Джуна - Евгений Муляров

Целлулоидная лента шуршала, а иногда рва­лась, чуть дрожал, вспыхивая и погасая, луч света, на экране появлялись кадры мирной, сытой, обеспеченной и веселой жизни. А если фильмы были о войне, то герои ни в коем слу­чае не погибали. Они обязательно побеждали. Героический разведчик добывал секретные до­кументы, заодно прихватив и вражеского гене­рала, веселые герои обороняли свое беспокой­ное аэродромное хозяйство. Влюбленные обяза­тельно встречались в назначенное время — в шесть часов вечера после войны. А уж трофей­ные ленты!! Их и вовсе не с чем сравнить, чего стоят одни названия — «Большой вальс», «Девушка моей мечты», «Судьба солдата в Америке»...

Киномеханик был царем и богом, повелевал этими людьми, завладевал их сердцами на пол­тора часа сеансного времени и делал все, что хотел!

И очнулся, и качнулся, завертелся шар земной.Ах, механик, ради бога, что ты делаешьсо мной!Этот луч, прямой и резкий, эта света полосазаставляет меня плакать и смеяться два часа,быть участником событий, пить, любить,идти на дно...Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!

Теперь совсем не то. Жизнь, конечно, все еще похожа на кинематограф, где черное меша­ется с белым, но профессия киномеханика утеря­ла всю свою притягательность. Из человека, по­велевающего помыслами и душами, он превра­тился в обыкновенного служащего, культработ­ника, как называли его сокращенно. Производ­ственный план, количество зрителей, тарифная сетка, где-то наверху — в недосягаемой выши­не — Министерство культуры, которое повеле­вало сотнями и тысячами киномехаников, биле­терш и даже директоров кинотеатров. А коли ты еще и механик кинопередвижки!..

Бездорожье, утомительные часы, проведен­ные в дребезжащей машине-развалюхе, усталый, полуголодный, добирается он до места и крутит все одну и ту же, все одну и ту же ленту, зная ее наизусть. Кажется, и в страшном сне или на Страшном суде вместо действительных событий он будет пересказывать все тот же сюжет старой кинокартины...

Девушка-киномеханик, да еще необычная, привлекательная, — это и вовсе загадка. Объ­яснение, которое Джуна давала впоследствии своему внезапному и ошеломляющему именно тривиальностью, заурядностью выбору, тоже мало что объясняло.

Думалось, что профессия киномеханика лишь очередная, самая начальная ступенька в мир кино. А затем, может быть, институт кинемато­графии, затем...

Объяснение наивное и, как кажется, совер­шенно неправдоподобное. Вряд ли и молодень­кая выпускница школы всерьез в него верила — волшебный мир киностудии и мир дощатой ки­нобудки, обклеенной пожелтевшими рекламными плакатами, — это разные миры, они не имеют ничего общего, даже не соприкасаются.

Так в чем же кроется разгадка этого стран­ного на первый взгляд выбора, ведь чем-то он продиктован? Попытаюсь предложить свое соб­ственное объяснение. Оно может показаться кому-то еще более странным, чем выбор, сделан­ный героиней книги, даже вызвать возмущение. Еще бы: за спонтанным, ни к чему не обязыва­ющим поступком вдруг пытаются обнаружить глубокий смысл, таинственную подоплеку! Но напомню, что задача автора не только рассказать о своем герое, его задача истолковать поступки, складывающиеся в единство судьбы, увидеть в каждом отдельном движении тот смысл, кото­рый, вполне возможно, не заметен даже тому, кто эти поступки совершает.

И более того, как раз неосознанность, ничем будто не вызванная тяга, желание поступить так, а не иначе указывают на скрытую предопреде­ленность таких поступков, на направленность ду­шевных движений. Так складывается тайный узор судьбы, чтобы выступить сразу, во всем своем великолепии, — когда человека уже не будет...

Но пока речь идет о выборе, сделанном вче­рашней школьницей. Отправиться в чужой город, где ей придется приобретать чисто муж­скую профессию, изучать объективы, лентопро­тяжные механизмы и работу мотора, а затем, после окончания техникума, возиться с киноап­паратом, поднимать тяжеленные железные ко­робки с катушками пленки... Зачем? Почему? Следует ответить вопросом на вопрос: а что, собственно, делает киномеханик, в чем смысл его ремесла? Однако не стоит торопиться с от­ветом.

Лопнувшая и подклеенная во многих местах пленка, треск слабенького движка, характерный запах горячего машинного масла и пыли — да, все это неотъемлемые атрибуты работы кино­механика, так же как неизменный и обидный крик «Сапожник!», сопровождаемый пронзи­тельным свистом, если пленка рвется в очеред­ной раз или смена катушек слишком затягива­ется (ведь речь идет о времени, когда киноме­ханик часто работал с одним проекционным ап­паратом).

Все так, но почему бы не взглянуть на вещи шире? Киномеханик обладает способностью, ко­торой обделены обычные смертные, разве что за исключением профессиональных волшебников и колдунов. Он вызывает тени людей, причем со­вершенно неважно, тени ли это живых или умер­ших, и по желанию публики без конца разыгры­вает события, которые отделены от присутству­ющих и дальним расстоянием, и временем, когда они происходили. А точно ли происходили?

Кинематографический луч, направленный опытной рукой киномеханика, может проникнуть и в еще не бывшее, то бишь в гипотетическое бу­дущее, и в не бывшее вовсе никогда, он может мучить бедные тени, беспрестанно вызывая их и неохотно отпуская на покой, чтобы в самом ско­ром времени, когда в зале соберется очередная порция публики и начнется новый сеанс, на по­требу ей снова вывести на белое полотно только что отпущенных на свободу рабов проекционного луча.

Не стану возражать тому, кто вдруг посчита­ет, будто сказанное здесь перебор. Если люди ли­хорадочно перелистывают книги и брошюры о колдунах и ведьмах, читают публикации в совре­менных газетах о свадьбах вампиров и о местах обитания зомби, если, в конце концов, сейчас этот человек держит в руках книгу из серии о великих пророках, у него, должно быть, есть собственное мнение, которое можно только уважать.

Впрочем, собственное мнение есть и у автора. Более того, рассказанное им никакая не новость, давным-давно о таинственной природе кинемато­графа догадались самые прозорливые наблюда­тели, и слова их, расцвеченные залихватской иронией, порождены именно ужасом перед от­крывшимися перспективами нового тогда искус­ства.

«Великий жезл власти дал людям кинемато­граф. «Остановись, мгновение, ты прекрас­но!» — этот возглас перестал уже быть ритори­ческим. Пусть Фальер только раз приезжал к королю Эдуарду, пусть он приезжал к нему только на мгновение, и жизнь тотчас же подхва­тила и унесла его дальше, пусть даже после этого мгновения он исчезнет с лица земли, но самое это мгновение, когда он сидел в коляске и приподнимал цилиндр, и чесал переносицу, и любезно улыбался, — оно выхвачено из цепи других, остановлено и может повторяться до скончания века; оно задержано на тысячи лет и попало в руки к прыщеватому парню, который, как Фауст, как Иисус Навин солнцу, крикнул всему этому: «Остановись, мгновение, ты пре­красно!» - так писал еще в 1908 году популяр­ный критик Корней Чуковский.