Чернобыль. Реальный мир - Денис Вишневский

Но, пожалуй, наибольшее упрямство продемонстрировали жители деревни Ковшиловка. При радиационном фоне в 7 мР/ч в 1986 году абсолютно все взрослые жители отказались эвакуироваться. Они лишь вывезли своих детей к родственникам. Впрочем, сегодня этот населенный пункт является нежилым, властям все же удалось переубедить несговорчивых деревенских жителей.

В личных дневниках первых исследователей зоны поражения можно найти откровенные воспоминания об увиденном человеческом горе. На перевалочных пунктах витала гнетущая атмосфера тотальной безнадежности, люди плохо понимали, что происходит, и смиренно ожидали решения своей дальнейшей судьбы.

Вот воспоминания ученых о ситуации в городе Иванков в первые недели мая: «Центральная площадь города была заполнена людьми с посеревшими лицами. Горели костры, возле которых грелись дети и старики, несмотря на календарный май, по ночам случались заморозки. Люди были в замешательстве, взгляды были полны отчаяния. Но тогда они еще верили, что очень скоро, через три дня после выселения, государство поменяет свое решение и их пустят обратно, домой… Эвакуированные толпились возле административных зданий города с надеждой услышать наконец-то хорошую новость. Хоть одну хорошую новость за последние несколько недель».

Этот магический срок – три дня – фигурирует во многих воспоминаниях и хрониках. Жителям города Припять и других населенных пунктов, эвакуированных 27 апреля, обещали возвращение к нормальной жизни через три дня. Даже в известном объявлении, которое прозвучало в Припяти по радио, сообщалось, что выселение будет длиться недолго, брать с собой нужно только документы и самое необходимое.

Откуда взялся этот строк? Вероятно, три дня – это «решение-заготовка» служб гражданской обороны. Если при недостатке информации нужно быстро принять решение, то используют заранее заготовленные шаблоны. Исходя из того, что советская система гражданской обороны была ориентирована на защиту в случае ядерного удара, то эти три дня являются вполне разумным сроком эвакуации. Просто при взрыве уранового заряда образуются радионуклиды, активность которых за три дня снижается примерно в тысячу раз. Но при взрыве реактора на ЧАЭС в окружающую среду поступили другие радионуклиды, они имеют более длительные периоды полураспада. В данном случае измеряется он не днями, а десятилетиями. Поэтому «трехдневная» надежда местных жителей уже скоро была развеяна реальностью.

Всего в 1986 году были эвакуированы 116 тысяч человек из 188 населенных пунктов. Такого массового исхода людей из обжитых территорий человечество в XX веке не знало. Вывезти в такие короткие сроки такое количество дезориентированных людей можно было лишь при наличии мощного технического ресурса и высокого уровня организации. Для сравнения: исход беженцев из Косово в 1999 году охватил свыше 100 тысяч человек, но мировая общественность назвала этот процесс гуманитарной катастрофой.

Впрочем, опыт подобных форс-мажорных отъездов у Советского Союза имелся, и не случайно многие историки называют самой важной операцией Великой Отечественной войны эвакуацию населения и промышленности на восток в 1941 году.

После завершения чернобыльской эвакуации началось создание собственно зоны отчуждения. В середине мая 1986 года вышло соответствующее постановление Правительства, охранный периметр создавали с намерением запретить свободное посещение территории, регламентировать въезд и выезд из нее. Это позволяло и пресекать попытки вывоза из зоны зараженных вещей и материалов, и минимизировать риск мародерства.

Возвращение

Для некоторых будущих «самоселов» все началось еще во время эвакуации. Например, около сотни жителей села Ильинцы отказались от нее и исчезли из поля зрения эвакуационной комиссии. Можно предположить, что в данном случае сказался богатый партизанский опыт, полученный селянами во время Второй мировой войны. Тогда в Ильинцах немцы расположили сборный пункт для угоняемых в Германию.

Ходят легенды об одном дедушке, который два месяца прожил в чернобыльских лесах в землянке и умудрился ни разу не попасться на глаза милицейским и армейским патрулям, выискивавшим уклонистов.

Самовольное же возвращение жителей началось буквально через несколько недель после эвакуации и длилось около двух лет. В опросах «самоселы» называли две основные причины возвращения: неустроенность на новом месте и тоску по родному дому.

В неустроенности была как объективная сторона, так и субъективная. Чернобыльские чиновники, с гордостью заявляя о предельном внимании государства к пострадавшим людям и быстром строительстве 163 населенных пунктов для переселенцев и десятков тысяч домов (вернее сказать, было построено 41 777 домов), скромно умолчали об их качестве. Быстро возводимые дома для переселенцев зачастую были просто непригодны для жилья. Значительная часть «самоселов» вернулась обратно в зону отчуждения именно по этой причине.

Стоит отметить, что средства на строительство домов для эвакуированных зачастую выделялись из местных бюджетов тех городов и сел, куда их переселяли. Естественно, денег на социальное развитие регионов попросту не оставалось, местным предприятиям было предписано принимать на работу в первую очередь переселенцев, льготы распространялись и на медицинское обслуживание, и на поступление в вузы… Таким образом, чернобыльцы невольно оттесняли местное население, и хоть государство пыталось создавать дополнительные рабочие места и развивать социальную инфраструктуру, но удавалось это далеко не везде.

В результате между аборигенами и «пришлыми» складывались напряженные отношения, их стали недолюбливать, переселенцы чувствовали себя еще большими изгоями. Красноречиво рассказала об этом Мария Урупо, «самосел» из села Парышев зоны отчуждения. «Нас отселили в Бородянский район. Дали в старообрядческой деревне дом – один на 8 человек. Погреб заливало водой, стены промерзали насквозь. Не смогли мы жить в общежитии». И таких печальных историй очень и очень много.

Субъективная причина возвращения в зону заключалась в радикальном изменении образа жизни эвакуированных. Одних селян выселили на юг и восток Украины, и даже в Крым. А там климатические и аграрные условия в корне отличаются от тех, к которым люди привыкли в Полесье. Для человека, ведущего собственное хозяйство, снабжавшее его всем необходимым, это настоящая катастрофа. Требовалось в корне менять привычный образ жизни – что для людей пожилого возраста практически невозможно. Выделенную землю многие из них обрабатывать отказались, что вызвало дополнительные нарекания со стороны местных властей и жителей. Других деревенских поселили в городские квартиры, что тоже психологического комфорта не добавляло.

Естественно, люди тосковали. Чувство дома и родины, особенно для людей преклонного возраста, проживших всю свою жизнь в лесу или возле реки, – это сильное личное чувство. В детстве именно дом и ближайшее к нему пространство дают подрастающему человеку модель мира. Эта модель, образ родины, все чувства, связанные с ним, – звуки, запахи, зрительные картины, навсегда сохраняются в памяти и влияют на всю дальнейшую жизнь.

Те, кто большую часть жизни провел в квартирах и никогда не имел своей земли, имеют совсем другую модель мира и иное представление о доме. Такие люди легче меняют место жительства и к дому применяют только утилитарные требования – комфорт, удобство расположения, качество обслуживания. Для сельского жителя дом – это центр его жизненного пространства. Свой микромир. Часто он является творением его рук или рук его предков. В сельском доме вместе живут три-четыре поколения одной семьи. В этой системе представлений дом – это защищенное пространство, в котором можно чувствовать себя в безопасности.

Тут-то и кроется основной мотив возвращения, которое для многих людей кажется лишенным рациональных оснований. Украинская писательница Лина Костенко, которая долгое время занимается гуманитарными аспектами Чернобыльской катастрофы, вспоминает такую беседу: «Мне один чиновник из администрации зоны сказал: «Вот вы, писательница, изучите их психологию. Что за люди? Им дали квартиры, дали компенсацию, а они возвратились сюда. Чего ж они плачут, это ж уже не их, государственное. Они за эти хаты компенсацию получили».

В сложившихся условиях переселенцы были готовы отказаться от всех «благ», безвозмездно подаренных им государством, и во что бы то ни стало вернуться в свои родные места. К весне 1987 года началось массовое возвращение «самоселов». По оценкам ученых, в тот год назад вернулся каждый сотый из общего числа эвакуированных.

То, что значительная часть из них имела статус пенсионеров, вполне объяснимо. В этом возрасте люди уже не обременены воспитанием детей, обязательств перед обществом у них остается не много. Поэтому и рычагов воздействия, которыми государство могло бы заставить их остаться на новых местах, тоже мало. Кроме того, пенсионер в СССР имел высокий социальный статус – человек прошел трудовой путь и находится на заслуженном отдыхе. Вероятно, поэтому данная категория эвакуированных жителей сознательно выбрала возвращение и, как следствие, конфронтацию с властями. Они сочли, что имеют полное право дожить свой век в родном доме.