Медитация. Двенадцать писем о самовоспитании - Фридрих Риттельмайер

Но прежде мы должны ответить тем, кто жалуется, что не раз пытался медитировать, но не заметил никакого прогресса. В своем нетерпении люди всегда ждут много более скорого прогресса, нежели возможно. Нельзя взлететь на гору, можно только идти — медленно, шаг за шагом. Со мной тоже бывало, что после целого года напряженных медитаций я не ощущал почти никакого сдвига. И когда я затем пришел к Рудольфу Штайнеру, он заговорил именно об успехах. Я возразил, что у меня на сей счет другое мнение, и в ответ услышал: «Вы сделали большие успехи, только еще не осознали их». И вместо того, чтобы все время измерять свои успехи, я приучил себя размышлять о растении и постоянно напоминал о нем другим, что были недовольны собой. Нельзя все время копаться в цветочном горшке, проверяя, не проросло ли семя.

Это вернейший способ убить растение. Следует позаботиться о свете, воздухе и воде и уметь ждать. Даже когда росток уже появился, зачастую кажется, будто он вовсе не развивается. И у растущего ребенка нередко подолгу не заметно никаких признаков роста, хотя его изо дня в день хорошо кормят. А потом он вдруг за какие‑нибудь четыре недели резко вытягивается. Точно так же и с внутренней жизнью. Желая ее благоприятного развития, мы должны относиться к ней с тем же доверием, что и к растению и к растущему ребенку. Если мы недовольны, нужно проверять воздух, свет и воду, а не растущий побег. При надлежащем питании он наверняка вырастет сам по себе.

Первым и единственным ориентиром — зачастую на долгое время — будет чувство, что находишься на верном пути. Но иногда и этого нет. Впрочем, иногда все же возникает некое чувство голода, стоит нам пропустить «сеанс» внутренней работы над собой. Есть в этом душевном голоде нечто примечательное. Мало–помалу, если мы регулярно пестуем свою внутреннюю жизнь, мы заметим, что он возникает именно в тот час, когда мы привыкли медитировать. Как будильник, он напоминает нам о нашей обязанности. Люди, вынужденные много разъезжать и потому то и дело выпадающие из жизненного распорядка, очень страдают от этого отсутствия ритма.

Возникает ощущение полного внутреннего распада. Здесь косвенно дает о себе знать то, что антропософская духовная наука называет эфирным, или жизненным, телом. Эта низшая часть нашего душевного существа интенсивно живет во времени и ритме. Вот почему ритм столь благотворен как в медитации, так и в культе. Однако помимо благотворности, в жизни такой ритм означает еще и укрепление сил, важность которого постигаешь лишь исподволь. Возвратным потоком времени жизнь всякий раз отдает нам обратно то, что мы внутренне выработали в прошлый раз, и мы можем начать как бы там, где закончили. Всякая правильная медитация, всякое интенсивное отправление человекоосвящения, всякое в полную силу произнесенное «Отче наш» всегда приносит благо, если в следующий раз мы обратимся к тому, на чем закончили. Как будто гномы в промежутке успели еще на чуточку достроить дом.

Но куда хуже, чем с людьми, не ощущающими своего продвижения вперед, обстоит с теми, кто полагает, что медитировать им вообще «не под силу». Часто слышишь горестные жалобы, что на протяжении многих лет все попытки медитировать оказывались тщетны. Для многих людей путем к медитации может стать культ. Своими образами и словами, которые можно вспоминать всегда, в том числе и за повседневной работой, именно культ способен пробудить и воспитать во многих людях настрой благоговейного, любовного созерцания. Разумеется, дело не в том, что культ как раз и предназначен для тех, кто не умеет или еще не научился медитировать. Всякое оскорбительное слово по адресу культа воспринимается знающими, что есть культ, как преступление против ликующей божественной действительности. В христианском культе Сам Христос Своим присутствием воздействует на человека. Всякая самодовольная болтовня смолкает перед возвышенным действом. Но именно для подлинного христианства весьма характерно, что культ снисходит также и к людям, которые сами по себе еще не способны к медитативной активности. Он помогает им, как и другим, — иными способами. Пусть каждый решит, что более всего продвигает его вперед, это и есть для него наилучшее. Тогда и спорить будет не о чем. Но можно сказать и следующее: уже сама искренняя, неустанно повторяемая попытка медитировать продвигает человека вперед, даже если он всякий раз вынужден признать свою беспомощность и неспособность. Я не побоюсь сказать, что есть упражнения, которые я тысячи раз пытался делать в течение доброго десятка лет, но всегда безуспешно. Однако именно спокойная, последовательная старательность, при том что вновь и вновь терпишь неудачу, имеет высокую духовную и моральную ценность. Хотя во многих случаях человек еще не умеет обратить внимание именно на то, что происходит в действительности. К примеру, многие жалуются, что никак не могут достичь живого чувства покоя. На самом же деле они только сейчас впервые замечают, сколь хилы и слабы вообще их чувства. Прежде, в той жизни, где одно чувство обгоняло другое и все чувства отражались во внешнем мире и оттого казались больше, они этого не осознавали. Точно так же обстоит и когда человек жалуется, что не умеет сохранить какое‑либо духовное содержание. Уже прогресс, если он однажды хотя бы заметил, каким скудным и обманчивым светом мерцали мысли, которые до сих пор жили в нем. Михаэль Бауэр, которому я весьма обязан за помощь в моих занятиях медитацией, рассказывал мне об одном своем знакомом, сказавшем ему: «Как только я сажусь медитировать, ощущение такое, будто наскочил на улей и оттуда с жужжанием вылетают тучи пчел, — так разлетаются мои мысли». Улей и пчелы были всегда, но не было человека, который их видел; он пробудился лишь в медитации.

Если мы намерены продолжить содержательное построение наших медитаций, то хорошо бы закрепить в глубине обе великие основные медитации дня и ночи: «Я есмь любовь!» и «Я есмь мир!». Те, для кого Христос еще не стал живой реальностью, могут думать о «Боге» или об идеальном человеке Отправляясь от этих основных медитаций, мы постараемся теперь обжиться в «Я».

Очень важно уметь непосредственно ощутить это «Я», которое глаголет здесь. Это станет величайшим приобретением в нашей жизни. Можно подготовить себя к этому, пытаясь ощутить другие «Я». К примеру, можно прочесть несколько страниц Гёте, отложить книгу и спросить себя: «Что за человек, что за «Я» открылось мне здесь?» Нам предстанет светлое существо, распахнутое миру, легкое и свободное духом. Можно вновь и вновь вкушать от такого «Я», питаться им, не думая при этом о каком‑то частном знании или чувствах. Чтобы почувствовать разницу, можно затем прочесть страничку из Ницше и посмотреть в глаза этому духу, или, точнее, этому «Я». Взгляд погружается в «Я» редкого духовного благородства, тонко развитое, свободолюбивое до упрямства. Подобные попытки нынешними людьми предпринимаются редко. Но они‑то и раскрывают жизненные глубины истории человеческого духа.

Невозможно выразить словами переживание, ожидающее нас, когда после таких приготовлений мы взираем на «Я», глаголующее в Евангелии от Иоанна. Его чистота — как прозрачнейший свет. Оно обладает уверенною силой, в ко–торой нет ничего от насилия, поистине лучезарной свободой, в которой нет произвола, щедрой самоотдачей, в которой пет слабости. Пробудившийся к этому чувству не ведает ничего более высокого, чем просто вглядываться в это «Я» и как бы купаться в его лучах. Более того, это очистительное крещение, вечно длящаяся вечеря. При этом можно покуда придерживаться исторического. Начинаешь хорошо понимать евангелиста Иоанна, которому, наверное, тоже хотелось всегда созерцать этот свет и который уже не мог более употреблять слово «Я» в отношении себя самого — он называет себя лишь «учеником, которого любил Господь», — после того как услышал слово «Я» из уст Христа. Но что можно узнать об этом важнейшем чуде из расхожих толкований Евангелия от Иоанна?

Очевидно, для большинства людей невозможно сразу увидеть свет этого «Я». Тогда пусть настоящее описание вызовет у них охоту погрузиться в глаголы «Я есмь», в один за другим, и взглянуть на самое сокровенное, что мы поначалу способны воспринять, — на существо Христа.

Первое изречение гласит. «Я есмь хлеб жизни» (Ин, 6: 35, 48).

Благодаря этому глаголу мы можем тотчас узнать, какое значение для нашего внутреннего воспитания могут иметь великие религиозные произведения прошлого. Вспомним «Вечерю» Леонардо. На картине Христос через свою левую, в щедром жесте раскрытую ладонь продолжается в лежащем на столе хлебе, и это не только прекрасная художественная находка, но подлинное откровение. Если мы воспримем это, то в глубинах души, куда мы и сами не в состоянии проникнуть, сформируется некое существо, подобное Христу. Через эту картину Христос совершает над нами таинство. Он передает нам Свои силы и дарует причастие. Исходя из этого, можно спросить: не пользуются ли зачастую и силы супостата такими же подспудно действующими в бессознательном средствами, чтобы губить людей незаметно для них самих? На Леонардовой картине Иуда противоборствует Христу, он протягивает навстречу Христовой руке не открытую, но конвульсивно сжатую ладонь, и не хлеб он держит в руке, но камень, твердый металл. Это — внешние руки Иуды и Христа. Но и внутренние руки говорят друг с другом и борются тем или иным образом. Два рода духов обращаются к нам и призывают нас сделать решающий выбор.