Нежность волков - Стеф Пенни

Запах табака приводит Дональда в конюшни, где, уютно устроившись в соломенном гнезде, Джейкоб потягивает трубку. Дональд молча садится рядом с индейцем. Тот приминает табак. Чувствует, что сейчас не время говорить об убитом, но знает, что именно этого хочет Дональд.

— Расскажи, о чем думаешь.

Джейкоб привык к странным вопросам Дональда. Тот постоянно спрашивает, что ты думаешь о том, что ты думаешь о сем. Конечно, вполне нормально осведомиться, что ты думаешь о погоде, или, скажем, о планах на охоту, или о том, насколько затянется поездка, но Дональд предпочитает разговоры о вещах смутных и незначительных, вроде только что прочитанного рассказа или того, что кто-то сделал два дня назад. Джейкоб изо всех сил пытается понять, о чем это хочет разузнать Дональд.

— Он был скальпирован. Ему перерезали горло, когда он лежал; возможно, спал.

— Мог белый совершить такое?

Джейкоб ухмыляется, так что зубы сверкают в свете лампы.

— Любой сможет, если захочет.

— Как ты считаешь, кто или почему это сделал? Ты же был там.

— Кто это сделал? Я не знаю. Кто-то, кому его жизнь была безразлична. Почему его убили? Возможно, он давным-давно чем-нибудь провинился. Возможно, кому-то навредил… — Джейкоб замолкает, провожая взглядом поднимающийся к стропилам дымок. — Нет, будь так, тот бы захотел, чтобы жертва проснулась и узнала, что он победил.

Дональд кивает, поощряя его к дальнейшему разговору.

— Возможно, его убили, желая остановить то, что он только собирался совершить. Я не знаю. Но мне кажется, тот, кто это совершил, делал то же и раньше.

Дональд рассказывает ему о мальчишке Россов и о том, что, возможно, придется отправиться за ним. Маккинли собирается за комиссионером, явно самым подозрительным из всех, в надежде на то, что вся слава достанется ему.

— Может, не стоит ему действовать в одиночку, раз тот так опасен, — ухмыляется Джейкоб. — Может, он и его…

И он проводит пальцем по шее. Дональд с трудом сдерживает улыбку. Только подружившись с Джейкобом, он постиг всю меру общей нелюбви к Маккинли.

— Тебе не кажется странным, что в последние дни никто не заметил никаких… э-э… индейцев? То есть если его убил индеец.

— Если индеец не хочет, чтобы его видели, его не увидят. По крайней мере, для нашего народа это так. Для других… — Он пренебрежительно сопит. — Про чиппева не знаю, может, они плохие охотники. — Он улыбается, показывая, что шутит.

Подчас Дональд чувствует себя ребенком рядом с этим человеком, который едва ли старше его самого. Чуть оправившись после ранения, он стал помогать Джейкобу с чтением и письмом, но у них не возникло отношений учителя и ученика. Дональд подозревает, что книжные знания, которые он передает Джейкобу, на самом деле вовсе ему не принадлежат; он просто знает, как их извлечь, в то время как Джейкоб рассказывает нечто, принадлежащее ему целиком. Но может, Джейкоб чувствует то же самое, ведь окружающий его мир — просто последовательность знаков, которые он понимает точно так же, как Дональд, не задумываясь, понимает значение слов на бумаге. Дональд хотел бы знать, что об этом думает Джейкоб, но понятия не имеет, как начать такой разговор.

~~~

Мария Нокс не в первый раз наблюдает, какое впечатление производит ее сестра на молодых людей. Она к этому привыкла, ведь с тех пор, как ей исполнилось четырнадцать, а сестре двенадцать, мальчики вились вокруг Сюзанны и совершенно менялись в ее присутствии, становясь, в зависимости от характера, то неприветливыми и робкими, то шумными и хвастливыми. Мария не обращала на них внимания; язвительная дурнушка, она была просто товарищем по играм, а позже стала подружкой, у которой всегда можно списать домашнее задание. Но Сюзанна была особенно живой и веселой, а когда они подросли, стало очевидно, что она еще и красавица. Она никогда не жеманничала; она была заводилой во многих играх, а если и могла оценить свою привлекательность (а она могла), то оказывалась достаточно скромна и даже обижалась на всеобщее внимание. Как члены семьи (и, наверное, общества) часто получают или берут на себя какую-то роль, а потом оказываются у нее в плену, так и Сюзанна стала всеобщей любимицей: таких балуют, но относятся с некоторым снисхождением, как к нуждающимся в защите от неприятных жизненных обстоятельств типа засорившихся клозетов и налогообложения. Тем временем Мария стала синим чулком, все отрочество читала запоем и проявляла интерес к экспансионизму, войне на Юге[2] и прочим предметам, которые принято считать неподходящими для юных леди. Последние три года она оформляет собственную подписку на ряд канадских и заграничных журналов. Она не скрывает своих реформистских взглядов (но держит в тайне приверженность к аграрному крылу реформистов), восхищается Таппером[3] и спорит с отцом, не разделяя его любви к Джорджу Брауну[4]. И все это в городке, где чтение газеты персоной в женском платье считается верхом чудачества. Однако Мария вполне сознает, что разница между умственными способностями ее и Сюзанны не так уж велика. Будь Сюзанна дурнушкой и, вследствие этого, предоставлена самой себе, она вполне могла бы стать такой же интеллектуалкой. И напротив, Мария достаточно честна с собой, чтобы признать: если б ей досталось побольше внешней привлекательности, она бы не проявляла столько усердия в стремлении к знаниям. Вот такие крохотные различия определяют течение жизни.

Время от времени Мария заводит разговор о колледже — ей двадцать лет, и если не пойти учиться сейчас, то потом будет стыдно. Но домашние заявляют, будто она необходима здесь, и всячески доказывают ее незаменимость. Мать консультируется с ней по любому вопросу домашнего хозяйства, утверждая, что сама справиться не может («А что же ты делала, когда я была маленькой?» — риторически вопрошает Мария). Отец часто обсуждает с ней свои дела. Что до Сюзанны, она заключает сестру в объятья и стенает, что жить без нее не может. Конечно, можно сказать и так, что у нее просто не хватает мужества вырваться из Колфилда. (А вдруг в большом городе она окажется не на высоте?) Она размышляет об этом, но слишком долгие думы угнетают ее, так что она всякий раз прогоняет тяжелые мысли и хватает очередную газету. Кроме того, если б она уехала этой осенью в колледж, кто бы поддержал семью в такое трудное время? Мать храбрится, но ее глаза выдают тревогу — поверхностную, по поводу двух посторонних в доме, и глубоко запрятанный ужас от происшедшего в нашей глуши.

Уже второй день Мария пытается застать отца одного, чтобы как следует расспросить, но до сегодняшнего вечера ей это не удавалось. Она уверена, что он поделится с ней своими мыслями, и жаждет изложить собственные теории. Но после того как эмиссары Компании отправились спать, его лицо, и так-то нездорового цвета, почти посерело от усталости. Глаза у него ввалились, так что нос будто бы выступает более обычного. И тогда она просто обнимает отца.

— Не волнуйся, папа, очень скоро все выяснится и останется в прошлом.

— Будем надеяться, Мейми.

Втайне она любит, когда ее так называют, — детское прозвище, использовать которое никому больше не позволено.

— Они здесь надолго?

— Пока не расспросят всех, кого намерены расспросить, я полагаю. Они хотят дождаться возвращения Фрэнсиса Росса.

— Фрэнсиса Росса? Неужели? — Фрэнсис на три года младше ее, а потому она все еще считает его красивым угрюмым мальчишкой, над которым постоянно хихикают старшеклассницы. — В таком случае им нет никакой нужды оставаться у нас. Они могут ждать у Скоттов. Я уверена, что Компания может это себе позволить.

— Не сомневаюсь. Как справляются со всем этим твоя мать и Сюзанна?

Мария медлит, обдумывая этот серьезный вопрос.

— Без гостей маме было бы лучше.

— Хм.

— А с Сюзанной все в порядке. Захватывающее разнообразие среди повседневной рутины. Хотя сегодня я чуть не вышла из себя, когда услышала, как Сюзанна рассказывает мистеру Муди о наших кузинах. Сама не знаю почему. Это ведь совершенно не его дело, правда? — Помедлив, она добавляет, чуть стыдясь собственных слов: — Мне кажется, она старалась произвести на него впечатление. Хотя в этом не было никакой необходимости.

— Я так и знал, — улыбается отец. — Не так уж часто на нее смотрят с восхищением.

— Да что ты говоришь, — смеется Мария. — По-моему, на нее все смотрят с восхищением.

— В каком-то смысле, да. Но не с тем уважением и с некоторым даже трепетом, с которым люди относятся к тебе, Мейми.

Он глядит на нее, и Мария улыбается, чувствуя, как зарделись щеки. Ей нравится мысль о трепетном к ней отношении.

— Я не собирался льстить тебе.

— Не беспокойся, мне вовсе не льстит сравнение с Ниагарским водопадом или равниной Авраама[5].