Следствие не закончено - Юрий Лаптев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Откуда вы ее взяли? — спросила наконец Лена.
— А мы не только фотографию… взяли, — сказал Незлобин и впервые за все девять встреч с Леной улыбнулся.
Но Лена этого не видела. Она сидела, напряженно всматриваясь в снимок. А руки стиснула так, что побелели кончики пальцев. И словно издалека до нее донесся голос Михаила Васильевича — негромкий и… не такой, как всегда.
— Ведь сама себя могла погубить… сестричка Оленушка!
«Что такое?.. Оленушка!»
Так называл Лену еще в недавнем, по уже так далеко, далеко отступившем детстве только с нею всегда ласковый отец и совсем недавно — тоже только с нею ласковый Аркаша.
— Да если бы ты не пряталась от нас целых два месяца, как мышонок, эти бандиты и… их покровитель…
— А я сама! — прервала Незлобина Лена.
Она медленно поднялась со стула, строптиво откинула нависшую на лоб прядь волос и впервые взглянула не таясь в глаза Михаилу Васильевичу.
— Что сама?
— Даже тюряга от меня не спасет этих… Все равно — убью!
И такая непримиримо-злобная сила прозвучала в негромко произнесенных словах девушки, что это ошеломило даже Незлобина, хотя, кажется, всего повидал и наслушался человек за свою многолетнюю практику.
— Вот ты, оказывается, какая.
Михаил Васильевич вернулся за свой стол, устало опустился в кресло и долго сидел молча, задумчиво постукивая по столешнице кончиком карандаша.
Молчала и Лена. Она сидела отвернувшись и, казалось, пристально наблюдала, как по стеклу окна змеились струйки разошедшегося дождя.
— И куда же ты сейчас пойдешь? — спросил наконец Незлобин.
Лена не ответила.
— Неужели опять будешь прислуживать попам на кладбище?
Лена не видела лица Незлобина, а в его словах ей почудилась насмешливость. Поэтому ответила зло:
— А это уже не ваша забота, гражданин следователь!
Снова очень долгая пауза.
Лена по-прежнему напряженно смотрела в окно, а Незлобин на Лену. И чем дольше смотрел, тем большую жалость испытывал Михаил Васильевич к этой — и строптивой и беспомощной, и совсем юной и уже столько пережившей девушке.
Что же ее ждет?
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
— …Ну хорошо, давайте, дорогой Василий Васильевич, поговорим откровенно…
Вот говорят, а чаще в книгах пишут очень красиво, что ничто в нашей суетной жизни не вдохновляет так человека, как любовь! И не только юношу: «Любви все возрасты покорны, ее порывы благотворны…» Что во имя любви человек все способен преодолеть: на войне — героем стать, а в мирное время — поэтом, ученым, изобретателем. А то и чемпионом по фигурному катанию!
Может быть, и так.
Может быть, и я, если бы…
Да нет, пустые слова — «если бы да кабы». И вообще, хотите верьте, хотите нет, но для меня это неземное чувство дважды обернулось проклятием!
А вдохновляет меня в жизни…
Вот сколько мне суждено жить, столько я буду мстить!.. Не всем, конечно, не пугайтесь.
Но те людишки, которые в мои самые чистые и скорбные девчоночьи годы все — и честь мою и счастье мое — втоптали в грязь… Ну, нет, эти пощады от меня не дождутся!
Недаром и на работе: Елена Степановна, говорят, любого преступника нюхом распознает, как Рекс. Может быть, слышали про нашего четвероногого сыщика?
Да и характер, говорят, у Незлобиной собачий!
Только меня это ничуть не обижает, ведь у большинства собак характер честный. И доверчивый. Даже, пожалуй, чаще, чем у людей.
Однако отвлеклась я…
Так вот: если бы не Михаил Васильевич, даже трудно предположить, что бы из меня получилось, — воровка, проститутка?
Но чего это ему стоило — это я поняла, к сожалению, поздно. А когда он меня приютил — боже, какая я была… одичавшая! И кусачая, как хорек! И дважды от него убегала. Только в первый раз Михаил Васильевич разыскал меня через милицию, а вторично — сама я вернулась к нему в Ермолаевский переулок: простуженная, голодная и насквозь промокшая: осенью это было, дождь проливной с утра до вечера.
Дрожу, и злюсь, и плачу…
Вот после этого случая Михаил Васильевич и заявление подал в Верховный Совет: чтобы ему разрешили меня удочерить.
А как обрадовался, когда я согласилась принять его фамилию!.. С тех пор дочуркой стал меня называть. А чаще — Оленушкой.
И в вечернюю школу, а потом и в институт меня приняли по особому ходатайству нашего органа: двух баллов я тогда недобрала по конкурсу. Правда, тут уже и комсомольская организация за меня поручилась. Но и комсомольцев на это дело подбил все он же.
Нет, вы не представляете, какой человек был Михаил Васильевич Незлобин!
Наверное, самый лучший из всех, что мне встречались. Родной!
А жил трудно. Очень… Ну почему такой несправедливой, — больше того, безжалостной! — бывает к иному человеку судьба?!
Только пятьдесят три года прожил Михаил Васильевич, но каких!.. «Ни одно поколение на русской земле не испытывало таких трудностей, какие пережили и преодолели мы, ровесники двадцатого века», — так он сказал мне в последний, пятьдесят третий день своего рождения. С гордостью сказал. Но когда в тот же вечер начал перебирать год за годом свою… ну, личную, что ли, а точнее сказать — семейную жизнь, — и сам расстроился, и меня до слез довел.
Двадцать шесть лет ему было, когда он ее похоронил, совсем молоденькую жену свою. Первую и последнюю любовь.
Нелепо умерла женщина: родила здоровую девочку, а сама скончалась.
Но еще, пожалуй, страшнее, когда… Наташей, в память жены, назвал Михаил Васильевич свою дочурку. И так же нелепо, как и мать… Нет, вы скажите — можно пережить такое? Ведь всю войну его Наташенька провела в интернате, можно сказать, на положении сиротки. А когда вернулся отец, — кстати сказать, с большими наградами закончил войну Михаил Васильевич, — только неполных три месяца порадовался он на свою маленькую хозяюшку. А она — еще несмышленыш! — как будто предчувствовала: прямо ни на шаг не отпускала от себя своего папочку. Уж очень любила…
Простите, я должна закурить.
Не знаю, наступят ли когда-нибудь такие времена… Сказочные, когда человечество освободится от всякого рода страшных недугов, а также не менее страшных… наклонностей. Я лично не могу представить себе такого всенародного благоденствия. Может быть, потому, что почти каждый день провожу по нескольку часов в обществе… Словом, сталкиваюсь со всевозможным отребьем человеческим.
А жить только мечтой…
Не знаю, как вам, но мне кажется, что в наш практический век только престарелые идеалисты находят если и не счастье, то смысл и удовлетворение в том, что всю жизнь стремятся обеспечить мир и благоденствие своим потомкам.
Правда, о судьбе еще не народившихся поколений нам с вами судить трудно, но что касается детей и внуков того подлинно героического поколения, которое утвердило на земле наш справедливый строй, то… Тоже, возможно, по роду своей деятельности, но мне частенько встречаются молодые люди, которые рассуждают так: а почему я — «хозяин необъятной Родины своей» — не могу позволить себе пожить такой жизнью, каковая для большинства наших граждан существует пока что лишь в предсказаниях. И песнях. Да иногда — на экранах кино.
А ведь именно в таком эгоистически-стяжательском подходе — «Мне, а не нам! Мое, а не наше!» — и таится одна из основных причин преступности. Живучей оказалась психология Раскольникова!
Кстати сказать, я специфику работы следователя никто не раскрыл убедительнее Федора Михайловича Достоевского. И не случайно «Преступление и наказание», было настольной книгой Михаила Васильевича.
А еще он любил повторять, что основа работы следователя — не обвинение, а защита человека. И не только когда следователь интуитивно чувствует несостоятельность обвинения, но и в тех случаях, когда еще нет доказательств, но нет и никакого сомнения, что перед следователем умный и предельно изворотливый преступник. В таком деле следователь встает на защиту тех людей, которые могут стать жертвой преступления.
А вообще… Сколько Михаил Васильевич порассказал мне за те годы, которые я прожила с ним в его комнате на Ермолаевском переулке…
А вот эти девять тетрадей — служебный дневник следователя Незлобина, — пожалуй, дали мне больше, чем весь институтский курс.
И вот последняя запись:
«К сожалению, подчас страшнее воров и налетчиков оказываются наши соседи — люди, иногда занимающие высокий пост и пользующиеся уважением. Для человека не столь опасны клыки и когти хищника, как жало змеи, а то и укус насекомого…»
Вам-то, Василий Васильевич, эти слова, возможно, покажутся… ну, ординарными, что ли, но для меня…
Это случилось, когда следователю Незлобину поручили дело кустарной мастерской, обосновавшейся под вывеской и на территории «Дома престарелых текстильщиков». Дело, казалось бы, пустяковое: и производство копеечное и заведующий — самый ординарный ловчила. Но одна, причем совсем тонюсенькая ниточка пряжи потянулась сначала на сырьевую базу, а с базы… Словом, дело оказалось куда масштабнее, чем представлялось в начале следствия. Да и деятели, ставшие на путь бесстыдного стяжательства, оказались людьми… достаточно влиятельными. И зубастыми.
