Повелитель гроз. Анакир. Белая змея - Танит Ли

Никого не было в достаточной близости к нему, чтобы услышать его лихорадочный шепот или проникнуть в его спящий разум. Он всегда очень тщательно заботился о том, чтобы спать в одиночестве.

Далеко вверху небо распорола фиолетовая молния.

Рас резко проснулся, точно от толчка. Пробуждение каждый раз становилось для него мучением, ибо наяву он знал, что она мертва, а он — жив. Наяву он забывал ее лицо, помня лишь смутный образ.

Когда копье раскололо его череп и он убил Йир-Дакана в его верхней комнате, ему вдруг неожиданным откровением пришла уверенность в том, что должно быть сделано.

Он должен убить Ральднора.

Никогда прежде ему не приходил в голову такой способ исцеления его боли, но тогда, лишив жизни Йир-Дакана, он понял, как легко и как благотворно для его безжизненной души пролить чужую кровь.

Но Ральднор больше не был земным человеком. Теперь он стал големом, бездушным, как и он сам, могущим умереть, но для палача из плоти и крови — неуязвимым. Лишь судьбе, а не чьим-то рукам, под силу остановить то сверхъестественное существо, в которое он превратился.

Рас поднялся на ноги и направился к загону с зеебами. Миновав двух часовых-степняков, он накрепко закрыл и запер на замок лихорадочный огонь, пожиравший его душу.

Перед его мысленным взором проплыли черные лебеди, на всех парусах спешащие в Закорис, поджидающие у дорфарианских и оммосских берегов. В его мыслях завертелся калейдоскоп возможностей. Как когда-то тот, другой, он в последнее время прилагал все усилия, чтобы изучить дорфарианцев. Но при этом не видел в них своих врагов. Они были для него средством достижения цели.

Он вывел зееба из загона и вспрыгнул на него.

Мускусная листва расступилась, обнажив побледневшую луну. Никто не остановил его. Единство степняков было таким, что это казалось ненужным.

Отъехав на три мили от лагеря, он наконец вспомнил о  своих волосах и коже и натянул капюшон.

22

Корамвис, когда он подошел к нему, показался ему сотканным из белого пламени.

Застианские месяцы уже начались. Днем стояла небывалая жара, такая оглушающая, что казалась дурным предзнаменованием, что для Раса не значило ничего. Стражники у огромных ворот, не ожидавшие ничего необычного от одинокого пешего путника и одуревшие от солнца и неба, едва взглянули на него.

Через несколько миль от Хетта-Пары Рас влился в большую группу оммосцев, намеревающихся оставить между собой и степняками как можно больше миль. К тому времени он уже выкрасил волосы и кожу едкой черной краской. Делая это, он не ощущал предательской насмешки судьбы — даже тогда, когда вошел в Корамвис. Он не вспоминал прошлое Ральднора, ибо для него Ральднор стал просто целью — не больше и не меньше.

Краска оказалась слишком едкой; его кожа покрылась мокнущими язвами, которые он едва замечал. Оммосцы, однако, старались держаться от него подальше, считая его струпья какой-то новой разновидностью чумы.

Благодаря эпидемии караван задержали на границе Дорфара. Солдаты грозили им копьями, прижимая к реке, служившей естественной границей. Они не хотели, чтобы недуг распространился по их земле. Рас спустился по течению, под покровом ночи перешел реку вброд и продолжил путь в одиночестве.

Путешествие не отложилось у него в памяти, и лишь город заставил его очнуться — не ради себя самого, но ради своей цели. Белоснежная голубка Корамвиса, сидевшая на своем огненном гнезде, не тронула его чувств. В его сознании не было места для любознательности, а наблюдательность давно увяла на бесплодной почве его души. Поэтому он не увидел ничего прекрасного, как не увидел и беспокойства, подтачивавшего эту безмятежную когда-то белизну.

Почти на каждой оживленной улице можно было увидеть солдат — главным образом, наемников из Иски и Корла или черных закорианцев. В других кварталах, на более узких и бедных улочках, целые семьи укладывали свои пожитки, готовясь бежать. Кухонная утварь, тюки с одеждой и мебель шаткими грудами громоздились на подводах. У порога, прямо под палящим солнцем, возчик получал свою плату с толстомордой шлюхи.

Везде чувствовалось ноющее напряжение, даже ребятишек, обычно играющих на улицах, не было видно. Винные лавки закрыли ставни, точно поджали губы.

Рас не улавливал всего этого. Он ехал, глядя прямо перед собой, медленно и безмолвно — уродливый призрак, живое воплощение внезапного суеверного страха, охватившего Корамвис. Ибо его жители уже начали верить в колдунов.

В полдень он перебрался через Окрис и начал спрашивать дорогу. Люди смеялись и плевали на раскаленные мостовые.

— Катаос! Слыхал, Йулл, ему нужен Катаос!

Женщина, сидевшая на ступенях храма, откуда в небо поднимались сладковатые дымки, в ответ на его невыразительный вопрос взглянула на него и махнула рукой. Чуть позже какой-то мальчишка проводил его к стене роскошной виллы, попутно обчистив его карманы от мелочи, завалявшейся там.

Над воротами распростерся бронзовый дракон Элисаара. Два стражника лениво обшаривали улицу узкими щелочками глаз.

Рас заколебался. Его разум видел лишь необходимость проникнуть туда во что бы то ни стало. Он вернулся на улочку, где недавно заметил колодец.

Через несколько минут два часовых эм Катаоса с бранью очнулись от своей ленивой полудремы, ибо на мостовой перед ними стоял желтоволосый выродок с Равнин, глядя на них студенистыми глазами.

Лики разогнулась и начала лениво покачивать колыбельку, в которой лежал ее ребенок. Ее ребенок, сын Ральднора. Его няньки взяли привычку называть его Рарнаммоном, и она подозревала, что они делали это из желания досадить ей. Его головку покрывали завитки темных кудрей, похожие на цветочные бутоны. У него были необыкновенные глаза — ни темные, ни золотые, но какая-то странная смесь того и другого — а маленькое сердитое личико то и дело багровело, точно помятый плод, когда он заливался плачем.

Лики бесстрастно качала колыбель, и малыш смотрел на нее с отчужденным недоверием под стать ее собственному.

На ее пальцах сверкало несколько драгоценных камней. Платье ее было из дорогого расшитого шелка. Ее положение с тех пор, как исчезла Астарис эм Кармисс, значительно улучшилось. Она пользовалась, как уже заметил весь Корамвис, личным покровительством лорда Катаоса. Не многим из камеристок Астарис повезло так же.

Сама Лики была не слишком уверена в своем положении. Пока она носила дитя, Катаос не делал ей никаких предложений, за исключением предложения остаться в его доме, и она чувствовала, что обязана этой галантностью не его участием к ней или ее состоянию, но просто тем, что в данный момент он не нуждался в ней, но при этом предвидел, что в будущем она может зачем-либо ему понадобиться. Она знала, что он использует ее так, как сочтет нужным, и это знание лишало ее присутствия духа, хотя никакой альтернативы она не видела. Как только ребенок появился на свет и Катаос хорошенько все обдумал, он принялся добиваться ее со сладострастной настойчивостью влюбленного. И снова она отчетливо поняла, что в его действиях не было искренности, и он делал это лишь потому, что это забавляло его. И действительно, как только он достиг своей цели, его интерес к ней тут же угас.