Ветер перемен - Корделия Биддл

Генри закрыл глаза, а Лиззи напомнила себе: «Он всего лишь слуга: я стою большего. Кроме того, что подумает мама? Что скажет папа? Не разводи нюни, Лиззи. Снимайся с места и поиграй с сестрой. Сделай вид, что тебе это безразлично». Но ни одна из этих ободряющих фраз не оказала спасительного действия. Лиззи и Генри продолжали стоять на том же месте, а волны продолжали издавать странные, всасывающие звуки, разбиваясь о покрытые мхом ступени волнореза, над которым, вышучивая или передразнивая все на свете, бесцельно кружили чайки.

Из тупика их вывел Поль, нередко ухитрявшийся оставаться самим собой. Он видел только то, что хотел видеть. На этот раз этим объектом оказался его новый друг Генри, о чем-то долго говоривший с его сестрой.

– Генри! – прокричал он на бегу. – Угадай, что сказал Нед?

Лиззи заставила себя внутренне окаменеть. «Мне все равно, – приказала она себе. – Мне совершенно все равно».

– Нед сказал, что папа сказал, что мы скоро двинемся в путь! Нед сказал, что папа сказал, что мистер Клайв на днях отремонтирует лопасть. Сказал, что слышал, как капитан Косби сказал об этом помощнику. Так он и узнал обо всем. Ну разве не замечательно? – Поль поравнялся с сестрой. – Правда, Лиз? – обратился он к ней. Поль запыхался, а его голые икры и колени, торчавшие из белых коротких штанишек и высоких носков, были усеяны пылью и крапинками разноцветного песка.

– Ты хочешь поднять на ноги весь город? – окрысилась Лиззи.

Поль так широко раскрыл глаза, будто внезапно встретился с диковинным морским чудовищем.

– Но ведь уже почти обед! – энергично запротестовал он. – А во время обеда никто не спит. – Изумленное выражение не сходило с его лица. – Прю говорит…

– Ничего ты не знаешь, – не отступала Лиззи. Генри было непереносимо видеть, как она обходится с младшим братом, но ему нечего было сказать. Принять чью-то сторону – значит выйти за рамки отведенных ему полномочий; и он вынужден был наблюдать, как мисс Лиззи – прекрасная, стройная, умная и недосягаемая, как и положено истинной леди, – наскакивает на ни в чем не повинного Поля.

– И еще Нед сказал, что мы все равно останемся друзьями, – как ни в чем не бывало выпалил Поль, нимало не догадываясь о том, какие травмы наносит сердцам своих собеседников.

– Джинкс думает, может, вам с ним и не придется больше работать, поскольку вы наши друзья и все такое. Но Нед сказал, что капитан не поленится «отделать его зад», если он будет отлынивать. Это правда, Генри? Я думал, «отделывают» только верблюжьи шкуры, ну, знаешь, чтобы от них так не воняло… «Отделает» – ничего себе! Так ведь это и называется… Помнишь, Лиз, когда мы были в…

Лиззи пришла к заключению, что ее братец – самое бесчувственное, самое тупое создание, когда-либо появлявшееся на свет.

Тем временем Поль изнемог в своей безнадежной попытке вспомнить, куда они заплывали на «Альседо», и продолжал:

– Нед сказал про капитана Косби «старик», а я думал, он имеет в виду папу, и сказал, что попрошу папу не «отделывать» его зад. Но тут он сказал, что это не мое дело, как работает «команда»… – Слова Поля, покачиваясь, плыли на волнах. Казалось, что речи не будет конца.

– …А я ответил, что папа укрепит эти мишени на палубе и все мы сможем по очереди опробовать… – тут он запнулся и добавил чуть смущенно: – Правда, я еще не очень…

– Нам это известно, Поль! – сухой, безжалостный смешок Лиззи положил конец его словесным излияниям.

В конце концов, эта новость стала всеобщим достоянием. Джордж надеялся произвести фурор: сделать торжественное заявление за обеденным столом, вдосталь насладившись видом каждого завороженно внимающего ему лица, но события пошли другим ходом. Сначала растеклись слухи, распространяемые бедолагой Полем и безутешным Генри, затем последовали прямые вопросы из уст детей; потом возникла озадачившая его реакция Юджинии, как будто вовсе не пришедшей в восторг от перспективы отплытия из Порт-Саида, и, наконец, последовала умиротворяющая фраза миссис Дюплесси:

– Ну что ж, пора, дорогая, пора!

Джордж чувствовал, как нарастающий вал событий сбивает его с ног и погребает под собой; у него больше не было ощущения, что их ходом управляет не кто иной, как он сам.

«Не стоит беспокойства», – твердил он себе, но за одну негромкую реплику с неотвратимостью цеплялась другая, в результате джинн оказался выпущен из бутылки, и предугадывать реакцию каждого из окружающих оказалось столь же безнадежным занятием, как во время раздачи подарков в безоблачное рождественское утро.

Больше всего сбивало с толку странное колебание Юджинии, казалось, вовсе не склонной покидать апартаменты в отеле. Не то чтобы она прямо заявила об этом, нет. Она просто не проявила ни малейшего энтузиазма. Но стоило ему с подобающей деликатностью намекнуть на некоторую непоследовательность в ее поведении, и она пробормотала что-то вроде того, что жизнь на борту слишком монотонна и чересчур напоминает жизнь в Филадельфии!

Только представьте себе! В голове Джорджа никак не укладывалось, что нечто столь необъятное и безграничное как океан может быть уподоблено преградам свободному духу.

Итак, тайна отремонтированной лопасти вышла наружу, и все сообщество приготовилось к отплытию, а капитан, повар, буфетчик и матросы не покладая рук принялись приводить все на судне в образцовый порядок.

Юджиния спускалась в холл из спальни в апартаментах отеля «Бельвиль». Это был последний вечер на суше, и она всей душой ненавидела предстоящий ужин: бессмысленные тосты, бессодержательные остроты, театральный шепоток миссис Дюплесси по части «этих французишек и арабов», от которого можно было отгородиться разве что кирпичной стеной. К тому же она чувствовала себя непривычно отдалившейся от своих детей; ее страсть к Джеймсу как бы создавала вокруг них обоих некий ореол, непостижимо лишавший ее возможности вести себя как нормальная, общительная женщина.

Столь же озадачивающе вели себя и дети: похоже, от них не укрылась сила чувства, безраздельно овладевшего матерью, но странное дело – вместо того, чтобы крепче приникнуть к ней, они еще больше отдалились: молчаливые, загадочные, робкие. Юджиния считала, что открытое сердце – свойство, не в последнюю очередь присущее хорошей матери; что в душе ее найдется достаточно простора и для детей, и для возлюбленного, и для самой себя; но она еще не научилась внутренне их принимать. Ей еще предстояло овладеть искусством укрощать свои чувства, без потерь концентрируя их в себе.

И вот она сходит вниз в обеденный зал отеля «Бельвиль», будто бредет по проходу, с обеих сторон окруженному зеркалами. Отовсюду веет разоблачением и осуждением. С каждым шагом она испытывала все большую скованность и неловкость.