, как пел Клифф Ричард, был «почти знаменит». Но сейчас у него наступил не лучший период. Ситуация в молодой семье становилась всё тяжелее — как в финансовом, так и в человеческом плане. Впереди маячила неизвестность, поскольку Курёхин фактически развелся с женой. Частично под давлением ее родителей, частично от безденежья, частично от элементарной житейской неопытности.

«Мы никогда не ругались друг с другом, — вспоминает Татьяна Паршина. — Даже если у нас были какие-то претензии, мы писали друг другу записки. И оставляли их на столе».

Тем не менее вскоре они все-таки разошлись. Дочка Юля осталась жить с мамой. А Сергей ушел в звенящее тишиной никуда, не пересекаясь со своим ребенком более десяти лет. Но и это было еще не всё.

Внезапно зимой 1974 года у Курёхина умер отец. Скончался в возрасте пятидесяти четырех лет, так же, как и дедушка, Иван Тимофеевич.

После смерти Анатолия Ивановича Сергей неделю провалялся дома, уткнувшись лицом в подушку. К такому повороту событий он оказался не готов. Всё вокруг рушилось, и было непонятно, как жить дальше.

Кроме ударов судьбы и полной неопределенности Сергея угнетало отсутствие денег. Он сдал в ломбард обручальные кольца в иллюзорной надежде их выкупить. Сделать это не удалось. Как не удавалось и заработать хотя бы часть суммы, необходимой для покупки недорогого синтезатора. Света в конце туннеля видно не было, по крайней мере, на ближайшее время...

Зимой двадцатилетний Сергей ходил в осеннем плаще поверх розовой рубашки, без свитера, в укороченных брюках, купленных в магазине «Детский мир». От холода его спасали вязаный шарф, длинные волосы и старые брезентовые варежки, утепленные изнутри кроличьим мехом. И многие воспринимали это как новый курёхинский стиль — частично оригинальный, частично — пижонский.

Дома Сергей толком не жил, приходил лишь ночевать. «Курёхину хотелось какого-то тепла, уюта и поддержки, — считает Рим Шагапов, — чтобы он мог прийти к себе домой, чтобы его просто могли накормить».

Питался наспех, всем подряд, от пирожков до меда, который мог поедать в неограниченных количествах. Когда кушать было нечего, тайком относил в букинистический магазин книги из домашней библиотеки.

Но долго так продолжаться не могло, слишком чутко работал у Сергея внутренний счетчик.

Постепенно Курёхин начал приходить в себя. Поступил на третий курс в музучилище им. Римского-Корсакова на дирижерско-хоровое отделение. Пытался войти в одну реку дважды, отвлечься или обмануть себя.

Одним из плюсов нового места учебы оказалось знакомство с известным джазовым саксофонистом Анатолием Вапировым.

«Вапиров считался человеком необыкновенно широких взглядов, — рассказывал впоследствии Курёхин. — Академический музыкант, он окончил аспирантуру консерватории, где потом преподавал фри-джаз. Вапиров произвел на меня сногсшибательное впечатление, его феноменальное владение саксофоном никого не оставляло равнодушным. Когда Вапиров меня прослушал, он сказал: «Давай работать вместе». И мы начали играть фри-джаз с сильным джаз-роковым уклоном. У нас были отработаны сложнейшие размеры ритма, там постоянно были какие-то одиннадцать восьмых. Такой мрак! Мы все выучивали, поскольку это было ориентировано на технику исполнения. Мы были очень экспрессивны и старались наворотить что-то как можно техничнее. Старались произвести эффект».

Сотрудничая с Вапировым, Курёхин не просто переключился с рока на джаз. Он погрузился в джаз глубоко и страстно. На волне этого увлечения Сергей дал развернутое интервью легендарному самиздатовскому журналу «Квадрат». Дело было летом 1978 года. Долгое время этот номер машинописного журнала считался утерянным, но чудеса порой случаются.

Благодаря журналисту Александру Петроченкову этот раритетный выпуск «Квадрата» удалось реанимировать. Находка превзошла все ожидания! Интервьюеру, известному джазовому критику и издателю «Квадрата» Ефиму Барбану, удалось зафиксировать парадоксальный и бескомпромиссный характер мышления Курёхина. Впрочем, судите сами.

«В свободном джазе я ощущаю не только чисто музыкальный заряд, но и общеэстетический, общедуховный заряд огромной силы, — декларировал свои убеждения 24-летний Курёхин. — Рок сейчас никого из моих друзей не удовлетворяет. Среди музыкантов моего поколения существует колоссальный интерес к серьезной музыке, в частности к современному джазу. На джазовых концертах сейчас огромное количество молодых людей, которые раньше ходили лишь на рок-сейшны».

В этом же интервью бывший «рок-органист» демонстрирует поистине энциклопедические познания, оперируя именами легиона солистов, названиями ансамблей, оркестров и биг-бендов. Джазовую музыку в таком объеме могли усваивать лишь неистовые люди со слегка перекрученными мозгами. Вариантов, собственно говоря, было два: либо Курёхин гений, либо сумасшедший. Музыкальный свет решил, что, наверное, гений.

Школа жизни

Я вычислил Курёхина в самом конце 1970-х... Возможно, до этого у него была какая-то бурная жизнь, но я о ней ничего не знаю. Артемий Троицкий

Как следует из интервью журналу «Квадрат», неистовое увлечение Курёхина джазом носило характер идеологической диверсии. Остается только догадываться, почему Сергей так стремительно разочаровался в рок-музыке. Возможно, надоела неопределенность, ведь за несколько лет ему так и не удалось собрать собственную группу. По другой версии, тот материал, который Курёхин исполнял в «Посте», «Гольфстриме» и «Большом железном колоколе», стальными обручами сдерживал его буйную фантазию. Ему не хватало воздуха, рок-н-ролльное поле казалось исхоженным вдоль и поперек.

Можно по пальцам пересчитать количество ленинградских рок-концертов Курёхина в 1970-е: несколько раз c «Большим железным колоколом», ничтожно мало в составе «Поста» и «Гольфстрима». С альбомами дело обстояло еще хуже.

Неофициальных студий, как и профессиональных рок-звукорежиссеров, тогда в Ленинграде не существовало. Несколько лет назад Володя Козлов из «Союза любителей музыки рок» презентовал мне концертник «Большого железного колокола», записанный в 1974 году на фестивале в ДК им. Орджоникидзе. Там звучит шесть или семь композиций, и это поистине бесценный раритет. К сожалению, курёхинская электроорганола там почти не слышна, и даже после тщательной оцифровки этот бутлег вряд ли представляет культурологическую ценность.

Вот, наверное, и всё, что Сергею удалось сделать на ниве фантомной рок-сцены в те застойные годы. Предположу, что отчасти поэтому Курёхин направился в сторону джаза, навстречу общественному резонансу и пресловутому творческому безумию. Забегая вперед, заметим, что кое-что он нашел. Правда, не там, где искал, и не совсем то, что хотел. Но обо всем по порядку.

После нескольких месяцев репетиций Курёхин в мае 1978 года выступил в составе джазового трио Анатолия Вапирова на крупном фестивале в Куйбышеве. На ленинградской сцене Сергей дебютировал в рамках «Вечеров джазовой музыки», проходивших в ДК Горького.

На фоне других исполнителей Курёхин выделялся агрессивной подачей материала и тем, что он называл «мелкой техникой». С каждым аккордом Сергей атаковал черно-белые клавиши так, что казалось, будто рояль сейчас рухнет. Его пальцы носились по клавиатуре с немыслимой скоростью. На притихший зал неслась лавина чувственных пассажей в духе Сесила Тейлора: всё сильнее и сильнее, всё громче и громче. Порой у слушателей возникала почти осязаемая галлюцинация, будто за роялем сидят два пианиста. Руки Курёхина жили самостоятельными, не связанными друг с другом жизнями, разбегались по противоположным полосам клавиатуры и встречались снова, чтобы тут же расстаться.

Ближе к финалу виртуозный пианист начал уставать и, похоже, переоценил свои силы. Во время исполнения на бис регтайма Скотта Джоплина Курёхин заметно побледнел. Едва дотянув до конца концерта, он нетвердой походкой прошел за кулисы и рухнул на кушетку. Почуяв неладное, Вапиров начал хлестать Сергея по щекам, чтобы привести в чувство. Присутствовавшие в гримерке журналисты решили, что музыкант мертвецки пьян. Но дело было вовсе не в этом.