Испанские поэты XX века - Хуан Хименес

ТЮРЬМЫ

Перевод Д. Самойлова

Ползут тюрьмы по сырости мира через слякоть,волочатся по темным путям осужденных,им нужен народ, человек, чтоб выследить, сцапать,чтоб засосать, проглотить.

Не только видно, но слышно, как тоскует металл,как плачет карающий меч в руках правосудья,как плачет поверженная опозоренная стальв сером цементном растворе.

Там, за стеной, в тюрьме — фабрика плача и стона,там прядильные станы, ткацкие станы слезы,остов ненависти, надежда, бьющая в стены, —спрядут, соткут и утопят.

Когда куропатки осипли и переплелись,а любвеобильная синь исполнена сил,человек одинокий и серый, как палый лист,вспоминает землю и свет.

Свобода и утро бесплодно бьются о камень,мятущийся человек, его шаги, голова,пена на губах, пена, рвущаяся из камер:порыв, человек, свобода.

Человек, что вдыхает и выдыхает весь ветер,распахнув огромные крылья своего сердца, —он везде человек — в любом каземате на свете,пронизанный каждой стужей.

Человек, которому снились морские дали,ломает крылья, как стреноженные молнии,с отрясает решетку, негодует, глодаягрохочущее железо.

Мы сражаемся не за расслабленного вола,но за коня, который видит, как тлеет грива,и чувствует, в бешенстве грызя свои удила,как дряхлеет его галоп.

Сотрите плевок с его опозоренной щеки,разорвите цепи, сковавшие сердце мира,заткните глотки тюрем, гордые бунтовщики,ибо в тюрьмах бессильно солнце.

Гниет ощипанная свобода на языкахее прислужников, а не ее властителей.Разбейте же цепи на закоченевших рукахизвечных ее рабов,

тех, что хотят покинуть свое лишь заточенье,свой закуток и от цепей освободить себя.А вызволив себя — теряют оперенье,и плесневеют, и ползут.

Они закованы навек, извечно, навсегда.Свобода по плечу лишь необычным людям,которых в камерах тюрьмы так ясно вижу я,как будто сам я среди них.

Запри замок, задвинь засов и выставь караул,вяжи его, тюремщик, ведь душу ты не свяжешь.Какой бы ключ ни подобрал и как бы ни замкнул —нельзя связать его душу.

Цепи нужны и узы, но только узы крови,железо вен, огонь и звенья кровного родства,узы согласья, связи по духу и основе,людская, человечья связь.

На дне бездонной ямы ожидает человек,напряженно прислушиваясь, наставив ухо;народ призвал: «Свобода!» — и небо взлетело вверх,и тюрьмы взлетели следом.

НАРОД

Перевод Д. Самойлова

Что такое оружье? Кто сказал — оно сила?Нет, оно — малодушье; нет оружия лучше,чем вот это орудье, снаряженное костью:погляди-ка на руки свои.

Вот пулемет, самолет, бомбомет, и вот народ,а оружье не в счет против упрямой отваги,что в прочнейшем скелете твоем копытами бьети фыркает, словно лошадь.

Пушке не одолеть того, что вершит пятерня:у пушки нет огня, которым стреляют руки,нету сердца, чья пламенная тугая струяочерчивает человека.

Что стоит оружье, в котором не властвует кровь,против народа, горделиво сжавшего скулы,оружье ничто, оно безголосо, безлобо,в нем лишние грохот и злоба.

Оружье добьется немногого — сердца в нем нет.Оно разлучит только два обнявшихся тела,но будут все так же четыре влюбленных рукиотыскивать жадно друг друга.

Оно убьет мужчину, и в материнском чревеубьет дитя, пропитанное грядущим и тенью,но, несмотря на взрыв, разметавший в кусочки плоть,матерью всегда пребудет мать.

Народ — ты поток, который хотят обессилить,но перед оружьем ты бьешь и сильнее и выше,и оружье тебя не уймет — не хватит пальцев,у тебя достаточно крови.

Оружье это — немощь. Настоящий мужчинаобороняется и одолевает костьми.Вглядитесь в эти слова. Когда в них погрузишься,они — как взволнованный фосфор.

Безоружный мужчина всегда — твердая глыба,он верит в стойкость, он будет стоять — и ни с места.Народы спасает сила, которая веетв мощном дыханье его мертвых.

САНИТАРНЫЙ ПОЕЗД

Перевод Д. Самойлова

Даже пробитая насквозь тишинане перестает быть безмолвием,канув в каменный рот безмолвной ночи.Слышен только остывший говор мертвых.

Тишина.

Мостит дороги глубочайшей ватой,кляп вставляет колесам, механизмам,сдерживает говор голубя, моря,лихорадит ночные сновиденья.

Тишина.

Поезд дождя из вспоротых артерий,хрупкий поезд истекающих кровью,поезд молчащий, болезненный, бледныйбеззвучный поезд страданий и боли.

Тишина.

Поезд нарастающей бледности щек,бледности, искажающей облик лиц,стонущих голосов, сердец и земли, —стонут — а-а-а! — раненые сердца.

Тишина.

Они лишаются рук, ног или глаз,они теряют в поезде свою плоть,они волочат за собой Млечный путьнедуга, горечи и телесных звезд.

Тишина.

Поезд осипший, ослабший, багровый;умирает уголь, издыхает дым,и по-матерински вздыхает поршень,поезд растянутый, как уныние.

Тишина.

Как хотело бы это продолговатое лонозалечь в туннеле, растянутся, плакать.Но нету станции для остановки,нет — кроме печали и лазарета.

Тишина.

Чтобы жить, достаточно части тела:человек вмещается в куски плоти.Мизинец или сочлененье крыламогут заставить воспрянуть все тело.

Тишина.

Задержите вымирающий поезд,который заплутался в дебрях ночи.У лошади с ног спадают подковы,вязнут копыта и вянет дыханье.

18 ИЮЛЯ 1936 — 18 ИЮЛЯ 1938

Перевод О. Савича

Не град, а кровь мои виски стегает.Два года крови, как два наводненья,и кровью злое солнце истекает,и пуст балкон, и валятся строенья.

Тех благ, что кровь, никто не достигает.Кровь для любви копила озаренья,а мутит море, поезд настигает,страшит быков, где львам внушала рвенье.

И время — кровь. Оно ворвалось в вены.Часы, заря и ранят и карают,гремят все виды крови, как гроза.

Ту кровь и смерть не сделает забвенной:не меркнет страстный блеск — его вбираютмои тысячелетние глаза.

ПОСЛЕДНЯЯ ПЕСНЯ

Перевод О. Савича

Нет, он не пуст, — окрашенмой дом, мое созданье,окрашен цветом горькихнесчастий и страданий.

Он вырвется из плача,в котором встал когда-тос пустым столом без крошки,с разбитою кроватью.

В подушках поцелуираспустятся цветами,

и простыня совьетсянад нашими теламигустой ночной лианойс пахучими венками.

И ненависти бурюмое окно удержит.

И лапа разожмется.

Оставьте мне надежду.

Из книги

«РОМАНСЕРО РАЗЛУК» (1939–1941)

«Чернота в зеницах…»

Перевод Юнны Мориц

Чернота в зеницах.Рассветала эрана твоих ресницахчерного размера.

О, награда взгляда.Эра гаснет, гаснетна твоих ресницахчерных и ненастных.

«Поцелуй был такой глубины и силы…»