Набат - Александр Гера

Луцевич пожимал плечами и уезжал. Симптомов пробуждения не было, кроме непонятных этих.

Как правило, ограниченные люди недоверчивы, и Толмачев стал искать подвох, а не исследовать симптоматику. Вышло, что изменение цвета кожи приходится всякий раз на ночное дежурство Сичкиной.

— Сичкина, — прищурившись, допрашивал он, — почему именно ваше дежурство знаменательно?

Женя Сичкина за себя умела постоять. Будь Луцевич на месте Толмачева, она бы принялась мямлить, краснеть и в конце концов плакать, а Толмачев ни в один из разрядов мужчин по ее классификации не входил, и она отвечала кратко:

— Есть дежурный врач, его и спрашивайте.

Дежурный врач обычно спал, если не случалось происшествий, поэтому отвечал также уверенно:

— Все в норме. Приборы регистрируют, мы отслеживаем.

И демонстрировал контрольные ленты.

Ничего не добившись, Толмачев все же сделал вывод: Сичкина знает причину. Однако доказать не мог. Пусть Луцевич думает…

Зато каждое утро после дежурства Женя Сичкина могла видеть обожаемого профессора. Влюбленность не проходила. Мужчины у нее не переводились, естество требовало, а обладать богом оставалось мечтой желанной.

Потихоньку стал о чем-то догадываться и Луцевич, приехав в очередной раз через четыре дня. Внимательно посмотрев на медсестру, он ничего не сказал, а Сичкиной позже пришлось пить валерьянку.

Еще раз Луцевич исследовал каждое показание, все диаграммы, осмотрел участок головы, откуда выводили злополучную последнюю пулю, и ничего сверхважного не нашел, но велел подготовить для себя уголок. Каждое четвертое дежурство он будет оставаться в реанимационном блоке вместо врача.

Женя Сичкина задохнулась от соблазнительных картинок совместных дежурств. Она добилась-таки своего!

— Женечка, вы скрасите мое ночное бдение? — спрашивал Луцевич, разглядывая вены на руках Судских. И ладно, что так, иначе бы ей потребовался нашатырь, и, возможно, не видать тогда Сичкиной прелестных картин наяву. Она почти прошептала в ответ:

— Все бдения, Олег Викентьевич.

— Думаю, достаточно будет одного.

Сичкина чуть не умерла.

— Вот и чудненько, — произнес Луцевич. То ли вены Судских ему понравились, то ли покорность медсестры. — А дежурить мы с вами будем очень интересно, — продолжил Луцевич, и Женя сомлела от сладостных картин. Луцевич выпрямился и повернулся к Сичкиной. — Никакого секса. А страдать будем оба.

— Как страдать? — не смогла сдержаться Сичкина. — От любви?

— От нервов. Как все болезни. Один сифилис от любви.

— Я порядочная женщина! — вспыхнула Сичкина: созданный мир соблазнительных утех рушился на глазах.

— Не сомневаюсь. Только в нынешнем мире творятся чудеса. Вот, к примеру, последний случай. Юноша загибается от СПИДа, хотя девственник и даже импотент.

— Как же это? — испугалась Сичкина. Ей всегда было жаль недолюбивших и не любивших вообще.

— Никто не знает. Однако выяснилось, папаша был изрядный ловелас и премерзко обращался с женщинами. Женский батальон в полном составе взывает о мщении и сыплет проклятия на голову папани. Оральный, выходит, способ заражения. С небольшой разницей.

Сичкина разницы не уловила, но едва устояла на ногах. Слава Богу, Луцевич вернулся к Судских и не заметил перемены в Сичкиной.

— Как там, Игорь Петрович, не пора ли нам пора то, что делали вчера? — воззрился он в лицо Судских, ожидая ответной реакции.

— Тогда пошли, — сказал Судских, будто они вели перед этим долгую беседу.

Профессор округлил глаза, Сичкина свои закрыла. Ей стало плохо.

— Куда? — спросил Луцевич, преодолев недоумение.

— Тебе виднее, — ответил Судских. — Пошли к твоим гуриям, коль Всевышний, как ты говоришь, не препятствует этому. А к нему?

Сичкина ойкнула.

— К нему еще рано, — отвечал Луцевич. — Сам позовет.

Луцевич понял: Судских разговаривает с кем-то в ином мире, и от него, реального, требуется дать точный ответ, чтобы не взбеленились самописцы приборов и процесс восстановления шел естественным путем.

— Он сам нас найдет, — решился Луцевич.

После этих слов наступило заметное облегчение для всех. Судских больше не говорил. Луцевич уяснил картину и был доволен, а Женю Сичкину перестало трясти.

— Женечка, вы расскажете мне, о чем вы беседовали с Судских? — подступился к медсестре Луцевич.

— Клянусь, Олег Викентьевич, ни о чем мы не говорили, — защищалась Сичкина. По обыкновению, Луцевич просил оставлять его один на один с Судских, лишь сегодня он специально оставил медсестру, почему и разговор складывался откровенным.

— Тогда чем занимались? — как о прогулке спросил Луцевич.

— Ничем, — стояла на своем Сичкина.

— А все же?

Женя собрала всю свою решимость:

— Если проводите меня домой, тогда расскажу. Для науки это важно.

Луцевич другими глазами посмотрел на нее и сделал вывод: влюбленную женщину ожесточать нельзя, иначе Судских не жилец.

— Что ж, — решился и он. — Если это важно для науки, я даже поднимусь к вам. Какой этаж?

— У нас скоростной лифт! — возликовала Сичкина.

— Вот и правильно, — уже без них промолвил Судских. — Пойдем, Тишаня, прогуляемся. Может, Его встретим… А ты видел Его?

— Единожды. Только в яви Его не увидать. Как сон это. Будто идешь по луговине, и вдруг выплывает пред тобой образ. Видеть видишь, а потрогать нельзя. И видеть Его можно живым только раз в жизни, в момент рождения души.

— Души?

— Души, — подтвердил Тишка-ангел. — Когда человек появляется на белый свет, его душа живет уже девять месяцев и Сущий присутствует в момент ее зачатия. Всегда. Не случайно древние народы считали день рождения человека с учетом девяти месяцев в утробе, а мать знает точно, когда ребенок зачат…

— А как Он везде поспевает? На земле в одну секунду рождаются тысячи душ.

— А зачем ему торопиться? — засмеялся бестолковости Судских Тишка. — Мы в Нем живем, Он в нас и всегда с нами, если мы не продали душу дьяволу. Ты бы, Игорь свет Петрович, о другом задумался: почему человеку отведено девять месяцев до появления?

— Процессы, думаю, такие нужны. Кроликам полтора месяца отведено, кошкам — три, человеку — девять, а слонам — того боле. Почему?

— Про слонов ты, княже, хорошо вспомнил. Стало быть, не человек самый-самый, а слоны?

— Тишка, давай рассказывай, чего томишь? — вслед за своим ангелом рассмеялся Судских.

— Расскажу, княже, слушай. Действительно, на земле одни слоны дольше человека вынашивают плод потому, что они остались жить после Потопа. Несколько изменились только. До Потопа женщина вынашивала дитя полтора года, так в древних ведических книгах было записано, и жил тогда человек лет под тысячу — это и в Библии есть. Потом изменилась сама жизнь, изменилась и наследственность.

— Генетический код, — подсказал Судских.

— Он самый, — поддакнул Тишка уверенно. — Наслышаны. И чтобы зародилась душа, заполнила все клеточки тела, стало хватать всего девяти месяцев.

— Получается, — озадачился Судских, — если случится новая катастрофа, мы превратимся в кроликов?

— Ты очень прав, княже, — серьезно подтвердил ангел. — Не допусти этого…

Они поднимались выше и выше по белесым ярусам. Светлело. Так высоко Судских еще не взбирался. Сердце предчувствовало необычное — предчувствие легкого сна, после чего все сбывается. Его ангел был рядом, за его спиной умилительно подрагивали крылышки, похожие на стрекозьи в теплом летнем мареве…

— Остановись! — прозвучал твердый голос.

— Ох ти мне! — присел от неожиданности Тишка.

Пред ними возник архангел Михаил в своем греко-римском облачении, и крылья его не в пример Тишкиным выглядели по-военному внушительно и крепко.

— Рановато засуетились, — строго произнес Михаил.

— Извините, — пробормотал Судских. — Мы прогуливались.

— Немножко, — добавил Тишка.

— Ты, малец, ступай в казарму, — обратился к нему Михаил, — ас ним я сам займусь.

— Началось, — с тоской прохмолвил Тишка.

— Что началось? — не понял Судских.

— Ариман нарушил условия, кончилось перемирие.

— Дьявол сошел на землю, — пояснил Тишка. — Битва грядет. Прощевай пока, Игорь свет Петрович. Остерегайся, но я завсегда рядом, если в беду попадешь, хоть и в ратники ухожу.

Судских подивился превращению легкокрылого ангела своего в ратоборцы: с мечом у пояса, на ногах поножи, панцирь на груди светлого металла, как и меч, прочный и даже крылья стали крепче.

— Не рассусоливай! — грубо напутствовал архангел Михаил, и Тишку будто ветром сдуло.

Едва он исчез, Михаил спросил строго:

— Что тебе надо от Всевышнего?

— Решать пора, вернуться или остаться.