99 имен Серебряного века - Юрий Безелянский

19 октября 1909 года: «…читал „Русскую мысль“, стихи Сологуба и его рассказ „Белая березка“, ужасался на бессмыслицу, и решил, что теперешние писатели — сумасшедший дом». (Следует отметить, что в «Русской мысли» были еще стихи Блока, Брюсова, Белого, З. Гиппиус, Мережковского и повесть Бориса Савинкова «Конь бледный».)

Дневники — это часть толстовского бытия. Сам Лев Толстой вел дневники более 60 лет.

Природа была щедра к Толстому: она подарила ему полных 82 года жизни. Но вот наступил последний год его пребывания на земле — 1910 год.

Максимализм писателя не иссякал. 10 января 1910 года он записал в своем дневнике: «Для жизни необходим идеал. А идеал — только тогда идеал, когда он совершенство».

В его январских записях чувствуется настроение тоски и одиночества. 1910 год — год между двух революций, и Толстого охватывает тревога, он хочет научить, подсказать, предупредить всех о грядущем.

Март. Толстой перечитывает свое духовное кредо: «Чтобы жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать, и опять бросать, и вечно бороться и лишаться. А спокойствие — душевная подлость».

Дневниковая запись от 14 апреля: «Читал свои книги. Не нужно мне писанины больше. Кажется, что в этом отношении я сделал, что мог. А хочется, страшно хочется». В том же апреле Лев Толстой встретился с Леонидом Андреевым, за творчеством которого очень внимательно следил, в свою очередь, Леонид Андреев считал Толстого своим учителем.

Май. Лев Толстой наблюдал за автомобильными гонками Москва — Орел, которые проходили неподалеку от Ясной Поляны. Один из автомобилистов, увидев среди зрителей Толстого, резко затормозил и помахал писателю рукой в перчатке. Остановка была столь неожиданной, что доктор Маковицкий замер от ужаса: машина могла сбить Льва Николаевича. Любопытно высказывание Толстого: «Автомобили нашей жизни чужды. У иных лаптей нет, а тут автомобили». Лев Николаевич вообще весьма отрицательно относился к техническому прогрессу, однако граммофон ему очень полюбился, и он с удовольствием слушал записи на пластинке — пение Паниной, Вяльцевой, Плевицкой и вальсы Иоганна Штрауса.

Июль. Обострение отношений с Софьей Андреевной. Она требовала дневники писателя, а он их прятал от жены и, уходя на прогулку, брал с собой.

28 августа — последний день рождения Толстого, на котором он присутствовал сам.

В сентябре к Толстому приезжал кинооператор Александр Дранков, он устроил для писателя «кинематографические сеансы», к которым Толстой отнесся с живейшим интересом и предсказал кинематографу «великую будущность в деле воспитания».

28 октября (по старому стилю) 1910 года Лев Толстой уходит из Ясной Поляны. Вспоминая об этой драматической теме, Анна Ахматова говорила Лидии Чуковской (запись от 8 мая 1954 года): «Какая гадость была Ясная Поляна! Каждый и все, все, и каждый считали Толстого своим и растаскивали его по ниточке. Порядочный человек должен жить вне этого: вне поклонников, автографов, жен-мироносиц — в собственной атмосфере».

А вот мнение Владислава Ходасевича: «Толстому невыносима была та жизнь, которую, вопреки своим убеждениям, приходилось ему вести подле Софьи Андреевны».

Трагедия Толстого состояла в том, что он оказался между маньяком и истеричкой, — отмечал Александр Дунаев, хорошо знавший атмосферу яснополянского дома на протяжении многих лет. Истеричка — это Софья Андреевна, а маньяк — Владимир Чертков, страдавший душевной болезнью. И, как написал современный поэт Сергей Мнацаканян в стихотворении «Бегство Толстого»:

О том помыслил он с тоскойи нежностью, старик суровый:бежать от суеты мирскойк несуетной судьбине новой.

От рукописей и вещей,жены, издателей, усадьбы:се от лукавого… В душе:на Божий суд не опоздать бы…

Уже покинув Ясную Поляну, Толстой спросил сопровождавшего его Душана Маковицкого: «Куда бы подальше уехать?..»

Лев Толстой умер на 10-й день своего побега. Как зафиксировал в медицинской карте железнодорожный врач — «пассажир с поезда № 12».

«Со смешанным чувством ошеломления, сострадания, скептицизма, иронии встретила Западная Европа бегство и одиночество Толстого, беспомощно глядя на это событие», — писал один из немецких журналистов, характеризуя впечатление на известие о таинственном уходе знаменитого 82-летнего писателя из дома.

Биограф и переводчик Толстого, директор шиллеровского центра в Берлине Р. Левенфельд сказал корреспонденту газеты «Русское слово»: «Я нисколько не удивлен отъездом Толстого. Для подобной личности это вполне последовательно, логично и естественно. Нам, обыкновенным, заурядным человечкам, уход его кажется безумием. Между тем Толстой поступает как гений, как натура, неспособная жить в разладе с совестью, мириться с пошлым оппортунизмом…»

Австрийская поэтесса и драматург Мария делле Грацие сказала: «Каждый из нас — немного Толстой. Каждый хотел бы воздвигнуть хотя бы тонкую стенку между собой и миром, ради покоя и возможности сосредоточиться на себе…»

На этом можно, пожалуй, поставить точку. Но чуть повременим. Книга эта посвящена деятелям и творцам, тем, кого мы по привычке называем интеллигенцией. А как к ней относился Лев Толстой? В одном из интервью он так обозначил свою позицию: «Я не понимаю, как это интеллигенция составляет отдельный класс… Интеллектуальная сила всюду: и в душе простой крестьянки, и на верхах… Раз человек живет вопросами духа, прислушивается к своей совести, то и интеллигент». Этот ответ Толстого помещен в газете «Раннее утро» в 1909 году.

И последняя — пятая толстовская заповедь:

«Не делайте различия между разными народами и любите чужих так же, как своих».

Вот на этом и завершим краткий рассказ о Льве Николаевиче Толстом.

ТЭФФИ

Надежда Александровна ЛОХВИЦКАЯ,

в замужестве — БУЧИНСКАЯ

9(21).V.1872, Петербург, по другим данным — в имении в Волынской губернии — 6.X.1952, Париж

Знаменитые сестры Лохвицкие: старшая Мирра писала стихи и удостоилась титула «Русская Сафо», младшая, Надежда, сочиняла юморески и фельетоны и стала самой популярной в России «юмористкой». Чтобы отличаться от сестры, взяла себе псевдоним из Киплинга — Тэффи.

Сама Тэффи так объясняла принятие псевдонима: «…Почему русская женщина подписывает свои произведения каким-то англизированным словом? Уж если захотела взять псевдоним, так можно было выбрать что-нибудь более звонкое или, по крайней мере, с налетом идейности, как Максим Горький, Демьян Бедный, Скиталец. Это все намеки на некие поэтические страдания и располагает к себе читателя… Прятаться за мужской псевдоним не хотелось. Малодушно и трусливо. Лучше выбрать что-нибудь непонятное, ни то ни се. Но — что?..»