Из тьмы веков - Идрис Базоркин

Калой ухмыльнулся. А Дали с гордостью рассказала собравшимся, как они догнали отряд и Калой перебил лошадей Чаборза и начальника.

— И это не случайно! — заключила она. — Он сказал, что не убьет их самих, а только покажет мне, как эти храбрецы умеют бегать! И когда кони упали, они так заторопились в Эрш, что верховые стражники отставали от пеших начальников! — И Дали залилась таким смехом, словно все, что с ними сегодня произошло, было не больше, чем детская забава.

— Вы стоите один другого! — не то зло, не то с одобрением заметил Иналук. — Калою иная жена, видимо, и не подошла бы! Абречка!

— Да, абречка я. Только жаль, что женщина. А мужчины должны мстить.

Проводив всех, Калой о чем-то долго говорил с Иналуком. А когда ушел и он, сладко потянулся, захотел спать.

Орци и Гота давно уже уснули. А Дали, постелив две постели, ждала. Когда муж лег, она погасила свет и пошла к нему.

— Ты что, жалеешь меня? — спросил он.

— Нет, — прошептала Дали. — Тебя нечего жалеть. Пусть жалеют своих жена офицера да Чаборза жена… Я хотела сказать тебе о другом… — она в нерешительности замолкла.

— Ну!

— Не дадут они тебе житья… — начала Дали, вздохнув. — У каждого своя судьба. Но вижу я, тебе и мне выдалась неспокойная… Жизнь твоя теперь еще больше будет в седле, под синим небом… Они травят тебя, как волка. Но известно: волчья доля не только убегать, но и огрызаться, нападать… И тут всякое может случиться… А у тебя нет наследника…

Калой почувствовал, как на его плечо упала капля с ее щеки. Он молчал.

— Мужчина без наследника — дуб без корня! А я, видно, с того раза… испорченная. Годы идут… и ничего нет… И я думаю: ты должен взять… другую… Я клянусь Аллахом и тобой, а дороже тебя у меня на земле никого, — заторопилась Дали, — никогда в жизни вы не услышите от меня упрека!.. Я буду, как своих, любить твоих детей… — она незаметно стерла назойливые слезы.

А Калой молчал.

Где-то точила мышь. Издали донесся крик ночной птицы.

И снова зашептала Дали:

— Иналук сказал: «Тебе, видимо, другая жена и не подошла бы…» Может, это он так сказал, а может, и неспроста… с намеком… И я подумала: какая я жена? Поспать да еду сготовить… Жена без детей — что сухой пенек. Ни тени от него, ни плода!..

И снова Калой не ответил ей. А Дали с помертвевшей душой ждала. Но вот он протянул руку, накрыл всей пятерней ее лицо, сжал его так, словно хотел раздавить, и задохнувшаяся Дали услышала:

— Даже самая умная из вас — все равно дура! Был у тебя плод, будет и еще, если Бог даст. А не даст, — значит, так и должно… У нас не будет, у брата будет… Для рода это все равно! Но чтоб я в дом вторую жену привел — так этого не дождется никто! Я же знаю, что ты, хоть и говоришь смелые слова, сама умираешь от страха… Не бойся. Пока ты жива, я не обновлю нашей постели…

Дали уткнулась лицом в его плечо и заплакала.

— Перестань! Людей разбудишь! — прикрикнул он, крепко обняв ее молодое и здоровое тело.

— Душа и сердце мое! — страстно прошептала она и мысленно еще горячей взмолилась: «Дай, дай мне ребенка хоть на этот раз!..»

Утром во всех горах стало известно, что возле аула Эрш отряд обстреляли хевсуры.

— Вот ведь какие отчаянные! — удивлялись простаки. — Куда забрались! Так они скоро и в самой Назрани начнут стрелять!

А вечером Иналук, Калой и их друзья снова исчезли из Эги-аула, распустив слух, что едут на туров…

Все знали: охота на туров нелегкая. За день не обернешься…

До самого снега ездили Калой и его друзья на «охоту». Убитых туров не ели. Но у братьев появились две коровы, а у тех горцев, у которых был сгублен посев, — зерно на зиму.

И беззубого старика цоринца Калой не забыл, сдержал слово, купил и ему хлеба.

В станице Фельдмаршальской, что по плану покорителей Кавказа замыкала в Ассиновском ущелье горных ингушей, в одну из темных ноябрьских ночей вспыхнул пожар. Горела усадьба того самого хозяина, который потравил кукурузу. Одни считали, что это Божья кара, другие — что это дело рук разоренных им ингушей. Кто из них был прав, оставалось тайной, но только с того времени двор Чаборза ночью стали охранять три кудлатые овчарки, которых на день работник спускал в темные ямы, где они не видели ни света, ни людей.

В эту же осень ночью по поселку Назрань проезжала арба с сапеткой. Она остановилась против магазина с вывеской «Братья Гойтемировы». Возница спросил у сторожа, как проехать к одному из местных жителей, и назвал имя сторожа. Тот ответил, что это он. Но так как проезжий оказался глухим, сторожу пришлось подойти к арбе. Глухой спрыгнул на землю, и, назвав сторожа дорогим дядей, обнял его и… положил в арбу. Арба тронулась. Двое скрывавшихся в сапетке, засунули сторожу в рот тряпку и связали его по рукам и ногам. Арба подъехала к магазину с задней стороны, злоумышленники перенесли сторожа в магазин, а из магазина вынесли мануфактуру, чай, сахар и другие товары.

Утром сторож уверял, что подозвал и обнял его сам сатана, потому что сила в нем была нечеловеческая.

В это время во владикавказских газетах все чаще стали появляться сообщения об усилившихся в Терской области разбоях и грабежах. Самые дерзкие налеты связывали с именем знаменитого чеченского абрека Залимхана. Много, наверно, смогли бы рассказать и Калой с его друзьями. Однако в горном участке, где он жил, все было спокойно, и его никто по-настоящему не преследовал.

До Чаборза доходили слухи об эги-аульских «охотниках». Но он до поры до времени предпочитал не докладывать, веря в то, что рано или поздно Калой попадется сам.

Ведь если не мешать ему, он поверит в то, что его не подозревают, и обязательно сам приблизит развязку!..

Солнце и луна, добро и зло, любовь и ненависть, победа и поражение живут рядом. Почему это? С каких пор так повелось, Калой не знал. Но если приходило счастье, он знал, что оно может смениться горем. Если приходило горе, он верил, что оно не вечно.

Весна принесла в башню Калоя радость. Но никто не говорил о ней вслух, чтоб не спугнуть, не сглазить ее. По углам двора, на заборах появились лошадиные черепа. За дверями — камни с дырой в середине, в комнате, в нише, — Коран, завернутый в материю, на стене желто-зеленая картина с изображением мечети и письменами на арабском языке.

Все это было призвано сохранить плод, который понесла Дали.

Видно, сама природа сжалилась над ней и наградила ее за любовь и преданность.

Калой стал реже отлучаться из дому. Но признаков радости не проявлял. И только Дали знала, как иногда, забывшись, он совсем по-иному, совсем другими глазами смотрел на нее. И ей казалось, что само солнце заглядывало к ней в душу. Ей хотелось и плакать и смеяться. Но она держала себя в руках. Ведь злые силы таятся везде. Им бы только заметить человеческое счастье, так они тотчас кинутся на него и не отступят, пока не убьют.

Порой Калою что-то казалось подозрительным. Дверь ли открывалась сама по себе, скрипела ли половица. Он выходил, прислушивался и, негромко крикнув: «Шох, шейта!»[140] — стрелял в воздух.

Даже если в это время Дали спала, улыбка счастья набегала на ее лицо. Она знала: он стерег ее…

Но вскоре жизнь их омрачилась печалью…

Недалеко, в одинокой башне Виты, догорал огонь сердца Матас.

Калой и Орци исполняли все ее желания, даже случайно оброненное ею слово они подхватывали и предпринимали далекие поездки, чтобы купить то, что она хотела. Как-то зимой, в мороз, когда волку не вылезть из своего логова, Орци помчался в город и привез больной яблоки и виноград. Он стрелял для нее барсуков, свежевал ежей. Жены братьев тайно скармливали Матас мясо и жир этих животных. И, может, только этим и держалась она так много дней. Но, несмотря на все их усилия, Матас таяла. Ее уже не оставляли одну. Чаще всех у нее ночевала тихая и мягкая Гота. Сон Готы был легок, как у птицы. Стоило больной зашевелиться, как она уже появлялась у ее постели, помогала ей.

— Свалилась я на ваши плечи… Вы уж простите меня… не опекайте так! — говорила Матас. — У каждой из вас есть и свой дом и свои дела…

Гота сердилась и отвечала, что они не делают для нее ничего такого, чего бы она не сделала для них.

Порою обласканная и успокоенная Матас начинала мечтать. Тогда она говорила, что обязательно поправится. Во-первых, потому, что ее «держат на ладонях», поят и кормят легко, как ребенка, и обильно, как богатыря. Во-вторых, потому, что Калой обещал поехать с нею к Виты!.. Они найдут его, где бы он ни был! Калой все сможет… У Калоя — слово мужчины! Когда он говорит и смотрит человеку в глаза, это правда…

Они с Калоем возьмут с собой кукурузной муки, черемшовых чувячков и сушеной баранины… А она там, в Сибири, сготовит ему галушки и черемшу. Русские, наверное, будут убегать от ее запаха! Матас тихо смеялась.