99 имен Серебряного века - Юрий Безелянский

Она выбрала Тэффи. Короткое, звонкое слово, а когда вошла в моду, появились в честь сочинительницы и духи «Тэффи», с неповторимым оригинальным запахом. Тэффи начала публиковаться в газетах «Биржевые ведомости» и «Русь», а затем стала постоянным автором «Сатирикона» и «Нового Сатирикона». В 1910 году вышли стихотворный сборник Тэффи «Семь огней» и два тома «Юмористических рассказов».

Как отмечает Ирина Одоевцева, слава Тэффи в дореволюционной России была огромна. Ее читали, ею восхищались. Когда при составлении юбилейного сборника, посвященного 300-летию царствования дома Романовых, почтительно осведомились у царя, кого из современных русских писателей он желал бы видеть помещенными в нем, Николай II решительно сказал:

— Тэффи! Только ее. Никого, кроме нее, не надо. Одну Тэффи!

И с явным неудовольствием после долгих уговоров царь согласился, чтобы в юбилейном сборнике появились имена и портреты других поэтов и писателей во главе с Гиппиус и Мережковским.

Чем брала читателей Тэффи? Удивительным сочетанием смешного и печального, сопряжением анекдота и трагедии, точностью бытовых деталей («едва ли самый наблюдательный из наших писателей» — так оценил Тэффи Георгий Адамович), изящным подтруниванием над мещанскими нравами и вкусами. И еще тем, что владела, по выражению Михаила Зощенко, «тайной смеющихся слов». И, конечно, прекрасным русским языком. Так, Александр Куприн отмечал присущие ей «безукоризненность русского языка, непринужденность и разнообразие речевых оборотов речи».

Два примера:

«Тема была самая оригинальная: одна молодая девушка влюбилась в одного молодого человека и вышла за него замуж. Называлась эта штука „Иероглифы Сфинкса“» (рассказ Тэффи «Талант»).

«…Потом сели обедать. Ели серьезно и долго. Говорили о какой-то курице, которую где-то ели с какими-то грибами. Иван Петрович злился. Изредка пытался заводить разговор о театре, литературе, городских новостях. Ему отвечали вскользь и снова возвращались к знакомой курице…» («Отпуск»).

Писала Тэффи и стихи. Как определял их Николай Гумилев, «подлинные, изящно-простые сказки средневековья». Вот «Черный карлик»:

Ваш черный карлик целовал вам ножки,Он с вами был так ласков и так мил,Все ваши кольца, ваши серьги, брошки —Он собирал и в сундучке хранил.

Но в страшный день печали и тревогиВаш карлик вдруг поднялся и подрос —Теперь ему б вы целовали ноги,А он — ушел… и сундучок унес…

Салонно? Жеманно? Да. Но Тэффи писала и на злобу дня; так, в октябре 1905 года она пригвоздила генерала Трепова за его хрестоматийный приказ «Патронов не жалеть» в стихотворении «Патроны и патрон», где в конце говорилось:

— Трепов! Не по доброй воле лиС места вам пришлось слететь?Сами вы учить изволили,Чтоб патронов не жалеть!

И все же главное в творчестве Тэффи не стихи, а ее проза, точнее, ее юмористика. До революции издавались ее многочисленные сборники: «Карусель», «Дым без огня», «Миниатюры и монологи», «Житье-бытье» и другие. Плодотворной оставалась Тэффи и в эмиграции, достаточно назвать такие книги, как «Восток» (Шанхай, 1920), «Тихая заводь» (Париж, 1921), «Черный ирис» (Стокгольм, 1921), «Книга Июнь» (Белград, 1931), «О нежности» (Париж, 1938), «Все о любви» (Париж, 1946). Особняком стоят «Воспоминания» (1931) о тех, кого знала писательница в пору сверкания Серебряного века. И еще книга «Ведьма» (Париж, 1936) о древних славянских богах, — книгу эту высоко оценили Бунин, Куприн и Мережковский.

Эмиграция не сломала Тэффи, но избежать острой ностальгии по родине ей не удалось. В 1920 году Тэффи покинула Россию. В одном из последних эссе, написанном в Одессе, она писала: «Увиденная утром струйка крови у ворот комиссариата… перерезывает дорогу жизни навсегда. Перешагнуть через нее нельзя. Идти дальше нельзя. Можно повернуться и бежать». Тэффи и «побежала» — через Константинополь в Париж. На корабле, поглядывая на беспокойные волны Черного моря, Тэффи написала стихотворение, которое потом Александр Вертинский включил в свой репертуар:

К мысу радости, к скалам печали ли,К островам ли сиреневых птиц,Все равно, где бы мы ни причалили,Не поднять нам усталых ресниц…

Изведав горечь эмигрантской жизни, Тэффи сделала скорбное признание: «Боялись смерти большевистской — и умерли смертью здесь… Вянет душа, обращенная на восток. Думаем только о том, что теперь ТАМ. Интересуемся только тем, что приходит оттуда».

Не все было гладко в личной жизни. В молодые годы Тэффи вышла замуж за юриста Владислава Бучинского. После рождения второй дочери Елены разошлась с ним в 1900 году, то есть в 28 лет. А дальше одна? Вот что по этому поводу писала Ирина Одоевцева в воспоминаниях «На берегах Сены»:

«Женские успехи доставляли Тэффи не меньше, а возможно, и больше удовольствия, чем литературные. Она была чрезвычайно внимательна и снисходительна к своим поклонникам.

— Надежда Александровна, ну как вы можете часами выслушивать глупейшие комплименты Н.Н.? Ведь он идиот! — возмущались ее друзья.

— Во-первых, он не идиот, раз влюблен в меня, — резонно объясняла она. — А во-вторых, мне гораздо приятнее влюбленный в меня идиот, чем самый разумный умник, безразличный ко мне или влюбленный в другую дуру».

В этом ответе — вся Тэффи. В Париже судьба свела ее с П. Тиксоном, с которым они прожили вместе до самой его кончины. Однако брак свой не регистрировали. Последний мужчина Тэффи был тяжело болен, и писательница нежно за ним ухаживала и продолжала писать свои веселые рассказы. Публика любила смеющуюся Тэффи. За ее смех она платила деньги. Тэффи это прекрасно понимала и не меняла своей тональности.

Галина Шаховская в своих мемуарах вспоминает: «Тэффи, в сущности, была единственной „дамой“ литературного Парижа — не „литературной дамой“, а очаровательной, хорошо воспитанной и „столичной“ дамой. Может быть, несколько суховатая и чрезвычайно умная, Тэффи, мне кажется, не интересовалась политикой или мировыми вопросами. Интересовали ее человеческие типы, дети и животные, но трагическую участь всего живущего она не только понимала, но и чувствовала ее на своем собственном, прежде всего, опыте.

Сатирики и юмористы (за исключением Мятлева) почти все ипохондрики, от Гоголя до Дон-Аминадо и Зощенко. Как все они, Тэффи смеялась „горьким смехом“, без злобы, но с предельной зоркостью отмечая, и для наглядности их увеличивая, нелепости быта и людские слабости.