Ветер перемен - Корделия Биддл

«Порт-Саид – необыкновенное место. Не думаю, что смогу его описать, но все же постараюсь. Он вполне европеизирован; нет, пожалуй, не столь европеизирован, сколь офранцужен, а по этой причине отличается восхитительной терпимостью ко всем человеческим слабостям. Мне никогда не случалось бывать в столь «мировом» городе. Складывается впечатление, что все, что происходит в сложнейших отношениях между людьми, уже имело место здесь раньше и было молчаливо одобрено. (Кто-то – не помню кто – недавно сказал мне, что у Порт-Саида репутация самого порочного места на земле!)

Другая часть города, разумеется, арабская, я имею в виду кочевых арабов, пересекающих огромную пустыню и песчаные дюны Даны; эти люди так же дики, как блуждающий звездный свет. Если они когда-то и знали, что значит нести бремя человеческой ответственности и постоянно метаться между сомнением и угрызениями совести, то наверняка забыли. Как можем забыть и мы, живя здесь. И открывая в себе множество странных и чуждых ощущений…»

Юджиния сделала паузу и отложила перо; из гавани донесся гудок отходившего корабля. В корабельных сигналах было нечто властное, сродни советам умудренных китайским опытом женщин: слышать отзвуки собственной репутации льстило их тщеславию. Вот послышался сигнал буксира – во всяком случае, Юджинии показалось, что это буксир: у него был высокий, подобострастный тембр судна малого водоизмещения. Затем донесся третий зычный, уверенный в себе сигнал. Затем четвертый и пятый. Порт-Саид был полон пассажирских судов; они уподоблялись заботливым матерям, радевшим о том, чтобы их питомцы были первыми – в танцевальном классе, на конкурсе, на соревнованиях по плаванию, на костюмированных вечерах. Гудки и ответные свистки звучали вежливо, но лишь до определенного предела. Один корабль уступал другому дорогу из практических соображений, а вовсе не из учтивости.

Юджиния вернулась к мысли о дневнике, но момент, когда она была в силах раскрыть свое тайное существование, оказался утрачен. Корабли принесли с собой слишком много воспоминаний. В гостиничный номер как будто вселялась каждая монастырская келья, из которой ей не терпелось сбежать. Вот бабушкин дом в штате Мэн: крашеное крыльцо, выстроенная в безупречный ряд череда плетеных кресел, обращенных лицом к морю и день-деньской пустовавших; кустарник, постриженный правильным прямоугольником, неуклонные правила, касавшиеся принятия водных процедур, вечные напоминания о том, что после трех часов дня нельзя мочить волосы, иначе они не высохнут до обеда.

Затем ей вспомнилась ее «взрослая» спальня в доме мужа на Честнат-стрит и маленькие часы с маятником, временами шедшие с размеренностью метронома, а временами тикающие с сумасшедшей быстротой: громче, тише, скорее, медленнее – так же хаотично и испуганно, как бьется летучая мышь, застигнутая на чердаке. В такие минуты она ненавидела эти часы лютой ненавистью, не раз давала себе слово швырнуть их на пол, запустить ими в стену или выбросить в окно. В размеренный и четко продуманный распорядок дня они вносили ощутимую нотку неуверенности.

«…Как можно забыть – и с удивлением обнаружить, что мы в здешних условиях оказываемся способны на поступки, которые дома показались бы немыслимыми, лежащими за пределами возможного».

Юджиния перечитала исписанную страницу, заколебалась: не опасна ли такая откровенность? Потом сама себя успокоила: ведь этот дневник – частное дело; с какой же стати беспокоиться о выборе слов? Окунув перо в чернильницу, Юджиния вознамерилась написать о Джеймсе: о том, как чудесно быть вдвоем в постели в неурочный час, пребывать в полусне-полуяви, быть унесенной в неведомое царство сновидений – и все-таки чувствовать себя живущей – живущей бок о бок с другим.

Ее сладкие грезы прервал стук в дверь.

– Да, – отозвалась она, не меняя позы. – Войдите. – Юджиния не потрудилась расправить простыни на постели и завязать поясок пеньюара; для нее не существовало ничего, кроме картин, рисовавшихся ее воображению.

– Мэм… мэм… мэм, Джини, – начал Джордж, остановившись в дверном проеме и уставившись на жену – непричесанную, в распахнувшемся пеньюаре, на фоне незастеленной кровати. – Я… просто… заскочил узнать, как ты себя чувствуешь… знаешь, я начал беспокоиться… вся эта арабская кухня… и потом ты не выходишь из комнаты…

Слово «арабская» Джордж произносил по-своему: с долгим, отчетливым первым «а». Когда-то оно звучало легким укором филадельфийскому высокомерию, но, подобно тому, как однажды удавшаяся выходка при повторении перестает впечатлять, со временем стало казаться вымученным.

«Джордж – неисправимый сторонник общепринятого уклада», – сказала себе Юджиния. И поймала себя на том, что за несколько дней впервые вспомнила о муже и смотрит на него, как если бы он внезапно возник перед ней после долгого отсутствия.

– Похоже, тебя лихорадит, Джини… Может, пригласить доктора Дюплесси? Не хватало, чтобы моя маленькая женушка подхватила тропическую болезнь… Может быть, тебе лечь? – Джордж бросил взгляд на незастеленную постель и всплеснул пухлыми руками. Жест отдаленно походил на попытку помочь жене встать со стула. Кому-то другому эти руки могли показаться неумелыми, бессильными, эгоистичными, ленивыми, но Юджиния нашла самое точное определение: они напоминали высушенные на солнце дряблые жабьи лапки.

– …Дети говорят, ты легла сразу после завтрака. Должно быть, я уже ушел в контору Клайва… сам-то я не особенно склонен к этой дневной сиесте… наверное, во мне слишком глубоко сидит янки… ну, и весь этот шум с верфи как-то бодрит… никакого вам средневосточного «на той неделе», «в будущем году». Сказано – сделано…

Юджиния не удостоила мужа ответом. Она молча слушала его разглагольствования. Ей и в голову не пришло подумать: «Как удачно, что Джордж не вломился в номер раньше, ведь он мог застать нас с Джеймсом в постели». Она не терзала себя укорами, вроде: дети подумают, что я веду себя странно. Она не испытывала ни малейшего колебания, ни малейшего угрызения совести; просто продолжала сидеть на том же месте, медленно осознавая: «Я усвоила очень важный урок. Я умею скрывать свои чувства, я овладела искусством притворства».

– Мне гораздо лучше, спасибо, Джордж, – отозвалась Юджиния, и на ее лице появилась любезная, учтивая улыбка. – Спасибо, что ты зашел меня проведать. Я как раз собиралась начать одеваться к обеду. Скоро я к вам присоединюсь. Ты не мог бы по дороге позвонить Олив?..

Юджиния встала, потуже затянула вокруг талии поясок пеньюара и посмотрела через комнату на разобранную кровать с таким видом, будто вовсе забыла о ее существовании.