Из тьмы веков - Идрис Базоркин

— Послушайте! — снова закричал старик. — Хоть за селом подождите. Не позорьте нас! Мы принесем вам одежду на плечи!

— Баркал! — ответил Калой. — Мы обнищали. Но нищими мы не были и не будем никогда!

На глазах у аула они уходили в синие камни своих гор и вскоре скрылись, утонув в густых зарослях кустарника.

— Мужчины! — восторженно сказал тамада аула. — Мужчины они!..

Был поздний вечер, когда горцы пришли на развилку тропы, откуда каждый должен был идти своей дорогой: цоринцы прямо, эгиаульцы вправо.

— Старик! — сказал Калой. — Ночь идет. Сверни к нам. А утром пойдете домой. Не будет гостей почетнее вас.

— Спасибо, мальчик! — ответил цоринец. — Говоря по правде, нет желания сейчас ходить по гостям… Не с таким сердцем мы…

— Что вам сказать? Дело ваше! — Калой пожал плечами. — Только не сильно горюйте! — обратился он к спутникам старика. — Бог взял здесь, Бог даст в другом месте!.. Если б по-моему, я хотел бы, чтоб вечно цвела весна! Люблю пахать! Ну а если не дают! Если нет житья, если издеваются, если жульничают, если травят, врут, что делать? Неужели умирать с голоду, глядя, как они жиреют? Я буду брать свое силой! Мстить, покуда земля не станет моим одеялом, раз мне не суждено быть хозяином ее. Двух смертей не бывает. У кого не заячье сердце, тот будет с нами. А ты, старик, пока я жив, в хлебе не будешь нуждаться, если за деньги его будут продавать!

Обнявшись, они расстались.

— Даже мышь старается укусить, когда ее душат… — сказал цоринец своим, когда эгиаульцы ушли. — А мы — люди… Держитесь этого мужчины. У него хватка волка, сердце льва.

Весть о гибели поля и том, что было у Чаборза, как на крыльях прилетела в Эги-аул.

Калой и его односельчане еще брели по ущелью, когда их жены со слезами на глазах метались от башни к башне и делились навалившимся горем.

Бывала засуха, бывало, когда ливни и ливневые потоки смывали земли, и народ терпел бедствие от природы. Во время войны солдаты полуцаря Эрмало (да сгорит он в огне!) сжигали поля и посевы, вырубали леса. Но то была природа, то была война. А как же можно, чтобы в мирное время из-за корысти двух человек страдало столько народу?

— Что случилось, того уже не вернуть! — сказала Дали собравшимся к ней подругам. — Я думаю, мы должны сделать все, чтобы облегчить нашим мужьям их сердца… Выйдем за село и без стариков и старух встретим их, согреем женским словом.

И они вытерли слезы, надели свои лучшие платья и пошли. И, как прежде, запели песни о юношах, о рыбке-форели, о смелом соколе.

Далеко за аулом, на бугре, откуда была видна тропа, на которой должны были показаться их мужья и братья, они остановились и сели на траву…

Калой и его друзья еще издали увидели смутные очертания аула и свет в окнах. А немного погодя, услышали песни… Пели женщины.

— Не знают, с чем мы идем… — грустно сказал один.

— И где-то у тропы сидят… Пойти в обход, что ли? Как в таком виде показываться?! — предложил другой.

— А мы не сваты! Идем к себе! Кого стесняться? Кого обманывать? Битые мы сегодня! — сурово ответил Калой и пошел первым. И вот уже слышит он и слышат все голос той, которую народ годами привык называть Малхаазой…

Горцы остановились: не спугнуть бы! Дали пела их любимую старинную песню:

Костры мы поставим в пещерах и шашек дамасских концамиУсилим огонь их. И пулями пробитые башлыкиНакинем на сыновей мы, пускай они за отцамиС неправдой схватятся в битве, когда умрут старики.И нашим любимым мы скажем: мы ждали с набега так долго,Я ждала — и вот я целую, я ждала, не смела устать,Я даже тогда целовала б, когда бы уста, как у волка,От крови врагов багровели, но я б целовала уста!Я дам ему карак и пива, сушеного турьего мяса,Я косы отрежу, чтоб косы пошли на его тетиву.Сама наточу его шашку, когда он уснет, утомяся,А если он ранен и стонет, и кровью он моет траву,Спою ему песню, и песней заставлю рану закрыться,Напомнив о том, что весь род его — вольный и боевой,О том, что родился он ночью, когда щенилась волчица,Что имя сыскали утром, под барса рев заревой…[138]

— Спою ему песню и песней заставлю рану закрыться!.. — повторил Калой. — Волки, молодцы вы мои! Вот они, наши сестры и жены! О! Они знают, что у нас раны! И они вышли, чтобы эти «раны закрылись…» Что не под силу нам, если с нами они?!

И он быстро, почти бегом, стал подниматься по тропе. А им навстречу с горы в свете вчерашней красно-желтой луны спускались женщины. Когда они сошлись, Калой спросил:

— Знаете ли вы, что с нами случилось? Узнаете нас?

— Нам все известно — крикнула в ответ Суврат. А Дали вдохновенно пропела:

Известно и то, что летом линяют все звери лесные!И то что зимой на медведе будет и сало и шерсть!..Были бы острые когти, были бы зубы стальные,Были б сердца мужские и незапятнанна честь!..

Кончилась прополка в горах. Калой и Иналук поехали в Назрань искать человека, чтобы написать жалобу на Чаборза и на хозяина земли за их обман и самоуправство. Просить начальство заступиться за горцев и заставить виновных возместить убытки за погубленный урожай или хотя бы вернуть арендные деньги и посеянное зерно.

Жалобу эту написал им ингуш — учитель единственной двухклассной школы, которая была в крепости. Он даже пошел с ними к писарю начальника участка и вручил ему их бумагу. Но когда они вышли, он безнадежно махнул рукой:

— Я думаю, не найти вам у них ничего! Гиблое это дело, как камень, брошенный в речку, — сказал он, расставаясь с братьями. — Как бы вам еще не нагорело за то, что вы заставили старшину снять цепь. Начальники злы стали. Везде и во всем видят бунт…

Расставшись с учителем, братья пошли на вокзал посмотреть на поезд. Это было особое удовольствие. Доехать до Назрани и отказать себе в этом они не могли.

На радость им поезд скоро пришел.

Хоть братья и видели и знали, что паровоз железный, но им он казался живым чудовищем.

— Ты погляди, как пыхтит, как дышит… Нелегко и ему! — говорил Калой.

А когда паровоз свистнул и пошел, он вздрогнул, как ребенок. Удивительное это было зрелище, когда на колесах один за другим уползали привязанные друг за друга целые дома вместе с людьми!

— Да, — сказал Иналук, вздохнув, — весь ум на земле Аллах отдал христианам!

— Зато на том свете мы вечно будем в раю, а они в аду!.. — ответил Калой.

— Об этом мы ничего не знаем… — в раздумье сказал Иналук.

— Как ты не знаешь? А Коран?

— Очень просто, — ответил Иналук. — Вот эту машину я сейчас видел и трогал. А что на том свете, мы узнаем, когда умрем. Но кажется мне, что тот, кто на земле придумывает такие вещи, как эта арба, на которой за один раз может уехать целый аул с вещами и со скотом, — тот и на том свете придумает себе что-нибудь хорошее!

— При мне, я прошу тебя, так не говори, — сказал Калой серьезно. — Это начало неверия. А все наши беды только из-за него.

Иналук не стал ему возражать.

Они зашли в лавку, чтоб купить кое-что для дома. Женщины просили их достать мыла. Они давно уже перестали мыться и даже стирать глиной и золой. А Дали намекнула мужу, что ей хотелось бы иметь железку, которая делает одежду гладкой.

За прилавком стоял пожилой ингуш в зеленом сатиновом бешмете с серебряной цепочкой поперек груди. На голове у него была красная турецкая феска. При первом взгляде на него братья поняли, что перед ними старший сын Гойтемира, которого они видели когда-то только в детстве. Он был похож на отца, как две капли воды.

Купец, не глядя, поздоровался с ними, продолжая взвешивать соль и ссыпать ее в сумку женщины. Та внимательно следила за его руками и, не выдержав, возмущенно воскликнула:

— Эй, мужчина, что же ты делаешь? Ты же на каждом весе обвешиваешь меня!

— Не говори глупостей! — возразил купец.

— Ты же мусульманин! — не унималась покупательница. — А мусульманину пользоваться чужим добром — грех! В судный день с тебя спросится за это!

Сын Гойтемира посмотрел на нее, словно увидел в первый раз, а потом расхохотался, не стесняясь гнилых зубов.

— Дура! — сказал он наконец. — Так до судного дня надо же мне чем-то прожить?

Ошеломленная откровенным признанием и не найдя что ответить, женщина ушла, бормоча что-то себе под нос.

Калой с интересом наблюдал за развеселившимся богачом. «Вот, оказывается, каково семя Гойтемира… Пауки! И смерти не боятся!»

— Если не столкнешься с глупым, не узнаешь и своего ума — самодовольно гудел хозяин магазина, с трудом переставая смеяться. — Она не знает, что если купец не выгадает, когда покупает товар, то на продаже его он уже никогда не наживется!.. Чем могу быть для вас полезен?