Реверс - Михаил Юрьевич Макаров

Огрызком веника Лёва пошевелил бесформенную тряпицу болотного цвета. Она оказалась с двумя дырками, причём явно вырезанными.

— Это ж маска! — осенило Муратова, он дал отмашку хозяйке. — Тащи кулёк почище!

Зинка принесла шуршащий пакет с логотипом магазина «Грошик».

— Клади в него тряпку! — продолжал командовать майор.

На чистом листе бумаги он быстренько накидал акт изъятия. Лицом, у которого изымается предмет, указал Мордовина А.Е. Его же с женой записал в понятые. С позиции оперработника противоречий в этом он не видел.

Морда созрел для того, чтобы расстаться с шальными деньгами, но Зинка была на стрёме. Улучив момент, она страшно зашипела в мужнино ухо: «Не вздумай, скотина!»

Лёва как раз по мобильному звонил, просил дежурного подослать ГБР[238].

Пока ждали автопатруль, Муратов втолковывал хозяину:

— Чем быстрее пойдёшь на сотрудничество, Толя, тем меньше понесёшь потерь.

Зинка, словно в дальнюю командировку мужа сбирала. Деловито укладывала папиросы, спички, хлеб, сахар, непочатый цыбик[239] грузинского чаю.

На хлопоты супруги Морда взирал исподлобья: «Правильно, ей бояться нечего. Бабу мудохать не будут. И в обезьянник её не сунут. Там под стеклом список из тубдиспансера».

Толян решил не суетиться под клиентом. Смекнул — в милиции их по любому разведут по разным кабинетам.

«Останусь со «Шнобелем» с глазу на глаз, объясню, что к чему. Пускай придумывает, как обставиться, чтоб я сукой не выглядел».

Когда на пригорке зарычал «уазик», Зинка крикнула через забор соседке, чтобы накормила Полкана, если они задержатся.

Колесо закрутилось. Начальник ОУР, читая муратовский рапорт, сразу обнаружил враньё в рассказе своего агента «Старьёвщика». Не мог Костян принести ему перстень в понедельник тридцать первого мая. В этот день он лежал холодный в предбаннике городского морга.

«В деле это никак не вылезет, но Сеньку надо поучить, чтобы в будущем не толкал фуфло», — Калёнов сильно затянулся сигаретой и выпустил дым из ноздрей.

24

07 июня 2004. Понедельник.

05.30–08.05

Миха не помнил, как добрался ночью до своей берлоги. Очевидно, на такси, вызванном доброхотом Вадиком. Удивительно, как ещё сил хватило подняться на пятый этаж, отпереть входную дверь, доковылять до лежанки и даже разуться. А вот снять верхнюю одежду было не суждено, отрубился.

Процедура усаживания на диване потребовала героических усилий, сопровождавшихся кряхтеньем и стонами. Голову стиснул пыточный обруч, сердчишко суматошно рванулось наружу. В затёкшую правую руку впились сотни крохотных невидимых иголок. Неудивительно — во время сна конечность использовалась вместо подушки.

Физические страдания не шли ни в какое сравнение с моральными муками. Похмельное самобичевание было Ахиллесовой пятой Маштакова. Испытывая жгучий стыд за вчерашние пьяные откровения, выставлявшие его полным идиотом, Миха страшился дальнейших последствий кутежа. Догма, что он не может пить, как все нормальные люди, довлела над ним. Наступив на пробку, он как бы должен был выполнить обязательную программу. Опохмелиться, воспрянуть духом, спрятаться ото всех, насладиться иллюзорной свободой, несколько суток поддерживать её, вливая в себя новые дозы спиртного, и, лишь достигнув края, начинать инквизиторский процесс по выходу из штопора. Каждый такой срыв сопровождался потерями — материальными и репутационными.

Нынче запас прочности у Маштакова близился к нулю. Свалившись в пике, он реально рисковал очутиться под забором. Удручающий прогноз охладил желание стремглав метнуться за пивом.

Развеять похмельное оцепенение надлежало через активные действия. Миха стянул через голову футболку, бросил её, вывернутую наизнанку, на подлокотник и воздал себе хвалу.

— Красава! Так и пойдём — от простого к сложному…

Почёсывая волосатую грудь, готовил речь в свою защиту.

«Подумаешь, выпил со старым другом! Выходной день, нигде не светились, не барагозили. В «Магнате» мы себя культурно вели. Там я ещё в адеквате был. Это Вадик барменшу строил, грозил накатать в жалобной книге, что в зале грязища. Накатал? Скорее всего, нет. Уходили мы мирно, на посошок заказывали… Базар про гражданскую войну, конечно, зря я завёл. Ещё на фотке среди галлиполийцев себя показывал… Заче-ем? Хотя, Вадик к этому времени уже набубенился. Вряд ли он что-то запомнил. Третий день лудит бедолага. Колпак небось набекрень встал».

Агитация не оказала ощутимого воздействия на настроение, но хуже от неё не сделалось. Маштаков вылез из брюк и аккуратно повесил их на спинку стула. Снова, как маленького, похвалил себя за освоение навыков самообслуживания.

На очереди было проветривание. Рассохшиеся скрипучие рамы откупорились с трудом. В душную каморку ворвалась прохлада раннего июньского утра. Приток свежего воздуха взбодрил. За окном беззаботно щебетали птицы, и деловито шоркала дворницкая метла.

«Сколько времени?! — всполошился Миха. — Проспал!»

Чтобы разглядеть серые цифры на подслеповатом экране электронных часов, запястье пришлось поднести к самому носу.

«05.50» — от сердца отлегло. Правило, что пьяный сон долгим не бывает, в бесчисленный раз подтвердилось на практике.

Для возвращения в человекообразное состояние времени было достаточно. Маштаков прошлёпал на кухню, отвернул кран на полную, дождался, когда вода станет ледяной, набуровил кружку. Пока хлебал, казалось, что костёр жажды затухает. Осушив сосуд, обнаружил, будто мимо рта пролил. Повторять не рискнул. Опыт, сын ошибок трудных, подсказывал — от водопроводной заплохеет.

«Рассольчику бы или минералки газированной!» — вздохнул мечтательно.

Зажёг фитиль газовой колонки и прошёл в ванную. Включив воду, услышал отрывистый бухающий звук. То воспламенился основной факел старушки «Дарины». Пластмассовый рассекатель источал жиденькие, чуть тёплые струйки. Реанимировать рахитичный душ не мог по определению. С горем пополам страдалец смыл с тела липкую кислятину похмельного пота. Докрасна растёрся полотенцем, ускоряя ток крови по системе. Почуяв символическое облегчение, замурлыкал песенку: «Когда яблони цветут, всем девчонкам нра…» Поперхнулся на полуслове.

— Сегодня ж суд! — по затылку, словно обухом огрели.

Как такое важное событие могло вылететь из головы?! Не иначе, камрад алкоголь включал в мозгу защитную функцию. А теперь настроение испоганилось вдрызг. От позорного мероприятия не отвертеться и на другой день не перебить. Чашу унижения придётся испить, находясь в коматозном состоянии, когда восприятие негатива удесятерёно.

Миха начал суетно тасовать причины, могущие освободить от экзекуции. Обнаружил, что уважительная усматривается одна. Суицид.

«Пройти через Крым-Рим и обхезаться от такой параши! Сыкло, ты, а не офицер!» — клином выбивал желание забиться в нору.

Аутотренинг подействовал. Маштаков вскипятил чайник, заварил покрепче, бухнул в кружку три ложки сахару-песка. Усевшись на подоконнике, шумно отхлёбывал. После каждого обжигающего глотка, подражая замечательному русскому актёру Виктору Павлову, с выражением повторял:

— Вот така-ая черто-овина! Да-а-а![240]

Как у любого лицедея, у него имелась публика — сизарь, что пытался утвердиться на карнизе окна. Водоотлив был крут,