ПУБЛИЦИСТЫ 1860-х ГОДОВ - Феликс Кузнецов

Таким образом, люди новой веры сознают свое призвание и чувствуют свое нравственное отчуждение от старого мира лжи, безверия и подлости. Мало того: они сознают уже то, чего не сознавали отцы их, чего не хотят и даже не могут сознать развращенные тираны: они сознают смысл и назначение революции, потому что носят ее в мозгу и в сердце своем, потому что выражают ее словами и делами…

Так умирают старые верования; так кончаются старые порядки и так на развалинах их восходит лучезарное светило новой веры!»

Вторая часть «Отщепенцев», принадлежащая уже перу непосредственно Соколова, посвящена истории революционного протеста не в религиозных, но в политических и экономических, чисто социальных его формах.

Прямыми наследниками Томаса Мюнцера — Фомы Мюнцера, как он именуется в «Отщепенцах» — Соколов считает великих утопистов прошлого, протестовавших против организованного грабежа не во имя религии, но «во имя философии». Именно в утопии Томаса Мора, Кампанеллы, Морелли, Мабли, по мнению Соколова, взошло прежде всего «лучезарное светило новой веры».

Страницами цитирует Соколов, к вящему ужасу цензоров, «Утопию» Мора, сочинения других утопистов, демонстрирует всю беспощадность их критики эксплуататорского общества. «Обличая так верно, так метко общественные язвы, — пишет он, утописты противополагали этому ужасному социальному состоянию свои идеалы». В этих идеалах, по мнению Соколова, не все безукоризненно верно, в них было много фантастического, мечтательного и даже ошибочного, и это не удивительно, потому что они писали только «приблизительный очерк» общества будущего. «Во многих частях утопии их расходятся друг с другом. Но сущность их всегда одинакова и всегда выражает одно и то же желание учредить на развалинах старого порядка противоположный ему новый, где насилие и лихоимство были бы заменены свободой и взаимностью. Это — вечная мечта всех этих честных утопистов и мечтателей…»

Соколов защищает истинность и осуществимость этой мечты от нападок «практических мудрецов» всей силой убежденности социалиста и революционера. «Прошли века, и мечты утопистов не забыты, — пишет он, — напротив того, они постоянно все более и более выясняются и принимают философское основание и определенный, разумный характер».

Социалистической мечтой утопистов он поверяет результаты французской революции XVIII века — великого события в мировой истории, в результате которого «французский народ сбросил с себя ненавистное иго политического рабства и стал отщепенцем старого, феодального мира».

Наряду с движением Томаса Мюнцера и учениями утопистов Великая французская революция привлекает самое пристальное внимание Соколова. Он видел в этом гигантском по масштабам и последствиям историческом событии блистательное оправдание погибших героев, распятых, сожженных, обезглавленных за отрицание насилия и лихоимства, за веру в справедливость, в истину и в человечество.

В истории человечества, утверждает Соколов, не было минуты важнее этой. Тем трагичнее для народа, совершившего этот общественный переворот, его финал: «Старый мир эксплуатации и насилия остался по-прежнему, только переменив некоторые внешние формы. На развалинах феодального общества утвердилась новая несправедливость» — «плутократия», то есть владычество капитала».

Почему это произошло?

Соколов не в состоянии подняться до осознания того, что Великая французская революция по своим историческим задачам и движущим силам была буржуазной революцией и не могла быть иной. Разочаровывающие ее результаты он объясняет чисто просветительски и даже прудонистски. Трагедия французской революции в его представлении в том, что ее осуществляли «политические революционеры», попытавшиеся «даровать переворот экономический путем переворота политического».

Вот почему, хотя история воздает должное «личным достоинствам» вождей революции, «их мужеству, их гражданской доблести, их чести и бескорыстию», «отщепенство никогда не признает их своими героями». Соколов лишает их этой чести на том основании, что «они были политиками…» и потому «душой и телом принадлежат старому порядку». Вождям Великой французской революции он противопоставляет социалистов-утопистов XIX века, и прежде всего Фурье и Прудона. Заслуга социалистов в том, что они, утверждает Соколов, осмыслили и выразили главное противоречие общества — «вечную вражду угнетенных и угнетателей». «Весь смысл современной истории — в этой борьбе плутократии с пролетариев», — пишет Соколов. Он утверждает, что социалисты — самые последовательные защитники угнетенных; они вели и будут вести борьбу за освобождение самого многочисленного и бедного класса рабочих. «Эти бойцы — апостолы XIX века, — пишет Соколов, — несмотря на видимое разнообразие школ, на которые распадался социализм, тем не менее значение и направление их одно и то же. Все социалисты проповедуют свободу, равенство и братство, все восстают против плутократического порядка, все отрицают его единодушно, и во имя народа, во имя его права и достоинства, все желают и требуют прекращения грабежа и насилия».

В ряду деятелей, наиболее полезных социальной науке, Соколов первым называет Фурье, который принадлежал, пишет он, «к числу самых замечательных и редких мыслителей нашего века».

«Фурье раньше всех провозгласил право на труд, без которого нельзя обеспечить участи самого многочисленного и бедного класса людей.

Фурье раньше всех заговорил об ассоциации, конечно, не подозревая, что практики исказят его здравую мысль.

Фурье громче и разумнее всех ратовал за свободу женщины и первый объявил, что без этой свободы нет прогресса.

За все это Фурье заслуживает бессмертную славу».

Отношение Соколова к Фурье, Оуэну и другим классикам утопического социализма лишний раз свидетельствует, что, несмотря на очевидное влияние Прудона, мировоззрение Соколова никак нельзя сводить к прудонизму. Он брал в учении Прудона прежде всего то, что было созвучно его убеждениям революционного демократа, пафос яростного отрицания несправедливых экономических порядков.

В конечном счете цель и смысл «Отщепенцев» Соколова в открытой пропаганде революционных и социалистических, отрицающих эксплуататорское общество идей.

Велик был ужас цензоров и судей, читавших обжигающие страницы этой книги. Вот некоторые выдержки из обвинительного заключения, показывающие, что в особенности напугало в книге суд и цензуру:

«Представив христианство… как чисто коммунистическое учение, заслуживающее уважения лишь по отрицательному его характеру, автор сборника осыпает его неимоверными ругательствами, как скоро оно развило догматическую свою сторону и, приняв вид организованной церкви, сделалось твердою опорою христианских правительств».