Квартира 302 - Георгий Старков

Единственное, что смущало журналиста – упоминание о грешниках. Если всё понимать буквально, то первые десять жертв Салливана должны иметь чёрные пятна на душе. Даже старый часовщик Грегори, который мухи не обидел за свою жизнь, даже брат с сестрёнкой, только начавшие ходить в школу. Грешники. Кое-что Джозеф выяснил сам – например, что скромный бармен Эрик Уолш, убитый в день своего рождения, был отъявленным лихачом и за пять лет до визита Уолтера Салливана насмерть сбил старуху, колеся по шоссе на окраине города. Дело, конечно, было сложное – обстоятельства сложились в пользу Уолша, в конце концов его защитникам удалось на гамаке стоя доказать, что он не превышал скорость. Джозеф в этом сильно сомневался, но суд решил иначе. Уолш отделался лишь денежной компенсацией родственникам погибшей.

Или взять Стива Гарланда, который отличился тем, что неоднократно до полусмерти избивал детей за малую провинность. Или Рика Альберта, прямо-таки идеального магазинщика и добрейшую душу, который в молодости привлекался к суду в деле об изнасиловании. Потерпевшая тогда по непонятной причине отозвала заявление, но…

Да и последняя жертва, Тоби Арчибольд, не катил на роль ангела во плоти. Всё так. Но Джозефа сильно беспокоило наличие в списке маленьких детей. Легко было всё свалить на то, что Салливан вконец одурел от вида крови первых жертв и начал резать кого ни попадя. Но почему-то вопрос не желал покидать голову Джозефа. Дети. Очаровательная белокурая девочка и такой же белобрысый мальчонка со скобами на зубах. Что с ними было не так?

Второе Знамение – и Бог сказал: «Преподнеси Мне кровь грешников и Белое Масло, разлитое в Чёрный Кубок. Освободись от тяжких оков плоти и обрети Силу Небес. Из Темноты и Пустоты, куда ты попадёшь, следуй во Мраке и подари своё Отчаяние Хранителю Мудрости».

Так или иначе, когда Уолтера Салливана наконец выловили, было поздно. Он успел убить требуемые десять человек и извлечь их сердца. «Освобождение от тяжких оков плоти» он сделал в тюремной камере, воткнув ложку в собственную шею… и получил «Силу Небес».

Эта часть ритуала величалась «Святым Успением». Понимание её смысла пришло Джозефу не так давно, и с тех пор его уже ничто не могло удивить. Раньше он ещё пытался отчаянно выцепить зёрнышки рациональности в круговороте. Но в тот миг, когда на него снизошло озарение во время энного прочтения текста, он подумал: Может ли быть так… чисто теоретически… что весь этот ритуал не просто бредни психически больных культовиков? Идея показалась ужасающей, и он тут же открестился от неё, обозвав себя последними словами. Но первый пыл осел, и он вскоре снова начал раздумывать, что могла бы представлять из себя та «Сила Небес», которую получил Уолтер Салливан, совершив самоубийство.

Вечное загробное блаженство?

Бессмертие в ином мире?

Прощение грехов?

Или же всё затевалось лишь затем, чтобы безумец получил собственный мирок, пронизанный его больными фантазиями?.. Мир, в котором над лесами Сайлент Хилла вечно светит зловещая красная луна, из станции метро нет и не будет выхода, а на двери квартиры висят железные цепи? Мир, в основании которого разлита кровь десяти несчастных грешников?

– Ты сошёл с ума, – тогда сказал Джозеф. После стольких дней душного одиночества привычка разговаривать с самим собой прочно вошла в обиход. – Съехал с рельс, выкатил шарики, закрутил винты… вот как это называется.

Сейчас он этого не говорил. Лишь массировал виски, которые гудели, как столбы в ветреный день, и стал читать дальше.

Третье Знамение – и Бог сказал: «Вернись к Истоку, преодолев Искушение сладким грехом. Под Бдительностью ока демона ты будешь скитаться в одиночестве в безликом Хаосе. Только пройдя испытание с честью, ты сможешь идти дальше».

Здесь уже начиналась сумеречная территория. Если рассуждения Джозефа о последующих жертвах были верны, то Питер Уоллс был наречён в списке «Пустотой» (горькая ирония: учитывая, что юнец днём и ночью шмалял травку и шатался со стайкой себе подобных, прозвище было идеальным). Одинокая вдова Шерон Блейк, поставившая себе цель разоблачить культ, который свёл её сына в могилу, стала «Темнотой»: её едва узнаваемый труп нашли в озере Толука по истечении трёх месяцев после исчезновения. Джозеф не видел причин, почему Салливан выбрал «Темнотой» именно её: разве что потому, что в знак неугасающей скорби по сыну последний год Шерон одевалась исключительно в тёмные тона.

«Мраком», упомянутым в ритуале, стал Тоби Арчибольд. Учитывая все его неприглядные тёмные стороны (помимо наркотиков, некоторые его приближённые смутно догадывались ещё об одном увлечении Арчибольда – маленькими девочками), Джозеф опять мог только поприветствовать такой выбор.

И что же дальше? Отчаяние? Хранитель Мудрости? Так или этак, на этом вторая часть ритуала должна была завершиться. О «Третьем Знамении» Джозеф пока не думал. Слишком много крови было и сейчас, чтобы заглядывать так далеко. Но он ещё мог отвести из-под занесённого лезвия пятнадцатую жертву, «Отчаяние». Или «Хранителя Мудрости».

Если бы только не сидел запертым в этой коробке.

Джозеф встал и прошествовал в кладовку – просто убедиться, что дыра не вскрылась сама собой и оттуда никто не лезет. Пока ничего не было заметно; массивный шкаф с инструментами по-прежнему загораживал тоннель. Голосов и холода не было. Удовлетворённо кивнув, Джозеф отправился обратно. По пути сполоснул пересохшее горло водой из крана. Вода была тёплой и ржавой, с солоноватым привкусом; с тех пор, как на дверях появились цепи, только такая и текла. Сначала Джозеф не желал её пить (благо голод и жажда притупились за последние дни), но потом махнул рукой. Если ему суждено умереть в квартире 302, то явно не из-за отравления ржавой водой.

Он снова уселся на кресло и вытащил из ящика стола новую ручку. Вырвал из красного блокнота ещё один листок и положил перед собой. Нужно просуммировать всё то, что он выяснил за полгода, и внятным языком перенести на бумагу; главное, держать себя при этом в руках – а то Джозеф заметил, как изо дня в день рука и него трясётся всё больше, и некогда идеальный журналистский почерк становится похожим на каракули второклассника.

– Начнём, – сказал Джозеф.

Он приложил кончик ручки к бумаге. Начал старательно выводить первую букву, когда расслышал тихий шорох. Не где-то в кладовке или спальне, а здесь, в гостиной.

Оцепенев, Джозеф медленно поднял голову.

Шорох правда был – и становился громче. Вперемешку с ним раздавались звуки, будто через горный гранит пробивает дорогу к солнцу орда исполинских цветов. По стене побежали трещины. Треснули обои в трёх местах, как папиросная бумага. Стена зашаталась, расплылась, расцветая багровыми узорами, из которых текла кровь.