Из тьмы веков - Идрис Базоркин

Сделав нужные покупки, братья ушли. Они не заметили, как сын их бывшего старшины исподволь приглядывался к ним. Задав один лишь посторонний вопрос — не горцы ли они — и получив утвердительный ответ, он изменился в лице…

Домой братья возвращались ночью, чтобы меньше было встреч. Потому что каждая из них — с сельской ли милицией или с казачьим разъездом — могла сулить только неприятности. А в горы невозможно было проехать незамеченными ими.

Ехали тихо, думая о своем. Но вот слабый попутный ветер донес голоса, конский топот… Следом ехало несколько всадников.

— В кусты! Пропустим! — приостановил Быстрого Калой.

— Потом все равно обгонять! На развилку! Посмотрим, куда свернут, и — в другую! — ответил Иналук.

Братья на рысях помчались к перекрестку.

Но их уже заметили. Конский топот усилился. Началась погоня.

— Стой!.. Стой! — услышали братья и по-русски и на своем языке. И прежде, чем они решили, что делать, раздались выстрелы.

Над головой просвистело несколько пуль. У Быстрого подломились ноги, и он повалился. Калой упал вместе с ним, но тут же вскочил.

— Вперед! — крикнул он приостановившемуся Иналуку. — Уводи за собой!.. — и скрылся в кустах.

И тотчас проскакало шесть человек сельской милиции.

— Они на одной лошади! Далеко не уйдут! — крикнул их начальник, оставив двоих около убитой лошади. Остальные умчались за Иналуком.

А двое спешились. Подошли к Быстрому.

— Приподними за хвост! — сказал один из них другому. — Я вытащу из-под него хурджин. Надо посмотреть, что в нем, пока наши не вернулись…

Калой стоял рядом. Все видел, все слышал.

Нет, не о себе думал он сейчас, не о спасении своей жизни.

Его Быстрый… Быстрый упал… Упал…

Мысли Калоя метнулись назад, в прошлое.

Вот он жеребенок… Вот бежит на его голос, высоко закидывая тонкие ноги… Вот они вместе мчатся по ночным тропам, по скалам… Утром ржет, здоровается, тычется мордой в руки…

Быстрый — это жизнь… Упал…

Стонет грудь Калоя.

— Нечего смотреть! Бери хурджин и приторачивай к своему седлу! Дома поделимся, — донесся голос второго стражника.

Ухватившись за хвост он крякнул, приподнял круп коня. И в то же мгновение удар в затылок свалил его замертво.

— Руки вверх! — скомандовал Калой другому, направив на него револьвер. Тот обмер. Поднял руки. Калой сорвал с него винтовку. — Ложись! Лицом вниз!

Стражник повалился на землю. Калой подобрал вторую винтовку, забрал свой хурджин, сорвал с обоих стражников патронташ, вскочил на их коня и, взяв второго в поводу, ускакал в обратную сторону.

Через некоторое время он свернул с дороги и по-над опушкой леса поехал назад. Он знал, что Иналук не уйдет далеко и, если избавится от преследователей, будет искать его здесь. Ну, а если они настигнут брата? Калой сумеет посчитаться с ними…

Ветер подгонял вереницы облаков. Они то заволакивали, то открывали луну. Временами все вокруг заливалось ровным светом, но потом снова земля погружалась в глубокую тень.

Калой увидел на дороге четырех всадников. Они возвращались обратно. Значит, Иналук перехитрил их, ушел. Калой остановился, повернул коней головами к дороге, чтоб меньше быть заметным. Вот всадники подъехали к тому месту, где погиб Быстрый, потолкались вокруг лошади и, видно, подобрав своих товарищей, пустились вдогонку за Калоем.

Он знал, что ночью они никак не могут увидеть его след, и осторожно, прикрываясь кустарником, спустился вниз. На случай засады он поставил коней в разных местах и, прихватив с собой только револьвер, с предосторожностями, останавливаясь и прислушиваясь стал пробираться к дороге. Убедившись, что вокруг нет никого, он вышел. Быстрый лежал на том же месте.

Вот он четвероногий брат… помощник… Свидетель любви и горя…

Калой опустился на колени, припал к шее Быстрого. Рука бессознательно обняла голову друга, пальцы запутались в гриве… Как терпеливо заплетал ее Калой в косички! А потом она волнами рассыпалась по могучей шее… Какой он теплый… может, только ранен?

Снова показалась луна. Тень соскользнула, ушла стороной. Строгим, немигающим глазом Быстрый смотрел на Калоя, словно укорял его за слезы, которых при жизни своей он не видел у хозяина никогда.

Калой встал, хотел уйти, оставить Быстрому его последний наряд — уздечку, седло, сбрую, но вспомнил земные дела, вздохнул и снял их, чтобы не оставлять улики. Даже амулет — медвежью лапу — унес. Не помог Быстрому амулет. А может, без него он еще раньше бы умер? Кто знает, кому что помогает.

Тяжело нес на себе Калой седло, на котором Быстрый легко носил его двадцать с лишним лет… Тяжело нес. Но от всех невзгод и ударов судьбы сердце его всегда только крепчало.

Как и ожидал Калой, Иналук не ушел. Он на развилке дорог укрылся в лесу и, дождавшись, когда погоня вернулась назад, стал осторожно пробираться вслед за нею к тому месту, где упал Быстрый.

Увидев Калоя с лошадьми, Иналук был так удивлен, что не сразу поверил своим глазам.

Калой передал ему одну из винтовок и патронташ. Оружию этому не было цены. Это были новые, пятизарядные винтовки, каких в горах еще даже не видели.

Поскакали. Поздно ночью они добрались до своего аула. Лошадей спрятали в конюшню Калоя, винтовки тоже. Решили о случившемся никому не говорить.

Через два дня лошадей сбыли в Осетию. А еще через пару дней односельчане увидели у Калоя нового горбоносого кабардинца темно-гнедой масти. И немногие поверили в то, что Калой продал своего Быстрого, так как тот уже постарел. Но все знали: раз он так говорит, — значит, так надо.

Только дома у Калоя было горе. В особенности у Орци. Однажды, застав его в сарае у места, где всегда стоял Быстрый, Калой сказал:

— Это был не конь. Душа в нем была человеческая! И умер он от пули… как мужчина… Теперь он уже навсегда с тем, кому был посвящен, — с Гараком… Не будем об этом жалеть… Нам только в будущем предстоит это счастье…

Орци в удивлении посмотрел на брата! Как тот всегда находит нужные слова и понимает жизнь!

Дали и Гота, казалось, меньше переживали потерю коня. А может быть, они хотели уменьшить боль своих мужей?

Несколько дней они стирали мылом и гладили железкой все, что попадало им под руку. Сначала им это плохо удавалось. Материя горела! Но они быстро привыкли к утюгу и даже начали удивляться, как могли обходиться деревянными досками, между которыми до этого гладили одежду.

А Матас чахла. Чахла, как сосенка на скале, из-под которой выпал ее главный камень. Стоит такое деревцо на удивление всем, и зеленеет верхушкой, и птице дает ночлег в своих ветвях. Но корни его уже омывают дожди, а ветви иссушает солнце. И когда иссякнет в них сила, взятая из земли, побуреют зеленые иголочки, и рухнет оно на дно ущелья под напором осеннего ветра.

Думала ли Матас, что ей суждено увидеть Виты, или это просто надежда теплилась в ее истомленной душе, не покидала ее — только поставила она свои нары под самое окно так, чтобы, лежа на них, ей видно было родное ущелье и бесконечная ниточка узкой тропы.

Шел ли по ней пешеход, ехал ли всадник, жадными глазами вела она его по этой тропе и, не узнав, угасала, пока кто-нибудь снова не показывался впереди…

Жар ее глаз давно иссушил слезы. Тихая, грустная песня сменила жалобы на злую долю.

Любили братья Матас, как родную сестру. Калой и Орци не покупали своим женам ничего, чего бы не купили ей. Но ничто не могло спасти Матас от тоски. Бывало, подойдет к ее башне Калой, чтоб повидать ее, услышит песню, как плач, опустит голову, постоит и уйдет, не в силах нарушить ее печали.

Уйдет, а над башней Виты заблудившимся голубем вьется тихий голос женщины:

Слышите!Ноги не в красных чувяках,Грубый опорок их кровью покрыл.Слышите!Тело не в ткани из пуха.Царь нам дерюгой ее заменил.Слышите!Вместо папахи кудрявойПлоская тряпка на голове.Слышите!Пальцы, что знались с оружьем,Держат лопату на слабом плече.Слышите!Тонкая голень не в стремени.Кандалы это, железа звон…Слышите!Там, где оказии мчатся,Синей Сибирью в оковах бредем…Люди, молитесь за нас, безмогильных!..Ворон, поплачь нам, когда мы умрем!..

Незаметно наступила осень. Воздух звенел от кузнечиков и цикад. День за днем в ясном высоком небе ветер гнал вереницы легких облаков. В лесах, оглашенных радостными детскими голосами, дозревали ягоды и фрукты.

Но однажды с горы на гору, от аула к аулу понеслось тревожное: «Cа-a-л-ти-и! Са-а-л-ти-и!» Это означало: идут солдаты. Идет опасность.

А спустя несколько часов в Эги-аул вошел отряд, во главе которого были жандармский офицер и Чаборз. На нем снова красовалась цепь старшины.